Я сижу в гримерке. Стилист заканчивает завивать мне волосы. Я одета в мятно-зеленое шифоновое платье с корсажем и стразами на рукавах и груди. Мое выступление вот-вот начнется, и я иду за кулисы, готовясь к выходу. Когда в Оружейную палату заходят президент и первая леди, оркестр исполняет «Славу командующему».
Выжидая за кулисами, я гадаю, когда еще мне выпадет шанс спеть на таком потрясающем мероприятии. Или, может быть, оно станет первым из многих? Вокруг царит роскошь. Несмотря на двадцатичасовой перелет, я совершенно сосредоточена, в хорошей форме и готова выступить от всей души.
Этот президент все изменит.
Америка уже не будет прежней.
Нас ждут четыре необычайных года. Вот увидите. Надо только подождать.
Так что, пожалуй, это мне стоит поблагодарить Синатру за приглашение.
После инаугурации прошло несколько месяцев. Я у себя дома в Лос-Анджелесе, ухаживаю за розами на заднем дворе.
– Привет. Чем занимаешься? – Мэрилин заходит в мой сад без приглашения, одетая в чересчур уж шикарную норковую шубку – при такой теплой погоде это совершенно ни к чему. Мне следовало бы рассердиться за столь бесцеремонный визит, нарушивший мое уединение. Но, должна признать, я очень рада видеть Мэрилин. Впрочем, радость подождет. Сперва надо понять, трезва ли она.
– А ты как думаешь? – Я кладу садовые ножницы на стол, подхожу и быстро обнимаю Мэрилин.
– По правде говоря, я предполагала, ты мастеришь новую полку для шести «Грэмми», которые получила на днях. – На миг она замолкает и задумчиво поднимает взгляд к небу. – Или подыскиваешь вооруженную охрану, чтобы не подпускали твоих белых соседей. – Покончив с шутками, Мэрилин обнимает меня несколько долгих, очень долгих секунд.
– Ах, тебе рассказали про мой конфликт с обществом местных жильцов, или как оно там называется. Им не нравится, когда негритянка покупает соседний дом, заплатив сотни тысяч долларов наличными.
– Да ну. – Она хихикает. – Ты правда заплатила наличкой?
– А что поделаешь. – Я жестом приглашаю ее за стол на террасе. Мэрилин садится, и я вместе с ней. – А эти «Грэмми» – ничего особенного. Расскажи лучше о себе. Твое суровое испытание, то есть брак с Артуром, подошло к концу. Могла бы позвонить. Мы пропустили бы по стаканчику, чтобы отметить твой развод.
– Ну да. Ты бы пила безалкогольный коктейль, а я… – Она пожимает плечами. В ее глазах сверкает озорная искорка, и я гадаю, вернется ли былая Мэрилин. – Что-нибудь покрепче.
– Не смешно. – Я вздыхаю. – Хочешь перекусить? Выпить чего-нибудь?
Она оживляется.
– Чаю со льдом, например, – уточняю я.
Она фыркает, окидывает взглядом цветы, двор, виноградные лозы на стенах дома.
– Нет, я просто оказалась поблизости и захотела посмотреть на твое новое жилище. Очень круто, должна сказать.
– Да, я потребовала самое лучшее. – Мне не верится, что она просто «оказалась поблизости». – Ты нигде не бываешь случайно, Мэрилин. У тебя даже прогулка от дверей до почтового ящика – целое мероприятие.
Ее взгляд бегает из стороны в сторону. Она достает портсигар из сумочки.
– У тебя найдется пепельница?
– Да. Минуту. – Я захожу в дом и беру со стола пепельницу. Потом зову свою новую горничную, Баффи, и прошу приготовить нам перекус.
Когда я возвращаюсь на террасу, Мэрилин уже успела зажечь сигарету.
– Вот. – Я ставлю перед ней пепельницу. – Ну так в чем дело?
– Это я тут задаю вопросы, – говорит она с улыбкой. Ее шуба сползает, обнажая исхудавшие плечи. – Что там насчет тебя и этого парня, Джимми Гэннона, басиста? Ты с ним встречаешься, покупаешь дорогие подарки.
Я хохочу:
– Поверить не могу, что ты подписана на Jet. Не верь всему, что там пишут.
Мэрилин шевелит бровями:
– Мне нравится его читать. И я говорила тебе еще давно, что хочу узнавать новости обо всех. Не только о белых девушках.
– Ну ладно, ладно. Расскажу. Джимми – это очередная обманка, дело рук моего пиар-менеджера. Не более того. Мой настоящий возлюбленный живет в Копенгагене. Но это секрет.
Мэрилин, похоже, это впечатляет. А потом – беспокоит.
– Это ведь не Тор? – Она глубоко затягивается и выпускает несколько дымных колечек.
Я качаю головой, ощущая, как сожаление бьет меня кулаком прямо в сердце.
– Не Тор, хотя он присылал мне письмо. Он вышел из тюрьмы и сменил имя. Пытается избавиться от Тора Ларсена, чтобы жить спокойно.
– Очень жаль. Тор – отличное имя. Каждый хочет быть викингом. – Мэрилин тушит сигарету и закидывает ногу на ногу. – Так кто твой новый воздыхатель?
– Не допытывайся. О чем ты хочешь поговорить на самом деле? Зачем ты пришла?
Она надувает губы.
– Мне интересно. И я волнуюсь. Помнишь своего приятеля Хэнка, пианиста? Мы с ним работали над парочкой песен, и он кое-что сказал, не зная, что мы дружим. Что ты, цитирую, «зависаешь с парнем из датской авиакомпании». Молодым, светловолосым, румяным и голубоглазым датчанином из Копенгагена. И что он дурит тебе голову.
Ну разумеется. Подумать только – а ведь Хэнк мне нравился, когда играл в моей группе.
– Он не прав, Мэрилин. Совершенно не прав. Терпеть не могу, когда мужчины порицают мою личную жизнь, будто я не имею права завести любовника. Будто мной никто не заинтересуется. Каждый раз кто-то непременно начинает нести какую-то чушь про то, что меня обманывают. Манипулируют моими эмоциями и моим будущим. Чушь собачья, говорю я. Хэнк брешет.
Кривоватая улыбка на лице Мэрилин сменяется гордостью и уважением. Она закуривает новую сигарету.
– Как тебе это удается? Сохранять независимость и все такое. Лживые сплетни не ранят тебя, как прежде. Ты научилась этому после того, как рассталась с отцом Рэя-младшего, когда мы впервые начали переписываться? Или после Тора?
– Не знаю. Думаю, мне нужно было измениться, или я потеряла бы все.
– Я не знаю, как измениться, Элла. Пожалуй, дело в этом. Я пытаюсь. Но не могу сосредоточиться на своей цели. Я так ненавижу быть одинокой.
– Я тоже. Но я не стану выходить замуж за мужчину из Копенгагена. Не сейчас. А может, и никогда. Я просто наслаждаюсь нашими отношениями. Кому нужно – те все знают. А кому не нужно… – Я пожимаю плечами. – Им Хейзел скармливает разные байки, чтобы они были довольны.
Мэрилин ерошит волосы.
– Вот бы и я так могла.
– Ты можешь. Ты окружена людьми, которые тобой дорожат. Ты не одинока.
– Так трогательно. Именно то, что подруга должна сказать подруге в плохой ситуации.
Я улыбаюсь.
– Всегда к твоим услугам.
Баффи приносит нам чай со льдом и поднос с нарезанными фруктами и четвертинками сэндвичей без корочки.
– Что тут у нас? – Мэрилин изучает сэндвичи.
– Болонская колбаса с майонезом, индейка с плавленым сыром, тунец с жареным сыром. – Я окидываю поднос взглядом – убеждаюсь, что ничего не пропустила. – Все. А, еще чипсы и маринованные огурчики.
– О, люблю огурчики. – Она берет один из них и кусает.
Баффи также принесла маленькие тарелки, и Мэрилин берет одну. Я следую ее примеру. Потом мы делим сэндвичи.
– Мэрилин, сделаешь мне одолжение?
– Какое? – спрашивает она и вгрызается в сэндвич с индейкой.
– Перестань себе вредить. – Я смотрю ей прямо в глаза. – Кажется, тебе лучше, чем во время нашей последней встречи. Я надеюсь, так будет и дальше.
Мэрилин опускает сэндвич.
– Ты про таблетки?
– И еще про мужчин. И то и другое – наркотик. Я знаю. У всех свои зависимости. Я пытаюсь не потворствовать своим, но тоже не всегда справляюсь. – Я указываю на свою талию. – Зато справляюсь в других сферах. – Я делаю вид, будто держу в руках одну из шести моих статуэток «Грэмми». – Приходиться выбирать. И меняться. Ты можешь это сделать.
Каким-то образом мы успели приговорить половину подноса сэндвичей.
– Я все еще голодна. – Мэрилин подбирает одну из последних чипсинок.
– Баффи отлично готовит.
– Мне нужно что-то посерьезней крохотных сэндвичей.
– Это обычные сэндвичи, разрезанные на четвертинки.
Она пожимает плечами:
– Ладно, но я все равно хочу есть.
– Идем. – Я встаю и жестом зову ее за собой. – На днях Баффи запекла окорок и приготовила огромную миску картофельного салата. У нее получается чудесный картофельный салат.
Мэрилин поднимается на ноги.
– Я обожаю картофельный салат, но никогда не ем его на людях. Лакомлюсь, как тортом или мороженым, за закрытыми дверями.
– Нет ничего лучше майонеза, картошки и горчицы.
– И огурчиков.
Та наша встреча была отличной. Одной из лучших.
НеприкаянныеМэрилин
1961 год
Белые стены сложены из неотшлифованных шлакоблоков. Блестит холодный пол. Вокруг раздаются крики и стоны душевнобольных. Это здание будто нарочно построено с той целью, чтобы звуки разносились эхом, лишая пациентов остатков рассудка.
– Это ошибка! – кричит Мэрилин и колотит кулаками в дверь, пока не трескается кожа на костяшках пальцев, оставляя на двери следы крови.
Через стеклянное окошко она видит санитаров в белых халатах и медсестер с красными крестами на колпаках. Все эти люди качают головами, глядя на нее, будто она сошла с ума.
Они забрали ее одежду. Они забрали все ее вещи.
Они забрали ее достоинство и дали взамен тонюсенькую больничную сорочку. Любой, кто посмотрит на Мэрилин не с той стороны, сможет увидеть ее голую задницу.
Она одна в пустой палате. Вдали от всего мира.
Под замком.
Доктор Марианна Крис, нью-йоркский психиатр, которую порекомендовал ей Ли, сказала, что лечебница поможет Мэрилин расслабиться. Но здесь невозможно расслабиться.
Мэрилин закрывает уши руками, чтобы не слышать крики. Потом снова колотит в дверь, требуя телефонного звонка. Хоть чего-то.
Это неправильно. Ее должны отпустить. Она не такая, как здешние пациенты. Она не такая, как ее мать. На нее просто много всего навалилось. И ей нужно слезть с таблеток, на которые она подсела.