Она проводит несколько дней, выступая перед солдатами, которых на континенте осталось больше двухсот тысяч. От одной военной базы к другой ее перевозят на вертолете, и она любуется пейзажами, поражаясь тому, куда занесла ее судьба.
Теперь она чувствует себя настоящей суперзвездой. Раньше она даже не догадывалась, как много может значить для людей одно лишь ее присутствие. Все говорят, что благодаря ей солдаты воспрянули духом.
Один моряк даже рассказывает ей, что они упросили своего пилота обнаружить небольшую «поломку», лишь бы задержаться на базе ВВС еще на один день и послушать ее выступление.
За четыре дня она успела спеть, как ей сказали, перед более чем сотней тысяч военных. Она выступает в темно-синем сверкающем платье на тонких бретельках, совершенно не подходящем для такой погоды. Она танцует на сцене, чтобы не превратиться в сосульку.
Единственным утешением служит то, что в Скалистых горах, на съемках «Река не течет вспять», ей было еще холодней. Но пальцы на ногах она уже давно не чувствует. На третий день у нее устает голос, а на четвертый кажется, что ее гортань вот-вот треснет. И как только Элла справляется на своих гастролях «Джаза в филармонии»? Она всегда кажется такой спокойной во время выступления. Мэрилин не помешало бы немного ее самообладания.
В Японию Мэрилин возвращается с надсадным кашлем и тяжестью в груди. Она пытается рассказать Джо о том, какое это прекрасное чувство – выступать перед многотысячной толпой, но тот лишь огрызается и говорит, что ему это чувство и так знакомо. Ее одолевает приступ кашля, и она силится вдохнуть, но ее легкие полны жидкости – кажется, она вот-вот утонет на суше. До нее едва доносится голос Джо:
– Поверить не могу, что на твое чириканье и ужимки на сцене собралось посмотреть больше народу, чем на наши игры.
– Что? – В полной растерянности она падает на кровать. Из-за жара она одновременно дрожит и обливается потом.
Да уж, не лучшая идея – петь на холоде полураздетой.
– Я ведь крупный бейсболист…
Она не слушает его бурчание, задыхаясь от болезненного кашля.
– Джо, я не могу дышать, – перебивает она, и он удивленно моргает, как будто только что заметил ее присутствие. – Мне нужен врач.
Джо прерывает свою тираду и смотрит на нее, кажется, впервые с момента ее возвращения:
– Что такое?
Она снова заходится в надрывном кашле, сгибаясь пополам, и не глядя хватает салфетку, чтобы высморкаться.
Джо раздраженно вздыхает и отходит назад, будто от чумной:
– Ты всего лишь простудилась. Говорил же я, не стоило туда лететь.
Это не простуда. Она уже простужалась. Больной всегда ощущает разницу.
– По-моему, это хуже, чем простуда. Пожалуйста, вызови врача.
Джо звонит по телефону, но поглядывает на нее косо, словно думает, что она притворяется. Приходит врач, прижимает к ее груди холодный стетоскоп и заявляет, что у нее воспаление легких.
Джо всплескивает руками:
– Ну вот. Я обещал болельщикам, что сегодня ты придешь. Они расстроятся.
Кажется, его совсем не заботит ее здоровье. Мэрилин слышит в его голосе лишь раздражение.
Она думает, не упрекнуть ли его в холодном отношении. Какая разница, что подумают болельщики? Они собрались, чтобы посмотреть игру, разве не так? Игра не будет испорчена из-за того, что Мэрилин Монро заболела, развлекая солдат.
– Не сомневаюсь, вы сыграете превосходно, милый, – говорит Мэрилин, стараясь не думать о том, что о себе он беспокоится больше, чем о ней. Наверное, дело в стрессе, не более того. – Я буду болеть за вас отсюда.
Колыбельная «Бёрдлэнда»Элла
1954 год
Я просыпаюсь от сухости и боли в горле, которую чувствовала и раньше, но всегда игнорировала. Такой сильной она еще не бывала. Я пытаюсь сглотнуть, но не могу. Мышцы мне не подчиняются, как будто что-то застряло в горле.
Я вскакиваю с кровати, бегу в свою розовую ванную, хватаю зеркальце и широко открываю рот. Но зачем? Все равно я ничего не смогу разглядеть. А если и смогу, что тогда? Расплачусь?
Говорят, что, лишь столкнувшись с дьяволом на перепутье, можно узнать, чего ты на самом деле стоишь. Я не то чтобы трусиха, но страшно боюсь за свои голосовые связки. Мой голос – это я. Даже не спорьте. Что от меня останется, если отобрать голос? Гардероб, набитый платьями восемнадцатого размера, кучка париков, гараж с дорогими машинами, целая библиотека поваренных книг и сын, с которым я почти не вижусь. Вот и все. Я стою на перепутье. Я слишком напугана, чтобы сбежать от дьявола.
В больницу меня привозят почти без чувств. В этих стерильных стенах всегда происходит что-то ужасное. Люди здесь умирают. Моя мама умерла в больнице, хотя должна была поправиться. Я ждала, что она вернется домой после аварии. «Травмы незначительные», – сказал кому-то отчим. Но мама так и не вернулась.
Голос можно потерять навсегда. Великие певцы больше не могли петь после операций на горле. Бывают истории и со счастливым концом. Но без голоса у меня вообще не будет истории. И я не могу представить себе другого счастливого конца, кроме как снова оказаться на сцене.
– Расскажите мне все, – это я шепотом обращаюсь к пузатому врачу, который только что извлек из моего горла некий тонкий подвижный инструмент с фонариком на конце. Врач указывает на рентгеновские снимки моего горла и шеи, будто я что-то пойму на этих странных картинках. В его тусклых карих глазах за стеклами в черной оправе нет ни капли сочувствия или утешения. Кажется, он устал разглядывать чужие глотки и вырезать оттуда лишнее.
– Мисс Фицджеральд, на ваших голосовых связках сформировались узелки. Чтобы вы продолжили петь, их требуется удалить. Если вы будете соблюдать мои предписания, то сможете вылечиться и полностью восстановить голос. Но операцию необходимо провести немедленно.
Врач поднимает кресло для осмотров. Я закрываю лицо руками и громко рыдаю, сотрясаясь всем телом. За что мне это? Разве я недостаточно настрадалась? Разве я не делала все необходимое, чтобы достичь успеха?
– Не плачьте так, мисс Фицджеральд. А то еще сильнее повредите связки, – сухо говорит врач.
Я опускаю руки и прожигаю его взглядом, пытаясь разглядеть в нем хоть намек на сострадание.
– Мне даже поплакать нельзя? Вы угрожаете моей жизни, а мне нельзя плакать? – От злости у меня начинает болеть голова. Я кричу: – Что мне делать, если я потеряю голос?
Я закрываю глаза и молюсь. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», – лучшая молитва, которую я знаю.
– Ладно. – Я сглатываю слезы. – Что мне делать?
– В течение послеоперационного периода вам нельзя будет издавать ни единого звука, – монотонно отвечает врач. – Шесть недель полного молчания. Понимаете?
Своим холодным, бессердечным диагнозом он вверг меня в бездну отчаяния.
– Понимаю. Ни словечка. Ни звука. Ни слезинки.
Он безразлично кивает:
– Отлично. Сегодня мы поместим вас в палату, а операцию назначим на завтра.
Мне так страшно. Я не хочу оставаться в одиночестве, но не могу решить, кто мне нужен.
Норман предлагает составить мне компанию, но он стал моим менеджером всего несколько месяцев назад. Меня гложет вина. Возможно, его подопечная больше никогда не сможет петь. Он столько лет пытался стать моим менеджером, и мы так и не подписали контракт. Возможно, после моей операции он останется ни с чем.
В больнице со мной побудут Джорджиана и тетя Вирджиния с Рэем-младшим, если он сможет вести себя тихо. Но что потом? Кого я хочу видеть рядом после операции?
Никого. Лучше мне побыть одной в тишине и ожидании, долгом ожидании. Шесть недель молчания – это не так уж и плохо, если в результате я снова смогу петь.
По словам доктора Зануды – он заслужил это прозвище, – операция прошла прекрасно. На следующий день меня выписывают. Но я не могу находиться в одном доме с Джорджианой, тетей Вирджинией, малышом Рэем и бесконечной чередой друзей-музыкантов или же менеджеров и журналистов, желающих справиться о моем самочувствии.
Мой адрес в Куинсе известен всем. Гости захотят со мной поговорить, и меня это будет раздражать. Сидеть молча в присутствии Джорджианы я не смогу. Она будет озвучивать всевозможные страхи и переживания, которые за шесть недель сведут меня с ума. Смогу ли я петь? Кончена ли моя жизнь?
В общем, нет. Вместо этого я бронирую апартаменты в отеле «Тереза», который называют гарлемским «Уолдорфом». Я смогу заказывать еду в номер, мне будут готовить и заправлять постель, и я договорюсь, чтобы каждые четыре часа ко мне заглядывал дворецкий – проверить, в порядке ли я и не нуждаюсь ли в чем-то, ведь звонить по телефону я не смогу.
Отличный план.
Чтобы скоротать время, я буду смотреть все подряд передачи по телевизору. Но никаких музыкальных программ, никакого радио – а не то я точно начну подпевать гостям на шоу Эда Салливана или Милтона Берла, а заодно и Синатре, Мелу Торме, Саре, Дине Шор, Нэту и Билли на радио.
Вместо этого я перечитаю все сборники рецептов из коробки, которую приволокла в отель Джорджиана. А когда покончу с ними, попрошу ее принести вторую коробку.
Боже мой. Сердце замирает у меня в груди.
Забудьте про доктора Зануду. Элла Скука Смертная Фицджеральд – вот как будет звучать мое новое имя.
Первые несколько дней я питаюсь исключительно мороженым и желе. Потом начинаю давать дворецкому страницы из сборника рецептов и записки вроде: «Будьте добры, попросите повара приготовить это блюдо. Ах да, и принесите мне колоду карт». По крайней мере, я могу раскладывать пасьянс. Честное слово, я не буду орать на себя, если он не сойдется. Хотя я и сама не до конца в это верю.
Стук в дверь моих апартаментов в отеле «Тереза» застает меня врасплох. Меня постоянно навещают только Джорджиана, Норман, тетя Вирджиния, Рэй – который не хочет терять со мной связь – и мой пиар-менеджер. Но они приходят только в заранее назначенное время. Я об этом позаботилась.