– Хорошо. – Элла переступает с ноги на ногу и меняет тему. – Я слышала, ты купила дом.
– Ах да, в Брентвуде, бунгало в испанском стиле. Я как раз привезла из Мексики подходящую мебель. Буду очень рада, если ты придешь посмотреть. – Может ли она надеяться, что Элла заглянет к ней в гости?
– С удовольствием.
Мэрилин улыбается. Крохотная искорка надежды, спрятанная глубоко в душе, вспыхивает ярче.
Ей бы хотелось поскорее забыть тысяча девятьсот шестьдесят первый год, полный боли и разочарований. Несколько месяцев назад, в Новый год, после развода и удаления желчного пузыря, Мэрилин вознамерилась сделать тысяча девятьсот шестьдесят второй своим годом. Годом, когда она создаст себя заново.
Потому она и купила дом, пустила корни. Ей захотелось впервые заполучить собственное жилье. Вспоминая минувшие тридцать пять лет, она может насчитать больше сорока мест, где она жила и которые называла своим домом, но ни одно из них не было ее. Эти дома всегда принадлежали кому-то другому.
Очаровательное бунгало в Брентвуде принадлежит только ей.
– Как твое самочувствие? – спрашивает Элла. В ее голосе слышится нотка вины.
Мэрилин широко улыбается – не фальшиво, а искренне. Ей не хочется, чтобы Элла корила себя за отстраненность.
– Намного лучше. У меня все неплохо складывается. Мы как раз начали читку нового фильма – «Что-то должно случиться».
– Конечно, должно, – соглашается Элла, услышав название фильма. – Я очень за тебя рада.
– А я очень рада видеть тебя. Я скучала.
Она содрогается каждой клеточкой тела. Кажется, если она не возьмет себя в руки, то разорвет по швам прекрасное, идеально подогнанное по ее фигуре платье, которое создали Боб Маки и Жан Луи. Оно полупрозрачное, в тон ее коже, и усеяно двумя с половиной тысячами стразов, благодаря чему в свете прожекторов Мэрилин напоминает сверкающий бриллиант.
Уехав со съемок «Что-то должно случиться», она вернулась в Нью-Йорк и два дня репетировала свое выступление на пустой сцене. Руководители студии возражали против ее поездки и грозились увольнением. Может, они и правда это сделают, но Мэрилин не могла упустить такой шанс. Кажется, они не понимают, какая это уникальная рекламная возможность.
Она не снималась больше года, а «Неприкаянные» провалились в прокате – неудивительно, с таким-то унизительным и никчемным сценарием, который написал Артур. Мэрилин нужно привлечь к себе внимание.
Она много раз участвовала в благотворительных мероприятиях, но сейчас все иначе. Ей предстоит спеть в прямом эфире перед пятнадцатитысячной толпой. Когда она в последний раз пела перед живой аудиторией? Давным-давно. А в прямом эфире – и вовсе ни разу.
От этого выступления зависит очень многое. В дополнение к «С днем рождения тебя» она также набросала свой вариант «Спасибо за воспоминания», в котором перечисляет политические достижения Джека.
Слава богу, за фортепиано будет Хэнк Джонс, один из бывших клавишников Эллы. Мэрилин уже давно его знает, а присутствие знакомых людей ее немного успокаивает.
Ведущим мероприятия будет Питер Лоуфорд. Они придумали вместе небольшую шутку: между разными выступлениями он станет объявлять о ее выходе на сцену, а она не будет появляться, напоминая тем самым о вечных жалобах киностудий на ее опоздания. А когда наконец придет время ее выступления, Питер представит ее как потерянную Мэрилин Монро.
Она действительно часто опаздывает, но не потому, что кого-то не уважает. Просто ей требуется больше времени на подготовку. А когда она все же приходит на съемочную площадку, то исполняет свою роль превосходно, от всей души.
Она не виделась с Джеком после той вечеринки у Бинга, но зато несколько раз встречалась с его младшим братом Бобби. Он ее очаровал, но она боится сглазить зарождающиеся в ней чувства. Надо признать, она уже давно не испытывала такой симпатии к мужчине.
Дрожащими пальцами она наносит на губы еще один слой «дьявольской красной» помады от Guerlain, а потом понимает, что нечаянно взяла тюбик Max Factor. Таблетка, которую Мэрилин приняла, чтобы унять дрожь, совсем не помогает. Одно время ей казалось, что лекарства ей вредят, но без них она совсем не может себя контролировать. Доктор Гринсон говорит, что таблетки ей помогут и от них не следует отказываться. Кто она такая, чтобы спорить с врачом?
Элла увидела, как она проглатывает таблетку. Между ними разразилась ужасная ссора, и Мэрилин опасается, что их дружбе пришел конец. Визажисты мастерски закрасили круги у нее под глазами. Но спрятать впалые щеки они не могут.
Мэрилин мучается головной болью и какой-то мерзкой болячкой, которую врачи называют синуситом. Ей становится легче лишь от таблеток.
По словам Эллы, она упала на самое дно. Но Мэрилин не согласна. Самого дна она достигла в клинике Пейна Уитни. Пока ей не так плохо. Но она не может не признать, что блуждает в темноте. Впрочем, эта тьма появилась не из-за таблеток. Нет – она зародилась давно и пронизывает ее до мозга костей. Ей не сбежать.
– Мистер президент, по случаю вашего дня рождения эта обворожительная дама проявила пунктуальность. Мистер президент… Мэрилин Монро! – провозглашает Питер в микрофон – ей пора готовиться.
Она ждет его следующих реплик, нервно сжимая свою меховую накидку. И вот время пришло. Мэрилин торопливо поднимается по ступеням и на цыпочках выбегает на сцену. Питер забирает у нее накидку, и Мэрилин остается стоять одна, глядя на затененные лица толпы. Она постукивает пальцем по микрофону, чтобы проверить, что тот включен, и улыбается в ответ на приветственные крики. Ее волнение понемногу отступает.
Но в толпе трудно что-то разглядеть, а она хочет исполнить песню именно Джеку. Мэрилин заслоняет руками глаза и находит его, сидящего в элегантном костюме в первом ряду и смотрящего на нее с многозначительной улыбкой. Она улыбается ему и подмигивает, прежде чем начать петь.
Толпа сходит с ума, услышав ее чувственное исполнение «С днем рождения тебя». Мэрилин понимает, что поступила правильно, приехав сюда вопреки протестам Fox. После этого сборы ее следующего фильма взлетят до небес.
Она всегда умела работать на публику, но упрямые старики вечно заставляют ее сомневаться в себе. Их не переубедить – она давно с этим смирилась.
Единственная, кто заботится о Мэрилин, – это сама Мэрилин. Ну и, может быть, Норма Джин.
Взмахнув руками, она кричит:
– Поздравляю всех с днем рождения!
Кто-то любит меняЭлла
1962 год
Мне даже не нужно говорить с Мэрилин. Я и так знаю, что она воспринимает этот вечер совсем иначе. Но у меня есть лишь одна точка зрения: Мэрилин ведет себя скверно. Очень скверно.
На Мэдисон-сквер-гарден демократы проводят благотворительное мероприятие, приуроченное к сорок пятому дню рождения Джона Кеннеди. Я жду своего выступления за кулисами сцены. У микрофона стоит Мэрилин. Я не могу оторвать от нее глаз, и я не одинока. Она всем своим видом привлекает внимание. Лучше бы она этого не делала. Я сравниваю ее с несущимся под откос поездом, и меня переполняет жалость.
Но чему я удивляюсь? Несколько месяцев назад она сама говорила мне, что происходит. Я ее предупреждала. И наверняка не я одна. Но все эти мужчины, ее друзья – многочисленные Фрэнки, Питеры, Джеки, Бобби и даже Сэмми – на самом деле не друзья. Они – шоумены, политики, богачи, а иногда и бедняки. И любая девушка, которая слишком сблизится с этими опасными мужчинами, станет жертвой их надменности и похоти.
Черт побери, Мэрилин. Ну почему ты никак не можешь это понять?
Я наблюдаю за ней, прислонившись к спрятанной за кулисами платформе. Я сержусь на Мэрилин. И мне очень из-за нее грустно. Но еще мне обидно за себя саму. Мэрилин не видит изъянов в своих решениях и действиях, но я вижу. И ничего не могу поделать. Я потеряла свою подругу, пусть она и стоит всего в паре метров.
Она берет высокую ноту, и ее нежный, страстный голос дрожит. Она – воплощение страсти в облегающем искрящемся платье.
Сама я одета в платье с поясом и элегантным декольте. Почему я думаю об этом, глядя на Мэрилин? Какая разница, что на мне? Но я выгляжу не так, как она, Дороти, Лина или Джейн. Они родились в эпоху, когда красота и ценность женщины определялись мужчинами, так и застрявшими в подростковом возрасте.
Ей не следовало так исполнять эту песню.
Когда нас будут фотографировать, когда мы обнимемся, улыбнемся и встанем бок о бок, я постараюсь выглядеть как можно лучше, ведь это будет мой последний снимок с мисс Мэрилин Монро.
Может быть, это жестоко. Но я больше не могу смотреть на то, что она с собой делает. Мне больно это видеть. Больно знать, что она могла бы добиться большего. Мне горько от того, что она не видит вреда, который сама себе причиняет. Все это так тяжело.
Овации прерывают мои мрачные размышления. Аплодисменты, перешептывания, чей-то смех и шаги мистера Лоуфорда, когда он выходит на сцену с натянутой улыбкой, пытаясь исправить непоправимое.
Я надеюсь, что Мэрилин уйдет со сцены в другую сторону. Направо. Я стою слева. Но увы.
Хотелось бы мне уметь исчезать из виду. К несчастью, этот фокус никогда мне не давался.
– Привет, Мэрилин, – говорю я.
Ее глаза мечутся из стороны в сторону, будто она не может сфокусироваться из-за той дряни, которую выпила перед выходом на сцену. Наконец она находит меня взглядом. Она улыбается, но на ее лице смятение.
Она отвечает таинственно-приглушенным, но срывающимся голосом:
– Элла, Элла.
Потом она исчезает за спинами людей, которые хотят быть к ней поближе, хотят потрогать ее, куда-то увести.
Я отступаю – оставаться рядом нет смысла. Нет смысла ждать возможности с ней поговорить. Нет смысла надеяться, что когда-нибудь ей станет лучше.
Я чувствую себя намного счастливее на другом берегу Атлантического океана, занимаясь чем пожелаю и когда пожелаю. В Беверли-Хиллз все было слишком запутанно.