Элла на миг прижимает подбородок к голове Мэрилин.
– У меня тоже не очень-то много друзей, Мэрилин. Но твоя компания мне нравится. Это точно. – Она садится прямо. – Тем более что нам приходится разбираться с поехавшими мужчинами.
Мэрилин тоже выпрямляется.
– Верно. Давай закончим с нытьем и оторвемся на танцполе.
Элла широко улыбается. Стэн Гетц начинает играть быстрей, а на сцене поет Дороти Дэндридж в полупрозрачном черном платье. Мэрилин встает и хватает Эллу за руку:
– Идем. Давай повеселимся и забудем про поехавших мужчин. – Может, вольный ритм танца ее немного успокоит.
Элла смеется:
– Спорить не буду.
Старая черная магияЭлла
1954 год
Я в Лос-Анджелесе вот уже больше недели, отлично провожу время, часто встречаюсь с Мэрилин и слушаю ее рассказы о типах вроде Ди Маджо и Синатры. К счастью, мужчина, который интересует меня, не знаменитость, не имеет ничего общего с Голливудом и живет на другой стороне Атлантического океана.
Я здесь, чтобы петь, и петь я буду в клубе «Тиффани». Популярное местечко, в котором я раньше не выступала. Не на Сансет-стрип, а в районе Уилшир. Я самую малость расстроена. Норман и Мэрилин говорят, что это лишь одна из ступеней – один из шагов на пути к цели. Нужно набраться терпения, и однажды люди с Сансет-стрип придут ко мне сами.
Сегодня мое первое выступление в «Тиффани», и Мэрилин заходит ко мне в гримерку за час до выхода на сцену. Наверное, она здесь, чтобы меня успокоить, или подкинуть дровишек в костер моего волнения, или и то и другое.
– Полный зал, – говорит она, выдыхая сигаретный дым, пока норковая шубка соскальзывает с ее плеч. – Ты нервничаешь?
Я качаю головой:
– Я никогда не нервничаю из-за выступления. Только из-за того, что происходит до и после.
– Я захватила фляжку, если хочешь выпить для храбрости. – Она запускает руку в карман шубы.
Я поднимаю руку:
– Нет, спасибо.
– Так будет проще. Не так одиноко, когда идешь к сцене.
Я смотрю на нее с беспокойством и разочарованием.
– Я не пью. А если б и пила, то точно не перед выходом на публику. – Искоса поглядывая на Lucky Strike, которой затягивается Мэрилин, я добавляю: – Мне не нравится вкус алкоголя и сигарет. Хотя дым в ночных клубах меня не смущает. Там подходящая атмосфера. И, кстати, мне совсем не одиноко, когда я иду к сцене. Меня охватывает азарт – сердце бьется быстрей, кровь бежит по венам. Я чувствую предвкушение. Мне не хочется заглушать это чувство.
– Прости. Прости. Я ничего такого не имела в виду. Не обижайся. Я все еще переживаю из-за этих неприятностей с Джо и Синатрой. Дай мне немного времени, и я успокоюсь. Как бы то ни было, нам нужно отпраздновать. – Мэрилин улыбается и тушит сигарету в стоящей рядом пепельнице.
– Я по-прежнему считаю, что им обоим место за решеткой. Но я больше беспокоюсь о тебе – ты как, держишься?
Она кивает, но я вижу слезы, собирающиеся в уголках ее глаз.
– Ну же, Мэрилин.
– Не в этом дело. Это так мило, что ты обо мне волнуешься, тебе ведь нужно будет петь всего через… – Она смотрит на свое запястье, на котором нет часов. – Который сейчас час?
– Время у нас есть. Помнишь, я сказала, что моменты до и после выступления иногда заставляют меня понервничать? Когда я выхожу на сцену, то обо всем забываю. Не думаю ни о чем, кроме мелодии и моего голоса, который становится еще одним инструментом, частью группы. Сейчас ты помогаешь мне отвлечься и успокоиться. А после выступления мне снова понадобится твоя помощь. – Я поворачиваюсь к зеркалу и кидаю взгляд на отражение Мэрилин. – Договорились?
– Так точно, мэм, – Мэрилин шутливо отдает честь, будто мы в армии. – Тебе вовсе не нужно обо мне переживать, ни капельки.
– Вот и хорошо. – Я поворачиваю голову туда-сюда, проверяя макияж. Мне бы не помешало еще раз припудриться и подвести глаза черным карандашом, который не потечет у меня по щекам. – Чем займемся после моего фантастического выступления?
Мэрилин растягивается на диване – я по-прежнему вижу ее в зеркале – и задумчиво водит языком по внутренней стороне щеки.
– Сегодня придут двое моих друзей. Я бы хотела вас познакомить. Это мой модельер и его жена. Уильям Травилла и Дона Дрейк. Они знают хорошие места в городе, где мы можем повеселиться, не выдавая себя.
– Ты его упоминала. – Я наношу еще слой пудры, несмотря на выступивший пот.
– Я давным-давно его знаю. Мы познакомились в тысяча девятьсот пятидесятом. Он обожает джаз и, следовательно, тебя тоже.
– Хорошо, я не против. Но давай обсудим это после выступления. Помни, пока я не выйду на сцену, буду нервничать. Тем более что я впервые пою в «Тиффани». – Я наклоняюсь вперед и изучаю свои волосы в зеркале. – Симпатичная прическа, правда? Короткая и аккуратная, с мелкими кудряшками.
Мэрилин кивает:
– Отлично смотрится. Мне нравится.
Я дотрагиваюсь до шеи и рассматриваю вырез платья.
– Что думаешь? Достаточно глубокое у меня декольте?
Она смеется:
– Я завидую твоему декольте. У тебя грудь больше, чем у нас с Розалинд Расселл, вместе взятых, и, да, выглядит потрясающе.
Я прикусываю губу. Не могу не согласиться с Мэрилин. У меня великолепная грудь.
– Расскажи, кто будет в зале?
Она ставит локти на колени.
– Все. Как я и говорила тому идиоту-менеджеру. Но некоторые люди просто не понимают, что такое искусство и творческие люди.
Резкий стук в дверь гримерки заставляет нас обеих вздрогнуть. Я смотрю на Мэрилин, будто жду от нее ответа, но она лишь пожимает плечами и шепчет:
– Понятия не имею.
Я тихо отвечаю:
– Это не Норман и не Джорджиана. Она осталась дома.
Снова стук.
Через несколько минут я должна быть на сцене. Кто бы это ни был, он пришел с плохими новостями. Я вздыхаю.
– Входите.
Дверь открывается. На пороге стоит низенький мужчина в странном костюме и маленькой шляпе с узкими полями. В руках он держит длинную белую коробку, обвязанную ленточкой.
– Что это? – спрашиваю я незнакомца, но больше ничего добавить не успеваю – Мэрилин вскакивает, дает посыльному доллар, берет у него коробку и закрывает дверь.
– Тебе прислали цветы! – Она проносится по комнате, чуть не врезаясь в меня. – Кто мог отправить тебе цветы?
Я наклоняю голову.
– Наверное, Норман или Джорджиана.
– Здесь открытка! – восклицает Мэрилин.
Я смотрю на нее внимательным взглядом, потому что она, кажется, вот-вот откроет коробку с цветами и конверт.
– Это адресовано мне, верно?
Она надувает губы.
– Ну да.
– Тогда руки прочь. – Я требовательно тянусь к подарку, и она передает мне коробку и открытку.
Я срываю нарядную ленточку и открываю коробку. Внутри лежит дюжина роз на длинных стеблях. Самых красивых роз, которые я когда-либо видела.
– Боже мой, Мэрилин.
Она прижимает руки к сердцу.
Я потрясенно смотрю на нее, потом делаю глубокий вдох.
– Я никогда не видела роз такого темно-красного цвета. А аромат… Они так приятно пахнут.
Мэрилин тоже глубоко вдыхает.
– Свежий, яркий, с кислинкой и… – Она на миг замолкает и прикрывает глаза. – Запах цитрусовых – кажется, этот сорт назвали в честь машины, да, это «крайслер империал». Обожаю розы. Боже, как же они прекрасны. – Она проводит пальцем по лепестку. – От кого они? Открывай конверт.
Дрожащими пальцами я извлекаю маленькую открытку. Потом поднимаю на Мэрилин глаза, полные слез.
– От Тора.
Мэрилин картинно падает на колени рядом со мной, потом вскакивает.
– Ах. Как же это мило. Похоже, он знает, как ты любишь автомобили. Он что-нибудь тебе написал?
Застрявший в горле комок не дает мне говорить. Я протягиваю ей открытку.
– «Моему ангелу, женщине, которая заслуживает всей роскоши в этом мире. Ни пуха ни пера. Тор». – Мэрилин моргает, глядя на меня влажными глазами. – Как красиво. – Она протягивает мне носовой платок. – Он мне нравится.
Я вытираю платком мокрый нос.
– Мне тоже.
Мужчина с жизнерадостным взглядом, подкрученными усами и изогнутыми бровями прищуривается и говорит:
– Зови меня Билли. Меня все так называют, Элла.
Мэрилин смеется:
– Никто не называет тебя Билли.
– Ну хватит. Я хочу попробовать кое-что новенькое. Это же нелепо, что друзья называют меня по фамилии. Травилла то, Травилла это. Сегодня, для моей новой подруги Эллы, я буду Билли.
Я вступаю в разговор:
– Хорошо, Билли.
– Спасибо, милая моя. – Он целует мне руку. – Ты была бесподобна. Прекрасная певица и филантроп.
Мы стоим на улице возле клуба «Тиффани». Сейчас около двух, и мое первое выступление недавно подошло к концу.
– Успокойся, Билли, – говорит Мэрилин. Ее глаза сверкают. Этот мужчина ей явно по душе. Я вижу, что они друг другу дороги. И рядом с ним она расслабляется.
– Что ж, ребята, я совершенно выбилась из сил. Еще я крайне довольна и счастлива. И вдобавок умираю от голода. Куда бы вы ни поехали, я с вами. – Я рада, что первое выступление позади. Оно всегда бывает самым трудным. Предвкушение. Неизвестность. Дальше можно будет просто петь.
– Поехали в клуб «Алабам», – говорит Билли, а затем поворачивается ко мне: – Лимузин скоро подъедет, Элла.
– Это было восхитительно, – говорит жена Билли, Дона Дрейк. Она красивая, но, кажется, довольно скованная. Впрочем, наверняка ей непросто в таком обществе: ее муж – душа компании, Мэрилин – в своем репертуаре и даже я – знаменитая джазовая певица.
– Я наслаждалась каждой минутой, – продолжает Дона. – Вы величайшая и самая крутая джазовая певица наших дней, мисс Фицджеральд.
– Спасибо. Мне очень приятно. Но ты, должно быть, издеваешься. – Я наигранно хмурюсь в ответ на то, что она назвала меня мисс Фицджеральд. Но тут у нее на глазах выступают слезы. – Нет, нет, нет, золотце. Я пошутила. Я просто хотела сказать, чтобы ты называла меня Эллой. Друзья Мэрилин – мои друзья.