– Будет жесткая ночка, – говорю я так, чтобы он услышал. Мэрилин посмеивается. Я улыбаюсь в ответ. Она узнала реплику Бетт Дейвис из «Всё о Еве».
– Кажется, я еще ни разу здесь не была, – говорю я. Монти идет ко входу между мной и Мэрилин, закинув руку ей на плечи.
– Тебе понравится, – уверяет он.
Мы входим в кафе, и на миг кажется, будто мы оказались под светом прожектора. Все присутствующие поворачиваются к нам, но смотрят лишь пару секунд, прежде чем вернуться к своим делам.
– Это мне по душе. – Я подталкиваю Монти локтем.
– Здесь никому нет дела, кто ты. Потому мы сюда и приходим.
Кафе «Формоза» оформлено как типичный китайский ресторан: разноцветные фонарики, свитки и инкрустированные столики с такими же стульями, длинная барная стойка, над рядами бутылок с выпивкой с потолка свисают бумажные фонарики.
Мы садимся недалеко от бара за стол с красными кожаными диванчиками. Кто-то – я полагаю, Монти, – должно быть, позвонил в кафе заранее, потому что нас немедленно отвели за стол в самом дальнем от входа углу. На случай, если новые посетители окажутся менее равнодушны к кинозвездам, чем те, кто уже был внутри.
Когда мы впятером рассаживаемся за столом, я оказываюсь рядом с Мэрилин и дотрагиваюсь до ее колена своим. Я не хочу привлекать внимания, но все же мне любопытно:
– Где Артур?
Мэрилин подталкивает меня коленом в ответ:
– Радуйся, что не здесь. – Она подносит палец к губам, будто говорит «тс-с-с».
Если она имеет в виду, что мне следует замолчать и ни о чем не спрашивать, то этого я сделать не могу.
– Между вами все нормально?
Она отворачивается и изучает барную карту. Как я и думала, что-то не так. Еще в тот момент, когда мы обнялись после выступления, я поняла, что никогда не видела Мэрилин такой истощенной. Глаза у нее совершенно безжизненные.
– Я не хочу об этом говорить. – Она окидывает взглядом мужчин за столом.
– Хорошо. Хорошо. – Не хочет говорить при посторонних. Ладно.
– Девочки, вы давно дружите? – Наше внимание привлекает баритон Джона Хьюстона. У него низкий и мягкий голос, как чистый шелк. – Много ли народу в Лос-Анджелесе знает, что вы действительно подруги?
Мэрилин кусает нижнюю губу.
– Кому какая разница, подруги мы или нет?
– О дружбе необязательно писать на первой полосе, – добавляю я.
– Почему бы и нет? – Хьюстон достает сигарету из пачки Chesterfield, которую Монти положил на середину стола. – Получился бы неплохой сентиментальный очерк.
Мэрилин пожимает плечами и закатывает глаза. Они с Хьюстоном не раз ссорились на съемочной площадке. К счастью, в этот момент к нам подходят двое официантов. Один приносит меню, другой принимает заказ на напитки.
Мы все расслабляемся, пропустив по стаканчику виски, текилы или джина. Даже «Ширли Темпл» будто бы ударяет мне в голову. За столом царит непринужденная атмосфера. Илай Уоллак, к моему удивлению, искрометно шутит. И даже у Хьюстона прорезается чувство юмора.
Время от времени я замечаю отстраненное выражение на лице Мэрилин, будто она не прислушивается к разговору. Свет китайского фонарика подчеркивает мешки у нее под глазами. Нужно поговорить с ней наедине. Мне не нравится, что она так плохо выглядит. Тем более на людях. Даже в таком ресторане, где ценят приватность, из-за двери всегда может выскочить фотограф из National Enquirer, вооруженный яркой вспышкой и быстрым затвором, и нащелкать тысячу кадров за секунду.
Но мне не представляется возможности отвести ее в сторону.
Нам приносят еду около полуночи. Мы жадно съедаем чоп-суи и чоу-мейн, а затем разговор переходит с шуток на старые голливудские байки про легендарных звезд вроде Гарбо, Гэри Купера и Чаплина. Мэрилин заказывает четвертый джин-мартини.
Когда она говорит, то делает длинные паузы между предложениями, будто забывает, что хотела сказать. Наверняка дело не только в алкоголе. Я уже видела ее в таком состоянии. Она явно наглоталась таблеток.
– У тебя будет два дня, чтобы отоспаться, – говорит Хьюстон покровительственно, словно ребенку. Потом его тон меняется: – Если ты снова не слетишь с катушек. Фильм вышел бы прекрасным, если б ты не старалась все испортить. Ты не понимаешь разницы между хорошим и плохим.
– Эй, Джон, полегче, – говорит Монти.
Мэрилин смотрит на него, держа стакан за край. Нет, не просто держа. Глядя на нее, я понимаю, что она вот-вот выплеснет коктейль Хьюстону в лицо.
Я дотрагиваюсь до ее ноги под столом и посылаю предостерегающий взгляд. И Мэрилин вместо того, чтобы прибегнуть к насилию, заказывает еще один мартини.
Откинувшись на спинки диванов, мы слушаем выступление джазового дуэта. Уоллак прав, они и впрямь очень хороши. Мне хочется при случае прийти сюда с членами группы и устроить джем-сейшн. Я поворачиваюсь к Мэрилин, чтобы рассказать о своем замысле, и вижу, что ее голова свисает набок, а взгляд расфокусирован.
– Ты как?
– А?
Я дотрагиваюсь до ее руки.
– Все хорошо?
Она резко отстраняется.
– Нормально.
Нас прерывает Хьюстон:
– Тебе надо успокоиться.
– Что? – Мэрилин повышает голос. – Какого черта? Ты говоришь как Артур. Приказываешь мне, что и как делать. Что думать, а что не думать. Как в этом проклятом фильме. Он меня уничтожает. Ты считаешь это хорошим сценарием? Бред. Он берет сцены из нашей жизни, личные, тайные эпизоды, и готовит их для большого экрана, чтобы весь мир меня видел и осуждал. – Она прожигает взглядом мужчин, уделяя по секунде злости на каждого.
Она кричит и пытается встать со своего места в углу. Напитки чуть не разливаются, когда она задевает ногами стол.
– Мэрилин, не надо. – Я тянусь к ней, но ей это не нравится.
– Вы можете просто оставить меня в покое? Со мной все нормально, но вы смотрите на меня как на какую-то больную птицу в клетке, а у меня все хорошо. Слышите? – Она ударяет себя ладонью по лицу, трет глаза, будто отгоняя какое-то видение. – А даже если не хорошо, это не ваше собачье дело.
Понятия не имею, как ей это удалось, но Мэрилин протиснулась из угла, где она сидела рядом со мной. Теперь она стоит в проходе между нашим столиком и барной стойкой. Пятясь назад, она кричит:
– Я в норме! Слышите вы? Я в норме!
– Да остановите же вы ее! – кричу я парням, которые сопровождали нас от Голливуд-боула в целях безопасности, но они застыли как соляные столпы. Растерянные. Беспомощные. – Встаньте, дайте мне выйти.
Мэрилин не то крутится на месте, не то танцует, не то что-то ищет. Когда я подбегаю к ней, она говорит кое-что очень странное:
– Элла, что мы здесь делаем? Мне не следует здесь быть.
– Простите. Нам надо уйти. Мэрилин, эй. Идем. – Я беру ее за руку и спрашиваю у официанта, как пройти в дамскую комнату.
Там я беру Мэрилин за плечи и разворачиваю к зеркалу.
– Посмотри на себя. Ты не в норме, Мэрилин. Ты напилась и наелась таблеток. Я люблю тебя, но не собираюсь на это смотреть. Тебе нужна помощь. Я не знаю, что происходит между вами и что с тобой делает Артур, но ты должна о себе позаботиться. Артур о тебе заботиться точно не станет. Ты понимаешь? Тебе нужна помощь, солнышко.
Я беру полотенце из стопки рядом с раковиной, смачиваю под краном и прижимаю к шее Мэрилин сзади. Она забирает у меня полотенце и протирает грудь и шею.
Потом Мэрилин ловит мой взгляд в зеркале.
– А что, если мне наплевать, Элла? Об этом ты не думала? Что мне все равно. А если мне все равно, то какое дело тебе?
Я вздыхаю. Моя подруга сходит с ума у меня на глазах, и я ничего не могу поделать. Вдобавок она задала хороший вопрос: если ей наплевать, то какое дело мне?
Моя злость – как осколки стекла в ране. Режет, рассекает, саднит. Я поднимаю руки. Когда дорогой мне человек меня ударяет, я ударяю в ответ:
– Пожалуй, ты права. Мне ни к чему лезть в чужие дела.
Можно было бы написать целую поэму о том, как Мэрилин закатывает глаза. Затем она швыряет влажное полотенце на столешницу.
– Вот именно.
Из-за двери туалета доносится стук, потом голос Монти:
– Лимузин подъехал. Дамы, вы готовы?
Мэрилин плещет водой себе в лицо:
– Готова.
Она проходит мимо меня так грациозно, как только может в ее состоянии. В лимузине мы не обмениваемся ни единым словом. Мэрилин вообще не говорит, а только смотрит в окно.
Когда водитель останавливается у моего дома, я прощаюсь и говорю:
– Безопасного полета.
Парни мне отвечают, но Мэрилин молчит. Слишком глубоко погрузилась в свои мысли. Заплутала в своих невзгодах. Мне больно видеть некогда яркую и жизнерадостную Мэрилин в таком состоянии. И что еще хуже, я не имею ни малейшего представления, как ей помочь, как все исправить, как сделать ее человеком, который сможет не только выживать, но и наслаждаться жизнью.
Следующие пару месяцев мы с Мэрилин не видимся. Но, откровенно говоря, я думаю, это не так уж и плохо.
В джазе только девушкиМэрилин
1960 год
На шее сверкают бриллианты,
Льется рекой алкоголь.
Желанный «Золотой глобус»,
Скрой хоть на миг мою боль.
Мэрилин смотрит на строчки, нацарапанные у нее в блокноте неровным почерком, и вспоминает вечер вручения «Золотого глобуса». Там она победила в номинации «Лучшая актриса комедии» за фильм «В джазе только девушки». Мэрилин так много улыбалась, что на следующий день у нее болели щеки. На церемонию приехала Элла, что стало для Мэрилин отдельной наградой, ведь они так давно не виделись. Они обе сосредоточены на своих карьерах, но вдобавок Артур отнимает у нее много времени и не дает встречаться с друзьями.
На то, чтобы прийти в себя, Мэрилин потребовалось несколько часов. Визажист сумел придать ей человеческий облик, а парикмахер уложил растрепанные волосы. Опять пришлось наглотаться лекарств, чтобы вынести все это и не забиться куда-то в темный уголок.