– Ты даже не знаешь, что я имею в виду.
– Я знаю, что ты рада снова говорить и выступать. – Норман берет меня за плечо. – Сегодня твоя ночь, Элла. Чего бы ты ни пожелала, о чем бы ни попросила – все для тебя.
Норман имеет в виду VIP-вечеринку по случаю моей девятнадцатой годовщины в мире джаза. Сегодня в клубе соберутся все сливки индустрии развлечений. Так говорит Норман. Я звезда этой ночи, и меня никто не затмит. Ни Одри Хепберн, ни Бинг Кросби, ни Луи Армстронг, ни Мэрилин – да, она тоже сказала, что постарается прийти.
Было бы здорово. Мы не виделись с тех пор, как я снова обрела дар речи.
Джорджиана обгоняет нас на несколько шагов, сжимая в руках свою новую игрушку.
– Стойте. Примите позу. – Она поднимает навороченную камеру Canon с тридцатипятимиллиметровой пленкой и направляет на нас объектив. Щелк. Щелк.
– Не уверен, что мы переживем Джорджиану-фотографа. – Норман встает рядом со мной, и мы послушно улыбаемся.
– По крайней мере, она относится к тебе лучше, чем в декабре. А не то попросила бы выйти из кадра.
– Элла, хватит, – Джорджиана опускает камеру, – прекрати двигаться и болтать. Стой смирно, чтобы я смогла сделать фото.
– Умная женщина, – говорит Норман, отвечая мне, а не Джорджиане. Мы подчиняемся указаниям, а потом идем ко входу в клуб.
– Надеюсь, там соберется целая толпа. – Не выпуская из рук камеру, Джорджиана накидывает кардиган на голые плечи. – Иначе мы будем выглядеть довольно глупо.
– Ничего подобного, – возражаю я. – Мы в любом случае повеселимся от души. Верно, Норман?
Он одет с иголочки: идеально отутюженный костюм и начищенные мокасины. Для него это своего рода униформа.
– Отлично выглядишь, Норм.
Мы с Джорджианой одеты в стильные коктейльные платья без рукавов, последний писк моды от мадам Зельды. Мое платье – из красной тафты, с атласными лентами и глубоким декольте. Я уж точно смогу выделиться из толпы. Платье Джорджианы выглядит более сдержанно: темно-синий шифон с пайетками и овальным вырезом.
– Элла, я хочу снять тебя на фоне надписи. – Джорджиана замирает, глядя на вывеску над входом, где неоновым светом сияет мое имя.
Норман поднимает взгляд и прикрывает один глаз:
– Хорошая идея.
Эта вывеска, кажется, чуть ли не вдвое больше самого клуба. Она не меньше половины этажа в высоту, а беспрестанно мигающие огоньки освещают весь тротуар.
– И как мы раньше ее не заметили? – потрясенно спрашиваю я. – Она же огромная.
– И к тому же… – Джорджиана показывает на большие черные буквы: «С годовщиной, Элла Фицджеральд! Ведущий – Стив Аллен».
Джорджиана обходит меня, скинув кардиган и сжимая камеру:
– Стой смирно.
Щелк. Щелк.
Что-то внутри меня отзывается на вспышку фотокамеры. Я расставляю ноги пошире и упираю руки в бока. О чем я думаю? Что я особенная? Разумеется.
– Сделай еще одну.
Я меняю позу, выставляя плечо вперед.
– И еще.
Щелк.
– Что ты будешь делать, когда до Эллы доберутся профессиональные фотографы? – спрашивает Норман с усмешкой. – Присоединишься к ним?
– Пусть делают свою работу. Эти снимки для семейного архива. – Голос Джорджианы звучит самую малость резковато. Пусть она и перестала ненавидеть Нормана, но сомневаться в нем будет до последнего.
Я заглядываю в большое панорамное окно клуба. Внутри царит полумрак, но я вижу сцену и огоньки горящих сигарет.
– Это не «Савой», не «Бёрдлэнд», не «Светское кафе» и не какой-то другой престижный клуб, но, думаю, сойдет.
Джорджиана берет меня под руку, прижимается и улыбается:
– Что ж, пора начинать вечеринку. – Она целует меня в щеку.
Я поправляю сумочку, беру Нормана за руку, и вместе мы торжественно заходим в клуб.
Первым делом я думаю, что в «Бэйсин-стрит-Ист» есть нечто от Нового Орлеана. Стиль, атмосфера, элегантность, запах табака, бурбона, жареного сома и бурлящего на плите гамбо. Это заведение оправдывает свое название[14].
Вторым делом я думаю: боже мой, ну и толпа.
В клубе собралась куча народа, а ведь еще только десять часов. Гости один за другим выходят на сцену и поют дифирамбы мне и моей карьере джазовой певицы. Перл Бэйли, Эрта Китт, Диззи Гиллеспи и Гарри Белафонте подходят к микрофону первыми. Я сжимаю руку Нормана, стараясь не давать волю слезам. Но эту битву мне суждено проиграть, а косметичку, чтобы поправить макияж, я с собой не захватила. Придется попросить у Джорджианы. Она никогда не забывает косметичку.
Норман протягивает мне носовой платок. Я не только заливаюсь слезами, но и делаю это на повышенной громкости. Он посылает мне воздушный поцелуй.
– Ты заслужила и это, и гораздо больше, Элла. Поверь мне. Я позабочусь о том, чтобы ты получила от джаза все, что тебе причитается. Абсолютно все.
Надо признать, он умеет найти подход к женщине. Я застенчиво прячу взгляд. Сделать Нормана менеджером было отличным решением.
В какой-то момент Джорджиана выходит из-за нашего VIP-столика, но мне не приходится долго гадать, куда она пропала. Она поднимается на сцену и встает перед микрофоном под светом прожектора.
Сара Воан садится на освободившееся место с лукавой усмешкой на лице.
– Что она задумала? – спрашиваю я.
– Не переживай, петь она не станет. Даю слово. Это было бы слишком жестоко.
Я смеюсь. Саре как-то раз довелось услышать пение Джорджианы, когда та выпила пару стаканчиков виски. «Звук, от которого лопаются барабанные перепонки», – так выразилась Сара.
– Ты уверена? – жалобно спрашиваю я. – Она меня не опозорит?
– Уверена, – Сара обнимает меня за шею, – тебе понравится.
– Добрый вечер. Меня зовут Джорджиана Генри. Многие из вас меня знают, но на всякий случай представлюсь: я кузина, секретарша, доверенное лицо и надзирательница Эллы. – Аудитория посмеивается – это чистая правда. – Некоторые из тех, кто хотел сегодня прийти, не смогли это сделать из-за своих рабочих графиков. Мы все знакомы с шоу-бизнесом. Так что позвольте мне зачитать для Эллы слова поклонников, фанатов и друзей, которые не присутствуют здесь лично, но выразили свою любовь и поздравления в письмах и телеграммах.
И тут Джорджиана поднимает в воздух здоровенный холщовый мешок. Просто необъятный. Из зала вперемешку доносятся удивленные восклицания, смех и многочисленные «О боже!».
Джорджиана успокаивает публику:
– Нет, все это я зачитывать не буду, но я хотела показать вам хотя бы один из двадцати мешков с корреспонденцией, которую мы получили.
Зал разражается аплодисментами. Меня успела охватить дрожь. Волна любви захлестывает меня, и я пытаюсь понять, почему я так часто волнуюсь о вещах, которые не имеют значения. Как я выгляжу. Кому я нравлюсь. Кому – нет. Мой размер одежды. Выступающий пот на лице, когда я пою.
Джорджиана зачитывает со сцены послания, которые написали Лина Хорн из Парижа, Билли Экстайн из Лондона, Бенни Гудмен, Фред Уоринг, Розмари Клуни, Рэй Энтони, Гай Ломбардо, братья Миллс, Лайонел Хэмптон, Луи Армстронг и многие другие.
Достав очередной конверт, Джорджиана машет им в воздухе.
– Это письмо пришло в последний момент, и отправитель хотел, чтобы я непременно его зачитала. «Поздравляю с годовщиной, дорогая Элла. Я так рада, что ты снова можешь делать то, чего жаждет – и что любит – этот мир. Пой. Пой. Пой. Обнимаю и целую, твоя подруга. Мэрилин Монро, Лос-Анджелес».
Я откидываюсь на спинку стула и коротко, но от души смеюсь. Она точно знала, что заключительная часть мне понравится.
Джорджиана развлекает публику со сцены еще несколько минут. Ведущий из нее ничуть не хуже, чем из Стива Аллена, но говорить ей об этом я не буду – а то, чего доброго, попытается сбежать и найти работу в стендап-клубе, думаю я с усмешкой. Но потом я вдруг вспоминаю, как Рэй пытался удержать меня на одном месте. Не поступаю ли я так же с Джорджианой? Боже. Надеюсь, что нет. Может быть, стоит сказать ей, что из нее получится отличный комик.
К полуночи клуб оказывается битком набит звездами Бродвея, театра, радио, телевидения и индустрии звукозаписи. Вскоре после того, как Джорджиана уходит со сцены, у дверей клуба начинается какая-то возня, все поворачивают головы, и я привстаю, пытаясь отыскать взглядом знакомую блондинку. Сара шепчет мне на ухо:
– Это припозднившаяся Одри Хепберн со своей компанией. Не Мэрилин.
Я легонько тыкаю ее пальцем:
– Я вовсе не думала про Мэрилин Монро. – Это неправда – даже после телеграммы я все равно надеялась, что она удивит меня и придет. Она любит эффектные появления. Впрочем, я уверена, что она не хотела меня разочаровывать.
Тем временем праздник еще не подошел к концу. Мне вручают примерно восемнадцать разных наград.
– И как прикажешь тащить все это домой? – Я улыбаюсь Джорджиане, когда Decca Records преподносит мне памятную табличку.
– Двадцать два миллиона проданных пластинок Эллы Фицджеральд. – Кажется, я никогда не перестану плакать. Я так тронута и растеряна, когда Стив Аллен – радиоведущий, который скоро начнет вести «Вечернее шоу», новую передачу на NBC, – приглашает меня на сцену.
Поначалу я не знаю, что сказать. Но молчанием я насытилась еще в марте.
На следующий день газеты цитируют меня слово в слово. Подойдя к микрофону, я сказала:
– Наверное, больше всего мы все хотим быть любимыми. Я ошеломлена тем, что вы любите меня за мои песни. Простите за то, что я не могу подобрать слов. Вместо этого позвольте мне спеть – и вы все поймете.
И вот что я сделала дальше: я начала со своей самой первой записи – «Любовь и поцелуи», потом исполнила «Кому страшно?». Потом поддалась ностальгии и спела свой главный хит – «А-Тискет, А-Таскет». В перерывах я утирала платком пот, который всегда стекает у меня по лицу во время пения. А сегодня – еще и слезы.
В The New York Times написали так: «Мисс Фицджеральд была скромна и искренна. Само собой, она знает, как развлечь аудиторию, но по натуре она мягкий человек и не боится проявлять чувства».