— Да хоть десятый! — рычу. — Сколько потребуется, столько и будет! Но без Дарсоланы я назад не вернусь!
— Понимаю твои чувства, однако риск возрастает с каждой минутой.
— Так думай лучше! Мозги прочисть! Маг обиженно так на меня смотрит…
— Ладно, — говорю. — Прости. Нервы ни к черту. Ну-ка, давай на подробностях остановимся. Этот Амулет Силы… почему его наши до сих пор засечь не могут?
— Потому, — устало-заученно, словно сонный отличник, отвечает маг, — что сейчас он находится в ином мире, хоть и принадлежит нашему.
— Ага. Уже интересно. И в котором же именно мире эта штука находится?
— В мире мертвых.
— З-замечательно. Ну и как туда попасть? Волшебник покосился на меня… странно.
— Живым — никак! Только самые могучие некроманты могут открывать ход в него, но и они в силах отправить или получить по нему лишь предметы. Или своих слуг, которые так же суть не более чем предметы, куклы без проблесков собственного «я».
И что-то в этих его словах мне ухо царапнуло. А может, и нет. Может, это у меня самого в голове ролики с шариками в кои-то веки правильно позацеплялись.
— Живым, значит, никак, — вкрадчиво так повторяю. — А мертвым?
Вальвик замолчал.
— Есть древняя легенда, — медленно, нехотя говорит он полминуты спустя. — О эльфе Сарриге аг Онко. Сарриг был великий воин, сильный маг, и, когда Красный Некрос похитил святыню рода аг Онко, Даритель Жизни, и спрятал его в мире мертвых, эльф нашел путь… тропу… он принес себя в жертву и получил право… вернуться. Он прошел по склонам Вечной Горы, и колчан его не пустел, а меч не тупился… и те, кто шел за ним, не ведали усталости и страха. В легенде сказано…
— Легенды, — говорю, — я как-нибудь в другой раз послушаю. Сейчас у меня вопрос по делу: ты технологию процесса воспроизвести сможешь?
Маг опять замолчал.
— Да.
— Значит, — говорю, — этот вопрос решен. В нашу пользу.
Вальвик снова на меня глянул искоса… вздохнул.
— Конечно, — говорит печально так, грустно-сочувственно. — Откуда вам, столь юным, знать подлинную цену жизни. Молодости свойственно верить в свое бессмертие.
И вот тут я злиться начал. Взял этого… мага за горло, приподнял и двинул слегка об стенку.
— Вот что, — говорю, — дядя. Ты мне…
Странно — вроде бы это я его за шею хватаю, а у самого глотку перехватывает, словно неделю воды даже на картинке не видел.
— Ты мне, — выдавливаю наконец, — хорош о цене жизни и смерти трепаться. Тебе сколько лет? Двести? Триста? Три века ты от старухи с косой как заяц бегал — а теперь мне уши будешь ершиком чистить?! Знаешь, — рычу, — сколько раз нам говорили: «любой ценой»? А знаешь, что это за цена такая — любая? Знаешь, что такое — сидеть в окопе, на который немецкий танк ползет, а у тебя даже бутылки «Кто смелый» под рукой нет? Я три года умирал, дядя! Три года! В каждом бою… с каждым, кто рядом со мной падал… кто на соседней койке в госпитале… кто в поиск уходил, чтобы не вернуться… а потом…
Тут мне горло снова перехватило. Я ворот гимнастерки рванул…
— А потом… потом меня убили, дядя. Я погиб, ясно тебе, пень бородатый, и все, что от меня осталось, — воронка да сверток где-то в жестяном ящике, громко именуемом «штабной сейф»! Меня убили… просто… уж не знаю кто, ваши боги или наши черти, решили дать мне еще один шанс… в вашем мире. Самое же главное, — уже спокойнее добавляю, — дядя… жизнь сама по себе, — это не так уж и важно. Важной она становится только тогда, когда ты ее цену узнаешь. А узнаешь ты ее в тот момент, когда… когда решишь, за что ты ее отдавать будешь. И пока не решил — она у тебя бесценная. В смысле — никому и даром не нужная, только воздух зря коптить. Я в вашем мире не так уж долго был, — говорю. — Но… встретились мне тут две замечательные девчонки — и за каждую из них жизни совсем-совсем не жалко!
Уж не знаю, чего именно волшебник из этой речи понял, но что прочувствовал — факт. Взгляд у него стал… ну, словно бы я уже покойником был.
Я его даже отпустил. Надо, думаю, подождать, пока в глазах хоть какая-то осмысленность проявится.
И дождался.
— Любовь, — изрекает этот сморчок с апломбом Архимеда из ванной, — это и в самом деле великая сила. Я слишком недолго был рядом с ее величеством, но… помнится, в дни моей юности была в ходу поговорка, гласившая, что нет счастья больше, чем умереть за королеву.
Я даже трясти его по новой не стал.
— Дурак ты, — говорю, — дядя. И поговорки у тебя такие же, дурацкие!
Ну при чем здесь, спрашивается, любовь? Тут сложнее все — и одновременно куда проще!
Любовь-морковь… это все лирические подробности, мало кому интересные. Есть дело, Задание, которое выполнить надо. Той самой «любой ценой». И раз уж мне оно досталось, то и пойду я до конца.
За королеву… тоже мне… а семь минут не хотите?!
Ровно столько мне в тот раз капитан назначил. Пять, сказал, мало, за пять не успеем толком оторваться, а вот семь — в самый раз будет.
А больше он ничего не сказал. Да и незачем было. Все было и так просто и ясно, как видимость в хороший день, когда воздух сух и прозрачен и скрадывает расстояние. Так что кажется: тот молоденький ясень на краю опушки, он ведь совсем рядом, руку протянуть — и коснешься листвы!
На самом-то деле там было метров сто, может, и чуть больше. Потому капитан и выбрал для меня это место — даже если они идут уже развернутой цепью, на открытой местности я положу их носом в землю, и им придется тратить время сначала на отползание, а потом — на обход… те самые минуты.
Как же мне это тебе объяснить, товарищ маг? Про то, что важно.
Любовь… каждый ведь свое любит и по-своему. Кто — гарну дивчину, кто родителей-стариков да деток своих малых, кто Родину-мать, а кто — партию родную. Не в этом суть-то…
Просто понять надо: выбор свой ты сделал, еще когда на эту дорогу стал! А уж какая плата тебе выпадет — судьба королевства сказочного… или королевы. Или перебитый трак, который на раз-два заменят… горелое пятно от бутылки на броне. Одна удачная очередь — а больше не дадут, они ведь не дураки, в ягдкомандах дураков не держат. Всего одна щедрая, на полдиска очередь, а потом тебя прижмут огнем, их много, ты один… и пока те, что прямо перед тобой, не дают высунуть нос из-за укрытия, другие обходят с флангов, в лесу это просто.
Тот бой я вспоминал часто. И — уверен! — не будь за мной ребят, я бы не ушел оттуда. Но капитан оставил меня не за тем, чтобы я красиво сдох, разменявшись на десяток фашистских гадов. Капитан назначил семь минут, и права умереть у меня было сколько хочешь, хоть залейся, — а вот права пропустить их раньше не имелось.
Тот бой я вспоминал часто, хотя сам бой почти и не запомнил. Слишком быстро все происходило, быстро и, что называется, на пределе чувств, и думать было особо некогда. Память и прочие мыслительные функции включились позже, когда я лежал за вывернутым корнем и все никак не мог понять, не мог поверить — не мог осознать, что жив. Живой — а они ушли, просто ушли, в горячке схватки я даже не уловил тот миг, когда среди лающих команд прозвучала та самая, на отход.
Почему они отступили, что в какой-то неуловимый миг сломало их? Вряд ли я когда-нибудь узнаю это. Ребята, когда я рассказал им, тоже лишь пожимали плечами. Повезло… и на войне иногда случаются чудеса.
Может, конечно, все было просто — одна везучая пуля, и какой-нибудь обер-лейтенант, зажимая дыру в боку, просчитал: если вычесть четверых носильщиков для его драгоценной персоны, то оставшихся будет слишком мало. Зато если отступить, сославшись на «неожиданно упорное сопротивление противника», то раненому герою еще и крестик на шею навесить не пожалеют. Все просто — у кого-то на той стороне опушки оказалась кишка тонка, и он платить ту самую любую цену не пожелал.
Ну и как же объяснить тебе, товарищ волшебник, что думать в такие вот, как сейчас, моменты надо не о жизни-смерти, не о любви и прочей лирике, а о том, что ДОЛЖНО БЫТЬ СДЕЛАНО?! Если ты этого сам за триста лет не понял. Жил-жил, а ума-то и не нажил.
— Знаешь, дядя, — говорю. — Неохота мне с тобой спорить, да и просто времени жалко. Так что возьми и вбей себе в башку — вопрос закрыт. Давай лучше на деталях сосредоточимся. Что тебе для заклинания нужно, в смысле ингредиентов?
— В лаборатории замка есть все необходимое, — говорит Вальвик. — Но…
— Тогда чего ты тут еще стоишь? — перебиваю я его. — Живо! Одна нога здесь, другая дальше…
Мага словно ветром сдуло.
Пока он бегал, я по кабинету не торопясь походил… потом встал за стол, взял лист бумаги, открыл чернильницу. Перо было немного непривычное, даже не гусиное, а какое-то попугайское. Еще кое-что прокачал в голове и принялся инструкцию для волшебника составлять — на предмет, что надо будет к моему возвращению достать, сделать и вообще подготовить.
Впрочем, пунктов у этой инструкции вышло не так уж и много.
Наконец Вальвик вернулся — даже не с подносом, со столиком на колесиках. Улыбается… довольный чем-то…
— Сергей, посмотри… — тычет на столик. — Уверен, этот камень немало поспособствует тебе.
Камешек и в самом деле хорош — правда, пока что для меня вся его хорошесть в размерах и расцветке заключалась. О чем я и сообщил.
— Так что, — добавляю, — единственная польза, которую пока вижу: когда патроны кончатся, взять этот булыган и в рукопашке вражьи черепа пересчитывать.
Маг чуть ли не обиделся.
— Во-первых, — говорит, — заряды к твоему оружию будут нескончаемы. Так же, как были стрелы Сарриге аг Онко. Во-вторых, в сем камне таится могучее древнее заклятие: «Огонь, что прожигает камень!»
— Ну, так бы сразу и сказал, — говорю. — А где у него спуск или там чека?
— Заклятие приводится в действие словесной формулой, — поясняет маг. — И если ты сумеешь запомнить…
— Даже и пытаться не стану, — отмахиваюсь я. — У меня и так в школе за стихи никогда больше четверки не было. Ты лучше запиши… вон на столе бумага, чернила…