Я верю ему. В сердце, душе, крови и слезах отражается каждое его слово, я знаю, что он меня любит. В газетах написали не всю правду. Тор рассказал мне эту историю шепотом, когда наши головы лежали на подушках: «У нас был роман. По крайней мере, я думал, что это роман. Она начала угрожать моему бизнесу, и я струсил. Подчинился ей и сделал предложение. Но на самом деле она не хотела за меня выходить. Она просто хотела, чтобы я умолял. Потом она бросила мне деньги и ушла. Я думал, что все позади».
– Мы справимся, – говорю я. – Мы найдем способ. Я не позволю им тебя отобрать. В последние три с половиной года ты был лучшей частью моей жизни. Я не собираюсь отказываться от наших отношений из-за ошибки. Я тоже совершала ошибки.
– Но это была ужасная ошибка, Элла. Я не могу ее отрицать и не могу оправдать. Я действительно это сделал. Я не могу приехать в Америку. Мы не сможем по-настоящему быть вместе, а теперь, когда правда стала известна, нам вообще не стоит встречаться. Я не допущу, чтобы люди плохо о тебе думали лишь из-за того, что ты влюбилась не в того мужчину.
Слова Тора меня сокрушают. Я не могу дышать.
– Я влюбилась в того самого мужчину. Я влюбилась в нужного мужчину в нужный момент. Ты мне нужен, Тор, и я не хочу, чтобы между нами что-то менялось. Нам ни к чему меняться. Мы с этим справимся. Меня не перестанут звать на концерты или нанимать для исполнения очередных пяти тысяч сборников и всех когда-либо написанных бродвейских песен. Нет. Половина мира не читает Reuters, а другой половине наплевать, кого я люблю. Я стану петь для них, и мы будем вместе. Разве не этого мы хотим?
От его тяжелого вздоха у меня начинает ныть в груди.
– Вот в чем дело, Элла. Да, мы можем так поступить, но эти решения тебя уничтожат. Другая половина мира не заслуживает потерять такую женщину и одаренную артистку, как ты. – Его следующий вздох надламывается. К моему ужасу, мне слышится всхлип, но это еще не все. Это окончательный вердикт. Удар топором.
– Я не могу допустить, чтобы мое прошлое тебя уничтожило. Мы больше не увидимся. Я не буду тебе писать. Ни писем, ни телеграмм, ни записок, переданных через Джорджиану за кулисами. И ты мне не пиши. Прошу тебя. Мы должны порвать окончательно. Ты должна уйти, иначе я погибну. – Затем он смеется, дико и отчаянно. – Элла, меня приговорили к пяти месяцам принудительных работ. И я не смогу въехать в Соединенные Штаты и получить хоть какую-то визу в течение пяти с половиной лет. Ты не можешь меня ждать, и я не стану тебя об этом просить.
– Тор, ради бога. Мы разберемся. Будем делать то же, что делали раньше.
– Нет. Послушай меня. Конечно, я жалею о том, что натворил. Если бы я знал, что встречу тебя, ни за что не стал бы делать такую глупость. Неважно, что я был в отчаянии и думал, что это сойдет мне с рук. И все ради жалких двухсот долларов – какая чепуха.
Почему он так благоразумен? Я не выношу рассудительных мужчин, но не могу его отпустить, пусть даже моя решимость быть вместе слабеет.
– Все не может кончиться вот так. Прошу тебя. Тор.
И затем я слышу знакомый звук разорванного соединения. Последним усилием межконтинентальные провода передают мне прощальное ласковое слово, произнесенное шепотом. Еще миг я надеюсь, что он все же не положил трубку, но потом слышу короткие гудки.
– Тор!
Но он для меня потерян, и вместе с ним – мое сердце.
На следующее утро Хейзел отправляет в прессу заявление от моего имени, в котором отрицает тайный брак с Тором Ларсеном. Я не могу даже встать с кровати.
Вечером после выступления мне приходит подарок от Нормана – норковая шуба с запиской: «Ведь ты заслуживаешь только лучшего».
Катись к черту, Норман.
Между мной и Тором все кончено.
Я твержу это себе по три раза в день. Прогресс – ведь первую неделю эти слова звучали у меня в голове непрерывно, как заевшая пластинка в проигрывателе, из-под сломанной иглы которого уже никогда не польется прежняя мелодия, потому что она не может найти новую канавку.
После Монте-Карло и окончания гастролей тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года я возвращаюсь в пустой дом в Куинсе. Малыш Рэй сейчас у отца в Детройте. Джорджиана в отпуске, осталась в Европе с друзьями. Норман тоже где-то пропадает. Так что на несколько дней я предоставлена сама себе. У меня не запланировано никаких записей в студии. Ни одного выступления в концертном зале или ночном клубе вплоть до следующей недели.
Поэтому, приземлившись в Нью-Йорке, я нанимаю лимузин, а потом, когда шофер заканчивает выгружать мои чемоданы, говорю, что его услуги в этот вечер мне не потребуются.
Мне хочется самой сесть за руль. Я беру ключи от «Роллс-ройса» из ящика, где оставила их в прошлый раз, и выезжаю на магистраль. Опускаю верх, чтобы ветер помог мне привести мысли в порядок и сдуть пепел с сердца.
В небе висит полная луна, вдалеке сияют огни города, и гладкий асфальт магистрали тянется вперед, насколько хватает глаз. Стоит чудесный, теплый осенний вечер, который кажется невероятным в таком городе, как Нью-Йорк. Над головой простирается безмятежное звездное небо.
Я вдавливаю газ в пол. Вид за окном сливается в сплошное пятно, машина мчится вперед, и мои печали развеиваются с каждым оборотом колес. Надо перестать давить на педаль. Надо притормозить и прекратить сжимать так сильно руль. Когда светофор загорается красным, я так и делаю.
В этот миг я оглядываюсь по сторонам. Как я умудрилась не заметить, что съехала с магистрали? Я на Среднем Манхэттене, недалеко от Карнеги-холла. Кажется, скоро я снова буду там выступать. Расписание у Джорджианы, я его толком не помню.
Но здесь, рядом с Карнеги-холлом, я совсем недалеко от «Карнеги Дели», нашего с Мэрилин любимого магазина готовой еды на Манхэттене. Интересно, как поживает Мэрилин?
Мы сблизились благодаря тем сэндвичам, которые она принесла мне, когда я не могла говорить. Наша дружба отчасти основана на общей любви к разным вкусностям. Мы не общались уже несколько недель. Я получила от нее телеграмму после публикации Reuters и потом еще одну, после ареста Тора. Но сама я с тех пор ни с кем не связывалась. Даже с Мэрилин. Я не знала, что сказать. И я не знала, смогу ли услышать ее слова понимания и надежды и не сломаться. Тогда я не могла этого допустить. Но теперь все иначе.
Я паркуюсь и чую запах пастрами, доносящийся ко мне через полквартала.
Прежде чем войти в магазин, я нахожу таксофон и листаю свою телефонную книжку, потому что запомнить чей-либо номер я не в состоянии. А Мэрилин так часто разъезжает туда-сюда, что у меня целая страничка заполнена ее адресами и телефонами.
Сейчас она, кажется, в Нью-Йорке со своим мужем, Артуром Миллером. Тор и я встречались с ним в Париже. Безусловно, он гениальный драматург, но кое-что в нем меня сильно насторожило, и я беспокоюсь за Мэрилин. Она бывает сильной, но иногда ее подкашивает мужская любовь – как и меня, в некотором роде.
Я набираю номер. Мне отвечает секретарша.
– Здравствуйте. Я хочу поговорить с Мэрилин. Скажите ей, что звонит Элла Фицджеральд.
– Да, мэм, подождите немного, мэм. Я посмотрю, не спит ли она.
Шесть вечера. Естественно, не спит.
Через несколько минут я слышу сонный голос Мэрилин:
– Элла, у тебя все хорошо?
– И да, и нет. Нормально, но не хорошо. А ты как?
– Ох, милая. Я не хочу жаловаться. Тебе ли не знать, как оно обычно происходит.
– Ты про замужество или про шоу-бизнес?
– Скажем так, и то и другое ставит мне подножки. – Я слышу шорох в трубке – Мэрилин меняет положение. – Так мне кажется в последнее время.
Меня немедленно охватывает тревога. Судя по голосу, Мэрилин сейчас не лучше, чем мне, а может, и похуже.
– Артур что-то сделал? Я имею в виду…
– Нет. Он не похож на моих предыдущих мужей. Он гениален и предпочитает использовать в ссоре ум, а не кулаки.
Я не спрашиваю, о чем они ссорятся. Я в телефонной будке и надеялась ограничиться коротким звонком.
– По крайней мере, он не самый злой из твоих мужей, – говорю я в надежде рассмешить Мэрилин, потому что мы обе согласны, что этого звания заслуживает Ди Маджо. Но в ответ я слышу лишь молчание. – Где ты собиралась поужинать?
– Ужин? Ох, уже так поздно? – Она зевает. – Не хочу допытываться, но ты какая-то странная, Элла. Я знаю, тебе сейчас тяжело. Я могу чем-то помочь?
Вопрос застает меня врасплох, потому что мне «какой-то странной» кажется Мэрилин.
– Меня охватила глубокая печаль, – пропеваю я.
Она посмеивается:
– Что это за шум? Я слышу машины. Ты где?
– В телефонной будке на Манхэттене. У «Карнеги Дели». Как раз собираюсь заскочить за сэндвичем.
– Ох, я уже давным-давно не ела их сэндвичей с пастрами. – Честное слово, я практически слышу, как у нее потекли слюнки. – Может, возьмешь пару сэндвичей и приедешь ко мне?
– Ты уверена? Я с радостью заеду. Но как же Артур? Может, ему тоже привезти сэндвич?
– Нет, он еще не скоро вернется. Он либо в театре, либо у адвоката. А может, и в Вашингтоне, из-за всех этих неприятностей с Маккарти. Я понятия не имею. – Она вздыхает. – Честное слово, Америка с каждым днем становится все непонятней.
– С этим не поспоришь.
– Давай перекусим сэндвичами и поболтаем, – говорит Мэрилин. – Я буду рада с тобой повидаться и поговорить. Ты получила мои телеграммы? Мне очень жаль, что с Тором так вышло.
Я киваю, пусть она меня и не видит:
– Со мной все будет хорошо. Просто нужно время. Да, я без проблем куплю нам сэндвичей. Я же задолжала тебе парочку.
Она смеется:
– Точно. Но, Элла, обещаю, я выслушаю, если ты хочешь поговорить.
Я вздыхаю:
– Мэрилин, понимаешь, я не хочу говорить о Торе. Давай лучше обсудим альбом, который мы хотим записать вместе. Нам надо решить, что мы споем и где запишемся. Лос-Анджелес или Нью-Йорк. Мне неважно.
– Уверена?
– Абсолютно.
– Хорошо, будет здорово. А что касается места – у тебя ведь такой плотный график со всеми этими гастролями и записями для Норман