меньше чем с «ручником» идти не рискнул. А еще лучше — в танке. Ну и, само собой, стол, скамейки, все дерево, уж двести лет как потемневшее — я такое как-то в трофейном журнале видел. Фото баварской пивной, где бесноватый фюрер карьеру свою начинал — речуги толкал, в перерыве между пивом и сосисками. Подумать только — подавился бы тогда сосиской или какой-нибудь бюргер, пива перебравший, за скамью схватился… а скамьи, что там, что здесь, такие, что можно одним махом отделение Адольфов положить — и еще на двух Геббельсов останется.
В общем, очень симпатичный зальчик, и девушки с ним тоже хорошо сочетаются, разве что малость экзотично. А вот мы с Рязанью из общего гармонического ряда явно выпадаем — как по содержанию, так и внешне.
Посмотрел я еще раз на Колькино пятно… умные слова припомнил.
— Уважаемые дамы, — говорю, — вопрос у меня к вам. Если я сейчас до пояса разденусь, никого из присутствующих этим не шокирую?
— Не знаю, как Лен, — рассеяно так отзывается Елика, не отрываясь от гобелена, — она у нас девушка юная, а меня ты не шокируешь, даже если разденешься весь.
— Ну, — говорю, — настолько-то я и еще не одичал.
— Неужели? — а вот это уже рыжая. Посмотрел я на нее… ничего не сказал, вздохнул только и гимнастерку через голову потащил. Снял, глянул — вроде никуда не вляпался, кроме потеков ничего не наблюдается. Что ж, думаю, и на том спасибо. Здесь-то «Студебеккера» под окнами нет.
Положил гимнастерку рядом на скамью, глаза поднял — а девчонки-то обе, даром что такое равнодушие изображали, так на меня уставились, будто я не я, а картина какая, редкостной художественной ценности. Мне прямо неловко стало от такого внимания. Главное — абсолютно непонятно с чего. Я ведь даже наколками не баловался, хотя у нас многие делали. Не хотел, и все. Оно, конечно, может, когда и полезно бывает… при опознании, например. Только ведь заранее не угадаешь, какая именно часть от тебя после попадания сохранится, а все руки-ноги под хохлому расписывать — это уже будет не разведчик, а беглый экспонат этнографического музея.
— А что это, — спрашиваю, — вы на меня так смотрите? Поэму Лермонтова на мне вроде бы никто не писал.
Главное, смотрят так… если у Елики в глазах еще какой-то женский интерес мелькает, то у Кары взгляд… восхищенно-жалостливый.
Тут еще Рязань от созерцания бочки своей отвлекся, и на меня свои ясны очи навел.
— Да уж, паря, — говорит, — видно, потрепала тебя жизнь. И погрызла.
Я вниз гляжу — ничего не понимаю. Вроде пузо, как пузо, через ремень пока не свисает, грудь тоже вполне человеческого вида. Не такая, конечно, покрышка, как у Олефа, да и Арчет, пожалуй, тоже меня по этому показателю запросто перекроет. У меня-то больше жилы…
А рыжая осторожно так руку протянула и самыми кончиками пальцев плеча касается.
— Бедный, — шепчет, — где ж это тебя так?
Тут только до меня дошло.
— Ах, это, — улыбаюсь. — Не бери в голову. Оно только выглядит страшно, а на самом деле — ерунда, царапины.
Это в меня один олух три месяца назад итальянской гранатой запулил. А у нее осколочное действие совершенно никакое, метр-два от силы. Ну, посекло слегка. Гимнастерка, конечно, уже восстановлению не подлежала, а в остальном — все хорошо, прекрасная маркиза. Эти итальянские наступательные — системы «ОТО» или Бреда — такой, по совести говоря, хлам… у них даже запал не с замедлителем, как наш «УЗРГ», а ударного действия. То есть в снег, в грязь — не срабатывает сплошь и рядом.
— У нас, — Елика аж сглотнула, — редко доводится видеть подобное.
Странно.
— Постой-постой, — говорю. — Может, я чего не понимаю, но, по-моему, у вас наоборот, всякие там бретеры и прочие рубаки должны шрамами щеголять? Они же друг друга такими железяками пластают, что после хорошего боя шрам на шраме должен быть?
Девушки недоуменно так переглянулись… потом Кара вдруг в кулачок прыснула.
— Прости, — выдавливает. — Я совсем забыла, что у вас нет магов-целителей.
— А… — начал я было, и сразу же пасть захлопнул. Вспомнилось, как меня Иллирии пользовал. Точно ведь — рубец снял на «ура», словно и не было там ничего. А с мелочью этой он, наверное, просто возиться не захотел, да и верно — вреда от нее никакого, даже для внешности — чай, не на роже.
— Таким количеством шрамов, — добавляет Елика, — у нас может похвастаться только очень неумелый боец… который постыдился обращаться к целителю.
— Спасибо, — вздыхаю, — за комплимент. Утешила.
— Сергей… я ведь совсем не…
Тут Колька как грохнул по бочке — и сразу в воздухе чем-то повеяло. Ароматным таким.
— Готово, — заявляет Рязань. — Давайте кружки.
Начал он зачерпывать. Я свою кружку пустую забрал, ладонью прикрыл.
— Слышь, — тихонько ему говорю, — мне полкружки, не больше. А то ведь вот-вот к комбригу… если учует или блеск какой в глазах увидит, будет мне такой, как ты говорил, скипидар. С патефонными.
— Малахов, — Елика забавно так личико сморщила. — Не забивай голову.
Брякнула на стол свой мешочек бархатный, порылась в нем и протягивает мне… ну, конфету, наверное.
Размером чуть меньше грецкого ореха и будто шоколадом обмазана.
— Вот, — говорит. — Проглотишь — и можешь хоть к Верховному Жрецу на прием идти.
Колька на эту «конфету» уставился, как на орден Красного Знамени.
— Слышал я… — хрипло так говорит, — про эти пилюли волшебные, вот только видеть не доводилось. Подфартило тебе, Серега. Это ж эк… эк…
— Эквивалент.
— …во, это самое пяти ведер рассола.
— Так что, — добавляет рыжая, — пей спокойно, Малахов.
Я только зубами скрипнул.
— Ну смотрите, — говорю. — Под вашу ответственность.
Отдал Кольке кружку, тот ею зачерпнул, вернул мне. Я в нее носом ткнулся — пахнет просто потрясающе. Я, конечно, всяких там знаменитых французских и прочих вин не пробовал, но сильно подозреваю, что по сравнению с этим они ну са-авсем не играют — так, наливка домашняя.
Рязань встал, кружку торжественно так на уровень глаз поднял.
— Я, — говорит, — никогда не умел длинных и правильных тостов произносить. Поэтому, давайте просто — за встречу!
И к кружке присосался. Ну и остальные… не отстали.
Первые пару глотков я еще осторожничал. Кто его, думаю, знает, во что это вино за лешую уйму лет перебродило? Пахнет-то хорошо, а на вкус?
Вкус у него был — непередаваемый. Кажется, именно это вот ощущение букетом и называют. Не получается его словами описать, у меня, по крайней мере. Это… ну, как рассвет в летнем лесу пытаться описать… гармоничная какофония, вот.
В общем, глотнул я, прислушался, как это вино масляно по горлу вниз катится, как в желудке оказывается — и сразу по телу волна пошла, не тепла, как от спирта, а мягкости эдакой, довольства, словно котяру сливками накормили. Остаток кружки уже залпом выдул. И все.
Коварнейшая штука это вино, доложу я вам. Так внезапно в голову ударило — вроде бы только вот сидел себе, все в порядке — и вдруг, раз, обрыв и дальше уже только рваная кинохроника пошла.
Первым все-таки, по-моему, Николая развезло. По крайней мере, больше всего мне запомнилось, как он своими здешними подвигами хвастался.
— …а на поляне трое орков со «шмайссерами». Сидят и тушенку лендлизовскую из банок выковыривают. Ну, тут уж я озверел. «Я есть темный эльф! — ору. — Нихт шиссен», а сам потихоньку кольцо из гранаты за спиной выдергиваю.
…с дубиной против саперной лопатки. Я с ней на эсэсовцев ходил, а тут тролль. Подумаешь…
Это тоже Колька. Потом, по-моему, Елика что-то втолковать пыталась, причем лично мне.
— …и з-запомни, Сергей, пытаться заставить дракона сделать что-нибудь — это один из способов самоубийства, причем не самый приятный.
— Ну, думаю, теперь-то уж точно в Наульмире гробы подорожают.
Это опять Рязань встрял. И следующая фраза тоже его была.
— Огров там — чуть ли не под каждым кустом. Так что я в те места без «ПТР» не ходок.
А вот дальше уже меня нести начало. А вот что именно я там плел — в упор не помню. Может, оно и к лучшему — не так стыдно.
— Привет, уроды, говорю им. У меня для вас новость, только вот не знаю, насколько приятная. Я вас сейчас убивать буду.
Вот это моя была. И следующие две тоже.
— Ну ладно. Не хотите по-хорошему — умрите геройски.
— Вот так и стою — я с автоматом, да смерть с косой.
— …и когда Сергей вел нас…
Так, а вот это уже рыжая пошла. И главное, имя мое нежно так произносит, напевно. Звучит почти как Сереженька…
— …и когда дракон ринулся прямо на нас…
Все, думаю, сейчас у меня уши начнут в трубочку сворачиваться. А затем вспыхнут и прогорят, и только пепел осыплется.
Потом опять Елика что-то мне втолковывать пыталась. Про гномов. Нет, не про гномов. И не про этих… ну, который зеленый, который еще от насморка скопытился… гоблин, вот. Черт, как же она их обзывала-то? Гниль? Гноль? Не помню. Ну и ладно.
А голова тяжелая — спасу нет. Словно не мозги, а свинец в черепушке бултыхается. Хотя… проку сейчас от тех мозгов.
В общем, не выдержал я. Голову уронил, хорошо еще, что на руки, а не прямо на столешницу. Стук бы вышел знатный — дубом об дуб. Лежу, правым глазом за остальными наблюдаю — хорошо.
Глава 18
Как у меня во рту конфета оказалась — тоже не помню. Но раскусить я ее раскусил. Не знаю, как там насчет пяти ведер рассола, но стокилограммовой фугаске эта конфетка точно была эквивалентна. Весь алкоголь — как взрывной волной вымело. Правда, скрутило при этом так, словно его из меня, как из белья стираного, выжимали.
Длилось это секунду, не больше, а потом я очнулся — сижу за столом, глаза стеклянные, челюсть отвисшая, по лицу пот холодный ручьями стекает и трезвый, как стеклышко, — красота.
Попробовал Николая за воротник поднять — куда там. Тут тягач нужен, да и не всякий подойдет.
Рыжей за столом и вовсе не наблюдалось. Я вокруг обошел, гляжу — а она на скамейке уютно так расположилась, ножки в бронесапожках поджала — чистый ангелочек с фрицевских открыток, жаль только, шлем с крылышками сняла.