– Один? – Мэрилин не выносит, когда ей ставят такие жесткие условия. Вдруг одного дубля не хватит? Вдруг она запорет все в первые же пять секунд?
– Один. – Милтон сжимает ее плечо. – Ты справишься, Мэрилин.
– Я справлюсь. – Она избавляется от Мэрилин и, что еще важнее, от сомнений Нормы Джин. Их место занимает Элси.
Дубль получается идеальным, и вся съемочная группа с облегчением решает закончить на сегодня и продолжить съемки завтра с утра.
Но у судьбы другие планы – она подает Мэрилин мяч намного круче, чем любой игрок в команде Джо.
Артур вернулся в Нью-Йорк по работе и чтобы повидать детей. Мэрилин осталась жить в арендованном доме вместе с Полой. Однажды утром она просыпается и чувствует между ног что-то теплое и влажное. Откинув одеяло, она не находит на простыне никаких пятен. Но, когда она встает, у нее по бедрам стекает кровь и жизнь нерожденного ребенка.
– О нет, – произносит она одними губами, задыхаясь от всхлипов. – Пола! – она зовет подругу.
Пола вбегает в спальню.
– Боже мой. Я вызову врача. Врача королевы. Оставайся здесь. Не двигайся.
Несколько часов спустя Мэрилин лежит, свернувшись в постели калачиком и не открывая глаз, и пытается смириться с мыслью, что ее мечта разрушена. Может быть, Вселенная говорит ей, что она ошиблась. Что Артур не тот, кто ей нужен; и даже хуже – что ей не суждено быть матерью. Будь он тем самым, будь им предначертано создать семью, он сейчас был бы рядом, а не на другом конце света. Но он оставил ей частичку себя – их ребенка. Она надеялась, что в октябре, после окончания съемок, она вернется в их дом в Коннектикуте и проведет там остаток беременности. А потом, весной, у них родится мальчик или девочка, малыш, похожий на них обоих.
Реальность против иллюзии.
Мэрилин рыдает еще сильней.
– Пола, скажи им, что я не смогу сниматься на этой неделе. – А потом шепчет сама себе: – Или вообще никогда. – Она переворачивается, нашаривает пузырьки на прикроватном столике, открывает сначала один, затем другой и закидывает таблетки в рот.
Она жаждет тьмы, которую они принесут.
Жить дальше – самая тяжелая задача, которая ей доставалась.
Хотта ЧоколаттаЭлла
1957 год
Осло – это мой дом вдали от дома. Трехэтажный таунхаус в «утюге» (здании треугольной формы) девятнадцатого века в самом сердце города. Место, где я могу быть той версией себя, по которой я тоскую, вдали от журналистов, родственников и менеджера, приказывающих мне стать кем-то другим.
Я лежу на диване с холодным компрессом на лбу. Пару часов назад я прилетела трансатлантическим рейсом из Лос-Анджелеса. И совершенно выбилась из сил.
Тор говорит, что холодная повязка и чашечка горячего чая (которую он поставил на журнальный столик) помогут от боли в голове.
Я думаю, что не помогут. И ничто не поможет. У меня болит голова не из-за длинного перелета, гриппа или другого заболевания. Она болит из-за разговора.
Нет. Это был не разговор.
В разговоре у меня был бы шанс высказаться. Вместо этого Норман и мой пиар-менеджер, Хейзел, меня просто отчитали. Парочка гениев (у меня на уме вертится другое слово, но я слишком редко ругаюсь, даже когда ситуация того заслуживает) решила зачитать мне лекцию о моей собственной жизни и высказать свое мнение – жестокое, бездушное мнение – за час до того, как я села на самолет. Я никому не собираюсь повторять то, что от них услышала, и уж тем более Тору. Ведь их мишенью был именно он.
Воздух наполняется ароматом чая, и я медленно сажусь, удерживая компресс на лбу.
– Пахнет розами, которые ты присылаешь мне перед выступлениями.
За эти годы Тор научил меня разбираться в чае, виски и росемалинге[15]. Интерьер его дома оформлен в народном норвежском стиле, отражающемся в каждой детали: обоях, холстах, тканях, баночках для хранения. Кроме того, искусство – источник дохода моего драгоценного Тора. Он представляет многих художников, работающих в стиле росемалинга. С некоторыми из них я знакома – мы с Тором вместе посещали их дома, мастерские и даже парочку складов.
– Что это за чай?
– Черный, с тропическими фруктами и цветами. – Он легонько трогает меня за плечо, помогает наклониться вперед и подкладывает мне под спину несколько подушек. – Когда я напряжен или не могу избавиться от навязчивых мыслей, – лишнюю подушку он кидает в кресло напротив, – я пью этот чай, чтобы расслабиться.
Я рассматриваю стоящую на столе чашку, очаровательную вещицу из сервиза, расписанную в стиле росемалинга: сине-красный цветочный узор с розовыми и зелеными элементами.
Чай меня привлекает, но я пока не готова его пить. Я не хочу расслабляться. Мне просто хотелось бы, чтобы прошла головная боль.
– У нас есть аспирин?
– Кажется, нет. – Он привстает, но потом возвращается на место и смотрит на меня озабоченно: – В чем дело, Элла? Что случилось?
Следовало догадаться. Мне не под силу что-то от него скрыть, но я не могу об этом говорить. Пусть даже мне безумно хочется все ему рассказать. Я не могу. Или все же могу?
– Знаешь, что заявила мой пиар-менеджер мне прямо в лицо? – Я убираю повязку, которая успела нагреться. – Что я сдержанная. Отстраненная. Неуверенная в себе. Что со мной нелегко наладить контакт. – Я бросаю повязку на стол. – Что я привыкла держаться тише воды, ниже травы. Только представь – я, знаменитая джазовая певица, выступающая в ночных клубах, концертных залах и в Голливуд-боуле, боюсь чужого внимания. – Я перевожу дыхание и злобно добавляю: – И это якобы делает меня легкой добычей. Вот что она сказала. И она не единственная.
Тор хмурится и гладит меня по руке.
– Кто бы что ни говорил, они все неправы. Ты вовсе не такая. Ты сильная. Целеустремленная. Ты многое смогла пережить. И тебе ни к чему прислушиваться к мнению глупцов.
Я наклоняю голову и всматриваюсь в лицо Тора: длинный нос, светлые брови и ресницы, глаза цвета океана. В его взгляде нет осуждения. Он не смотрит сквозь меня.
– Как я могу их игнорировать? Даже если я не хочу им верить, разве я могу отбросить их слова? Они столько лет меня оберегали, зачем им лгать теперь? Наверное, отчасти они правы.
У меня в голове вновь звучит голос Нормана: «Тор – мошенник. Ты ему безразлична. Он просто тебя использует».
Мне представляется плотина, едва сдерживающая волну слез, но я отказываюсь плакать.
– Ты не видишь эту девочку, да? Слабую, тихую девочку, совсем ребенка. Девочку, гениальность которой всегда зависит от последнего выступления, последней записанной пластинки. Может, из-за этого я так много и так упорно тружусь? Мне хочется чувствовать себя великой, и джаз мне в этом помогает. Но тогда получается, что они не так уж и неправы. Может, я смею подниматься выше травы, только выходя на сцену?
Тор отстраняется. Проводит пальцем по нижней губе и озабоченно хмурится.
– Я еще ни разу не видел, чтобы ты так сомневалась в себе, Элла. О чем ты умалчиваешь? Что еще они сказали? – В его голосе звенит досада.
Я выпрямляюсь, прижимаясь спиной к подушкам.
– Ты меня любишь, Тор?
Он потрясен моим внезапным вопросом. Судя по его лицу, я спросила о чем-то ужасном. Возможно, так и есть.
– Разумеется, я тебя люблю. – Он встает на колени, и с его лица исчезают все другие выражения, кроме боли. – Ты мне не веришь?
Вопреки моей воле я тянусь к его щеке, провожу пальцем по изящному подбородку, пока в груди у меня разверзается глубокая печаль. Мне бы хотелось прогнать прочь сомнения и тревоги, но они слетаются ко мне, как голуби к хлебным крошкам.
– Вдруг они правы и мы живем иллюзиями? Вдруг мы лишь актеры? Ты и я. Притворяемся, будто влюблены.
– Значит, ты меня не любишь? – спрашивает он.
Я потираю лоб, пытаясь отделаться от жгущего отчаяния.
– Возможно, ты просто дуришь мне голову. Так говорят Норман и Хейзел. Мужчина вроде тебя не может меня любить. – Я указываю рукой на дверь. – Когда я не здесь, снаружи выстраивается очередь из девушек посимпатичней.
– Элла, Элла. – Тор качает головой и вздыхает, но не торопится со мной спорить. Почему?
– Твой чай остыл, – говорит он. – А компресс нагрелся. – Он встает, берет в руки чашку и влажную повязку и направляется на кухню.
Я смотрю на свои руки: пальцы дрожат.
– Я устала. Устала, что мной пренебрегают, меня попирают и игнорируют из-за того, что я негритянка, широка в кости и потею, когда пою.
Но это не все, что я хочу сказать. Мне нужен ответ на мой вопрос. Придется спросить прямо? Возможно.
– Сколько женщин входят в эту дверь, когда я не здесь? – Мой голос кажется мне чужим. Лицо пылает.
– Тебе действительно необходим ответ? – Его голос звучит сурово.
Я поворачиваюсь и смотрю на него. Он опирается о столешницу, стоя ко мне спиной, и поворачивает ручку на плите, чтобы вскипятить чайник. Его плечи скованны, бицепсы под короткими рукавами спортивной рубашки напряжены и покрыты венами.
– А ты как думаешь? – спрашиваю я, и теперь мой голос чуть больше похож на обычный.
Он поворачивается ко мне лицом. От боли складки вокруг его рта становятся заметнее.
– Я думаю, что этот разговор – лишь отчасти обо мне. Каким-то образом твои менеджер и пиар-менеджер внушили тебе, что ты ценна только своим пением. Из этого вытекает, что ты не заслуживаешь счастья. И если я делаю тебя счастливой, значит, со мной что-то не так. – Он вдруг резко швыряет в раковину полотенце, которое держал в руке. – Вот почему ты так много работаешь, вечно в разъездах, постоянно в студии, будто вне работы тебя не существует?
От его слов у меня щемит в груди. Мне не хватает воздуха. Тор будто разверз мою грудь и вытащил на свет тайны, что были заперты внутри.
– Вот какой ты меня видишь?
– Нет, – отвечает он, задыхаясь. – Вовсе нет. И я совсем не так с тобой обращаюсь. – Он сжимает руку в кулак и ритмично постукивает по столешнице. – Элла, прекрати. Не верь им, слышишь? Ты восхитительная женщ