Потом он сказал довериться ему. Сказал, что знает, как ей будет лучше.
И она ему поверила.
Или хотела поверить. И сейчас хочет.
Мэрилин вдыхает всей грудью и резко выдыхает. Изо рта у нее вырывается белое облачко пара и вихрится в ледяном воздухе, постепенно растворяясь, пока не исчезает совсем.
Она останавливается на этом месте каждый раз, когда гуляет по Бруклинскому мосту. Медитирует стоя. Совсем как в «Актерской студии», где она выполняет упражнения, чтобы расслабить разум и тело. Погружается в воспоминания, чтобы заново их пережить. Разобраться в них. Понять, кто она такая и что ей нужно.
Идет легкий снег. Падает ей на ресницы, пока она обводит взглядом линии моста. Белые хлопья мешают видеть, и она их смаргивает.
Пальцы мерзнут, несмотря на надетые перчатки, и она прячет руки в карманы отделанного мехом пальто. В кармане шуршит спрятанная бумажка. На ней написано: «Я не М. М.».
Через кожу перчаток она едва ощущает большим пальцем сложенный край записки. Записка нужна на случай, если ее кто-то найдет.
Найдет ее тело.
Последнее время она часто думает о смерти. Об одиночестве. О том, кем она является на самом деле и кем нет.
Ей кажется, что теперь все утратило значение. И снег, и карьера, и брак. И материнство, и дружба. Но этот мост по-прежнему ей дорог. Наверное, потому она и пришла сюда.
У нее случился очередной выкидыш, и врач сказал, что она никогда не станет матерью. Услышав эти слова, Мэрилин даже не почувствовала горя – лишь всепоглощающее безразличие.
Эту бумажку она привезла из «Сент-Реджиса». Там все началось. Стремление понять, что она не только Мэрилин Монро. Что инициалы «М. М.» не вмещают всю ее сущность. Ей будто требовалось это напоминание и требуется до сих пор.
Но сейчас, даже когда Мэрилин погружается в себя, закрывает глаза и обо всем забывает, чтобы разбудить Норму Джин и найти ответы, Норма Джин не отвечает. Прячется.
Она говорила с Эллой и остальными друзьями – не с Артуром, – но так и не смогла развеять тьму, которая ее окружает. Она бы и не хотела, чтобы ее друзья ощутили ту же боль, что она. Никто этого не заслуживает.
Но мост…
Мост ей помогает.
Мост – исключение.
Его строение поразительно. Как и его история. Например, спрятанные под гранитными опорами подвалы с раскрашенными стенами, где раньше хранились вина и алкоголь. Во времена сухого закона там складировали газеты, но в тысяча девятьсот тридцать четвертом, после его отмены, Энтони Ойкс и компания выкупили погреба и стали устраивать в них вечеринки. Они играли вальс и пили шампанское из хрустальных фужеров.
Несколько лет назад Мэрилин довелось побывать в этих подземных хранилищах, когда кто-то узнал о ее любви к мосту. Она и сама покружилась в вальсе под гранитными сводами, впитавшими запах вина и разрисованными изображениями парижских улиц, виноградных лоз и листьев.
Мосты прекрасны. Ее восхищает то, как они соединяют одно место с другим. Особенно этот мост, с его изгибами. Замысловато расположенными тросами. Стоит хоть одному из них лопнуть, хоть одному камню треснуть, и вся конструкция обрушится.
Как она.
Иногда Мэрилин думает о том, чтобы дойти до середины Бруклинского моста, как сегодня, и просто спрыгнуть. Почувствовать ветер в волосах, пока ее тело, ставшее невесомым, стремительно падает в реку. Ощутить удар о холодную воду. Погрузиться в глубины и никогда не возвращаться. Она и так тонет на суше. Может, в реке она наконец-то почувствует себя настоящей.
Мэрилин вынимает руку из кармана и дотрагивается до перил. Даже через кожаную перчатку металл обжигает ее холодом. Снежинки, изящные произведения искусства, падают на руки. Мэрилин аккуратно дует, и снежинки пытаются уцепиться за перчатку, но взлетают.
Совсем как она цепляется за перила. Будто тоже боится улететь.
Мосты не просто дороги. Мосты – это связь.
«Все мосты сожжены» – так говорят про точку невозврата. Что ж, вот Мэрилин и стоит на мосту.
И что ей делать дальше?
Лицо Мэрилин появлялось на обложке журнала Life. Ее имя известно всему миру.
Но она – настоящая она, а не выдуманная – заблудилась где-то по дороге.
Мэрилин кружится на мосту, закрыв глаза и вытянув руки, и мысленно взывает к Вселенной в надежде услышать ответ. А потом в кого-то врезается.
– Ой, простите, – говорит она, открывает глаза и видит прохожего, который куда-то торопится. Тот кивает ей, а затем узнает и вглядывается поближе.
Она не накрашена, но ее лицо сложно не узнать. Обычно на прогулках она надевает черный парик и большие солнцезащитные очки, но сегодня ограничилась черным шелковым шарфом, чтобы прикрыть платиновые волосы. На мосту она предпочитает быть собой.
Мужчина начинает что-то говорить, запинаясь, и, чтобы не привлекать к ним обоим внимания, она говорит голосом Нормы Джин:
– О, я не Мэрилин Монро, но меня часто с ней путают.
Мужчина вежливо дотрагивается до края шляпы.
– Простите, что уставился. Всего хорошего.
Он идет дальше, но по пути оглядывается и смотрит на нее еще раз, пытаясь сообразить, можно ли верить ее словам. Впрочем, с какой стати Мэрилин Монро торчать на Бруклинском мосту посреди недели?
Она машет мужчине, потом сжимает перила обеими руками и слегка наклоняется, вдыхая прохладный зимний воздух над рекой. Под ней стремительно несутся машины, не догадываясь, что сверху стоит она. Глядя вниз, она может различить их смазанные силуэты.
– Не наклоняйся так низко, милочка. А то свалишься, – предостерегает ее идущая мимо пожилая женщина.
Мэрилин вспоминает, что Бруклинский мост называют мостом самоубийц. С него все время кто-то спрыгивает.
Мэрилин кажется неправильным использовать мост для самоубийства. Здесь, наверху, царит такое спокойствие. Открывается такой вид. Уродливых мостов не бывает. Они по природе своей прекрасны. А этот конкретный мост напоминает ей обо всем хорошем, что есть в жизни. Обо всем, до чего она может дотянуться, если попытается.
Если бы она захотела убить себя, то точно не здесь.
Она бы сделала это в одиночестве. В темноте. Чтобы никаких прекрасных видов вокруг.
Мэрилин отпускает перила и идет дальше. Может, она весь день будет ходить по мосту из одного конца в другой. А потом наконец выйдет на улицу и вернется к своей жизни.
Но не прямо сейчас.
Может быть, это не такЭлла
1959 год
Сегодня утром перед репетицией (точнее, нерепетицией, ведь Синатра ненавидит это слово) моего выступления на его второй передаче – первую закрыли вскоре после того, как я спела на ней в прошлом году, – я сижу напротив Мэрилин на диванчике закусочной в Беверли-Хиллз. Когда мы в последний раз говорили по телефону, ее голос показался мне измученным, будто она только что выступила на ринге с Флойдом Паттерсоном[18]. Так что я предложила (точнее, потребовала), чтобы она разделила со мной самый роскошный завтрак, о котором могут мечтать две женщины.
– Что бы вы хотели заказать, дамы? – Жизнерадостная официантка, кажется, вот-вот залезет на стол от волнения. Но я стараюсь не отвлекаться на ее энтузиазм.
Я смотрю на Мэрилин с притворной озабоченностью.
– Мы уже договорились о правилах сегодняшнего завтрака, но я хочу, чтобы ты задала тон и первой сделала заказ.
Она сжимает губы и прищуривает глаза с густыми ресницами.
– Как скажешь. – Она нерешительно смотрит на официантку. – Ну что ж. Я закажу французский тост с маслом и сосиски. – Мэрилин негромко хихикает. – И еще бекон. – Потом она подмигивает мне. – Ты говорила «роскошно», верно?
Официантка записывает заказ в блокноте и улыбается.
– А для вас, мисс?
– Я не смогу.
– Что не сможешь? – восклицает Мэрилин.
– Сделать такой же роскошный заказ.
Мэрилин смеется, и я рада, что ее глаза сияют.
– Не притворяйся невинной девочкой, – говорит она. – Все равно не поможет. Я слишком хорошо тебя знаю. – Затем она поворачивается к официантке: – Она будет то же, что и я, включая бекон.
Официантка ждет, пока я кивну в знак согласия, что я тут же и делаю.
– Да. Именно так. И еще кофе. Нам понадобится побольше кофе.
Мы смотрим, как официантка уходит, и стоит ей оказаться вне зоны слышимости, как Мэрилин говорит:
– Я рада тебя видеть, но мы же договаривались поужинать у тебя в воскресенье. Я приготовлю твою любимую лазанью. Забыла?
– Не забыла, приходи. Но разве нам кто-то запрещает встретиться дважды за неделю? – Я складываю и разворачиваю бумажную салфетку на столе. – Разве подруги не могут иногда завтракать вместе?
– Могут, пожалуй. – Она приподнимает чашечку горячего кофе, который только что принесла официантка. – Но что-то я тебе не верю. У тебя каждый день расписан от зари до зари. Тебе не свойственны незапланированные встречи.
– Я могла измениться.
– Никто не меняется. Наши судьбы предопределены звездами. – Сияние ее глаз гаснет, и на миг Мэрилин охватывает безнадежная тоска, которую она не в силах скрыть.
– Звезды, говоришь? – Я обхватываю чашку. – Я в это не верю.
– Что-то произошло. В чем дело? У тебя что-то случилось в личной жизни? Я читала Jet. Они полагают, что ты завела любовника.
Она имеет в виду ту проклятую статью про меня с Филом Ротеном и таинственное помолвочное кольцо.
– Ш-ш-ш. Не так громко. – Я окидываю закусочную взглядом, но, кажется, никого, кроме меня, сплетни про моих мужчин не волнуют. – Моя богатая на приключения личная жизнь всего лишь фикция, работа Хейзел Уикс. Она усердно трудится с тех пор, как я опозорилась полтора года назад.
– Пошла она к черту, – яростно говорит Мэрилин. – Она и все остальные, кто возомнил, что может распоряжаться нашими жизнями. Если ей нравится распускать сплетни, пусть поболтает с пятью десятками журналистов, которые рыщут за мной по всему городу, или с руководителями студии, которые скармливают им сказки про то, как я вечно опаздываю и срываю съемки.