Впрочем, для нас с принцессой эти измышления, в общем, маловажны были. Вышки-домишки, церквушка. Важным другое было: есть ли в деревне кузнец? То есть можно было бы и без него пытаться обойтись, но с кузнецом — надежнее.
Нам был нужен фургон.
Нужен он нам был, чтобы избавиться от демаскирующего признака — а именно бравого старшего сержанта верхом на боевом коне. Очень уж это, как выяснилось, неортодоксальное для аборигенов зрелище. Они-то почти все к седлу с малых лет приучены. А уж рыцари — те, как я понял, и вовсе наших цирковых джигитов кое-чему поучить могут.
Я же… Дара, как девушка и принцесса, до эпитетов не снизошла, но картину я понял: пугало огородное, если его к луке прикрутить, и то естественней смотреться будет. Притом, что Техас мой не какая-нибудь кляча, а первоклассный жеребец редкой и очень ценной в королевстве породы…
Кузнец в деревне наличествовал. Звали его Йохи — имя, как меня Дара по дороге от ворот пояснила, для здешних мест нетипичное. И выглядел он… нетипично. Колоритный такой товарищ, лапы мышцами бугрятся и рожа тоже… бугрится. Я так думаю, в родне у него не без гномов было… а то и не без троллей, если габариты оценить. А тролль — это, доложу вам, сурово. Мне с одним повстречаться довелось — четыре метра росту, больше всего на ходячий валун похож был, особенно по части пуле-пробиваемости. Вернее, пуле-непробиваемости — по крайней мере, очередь из «ППШ» в голое пузо перенес стойко, да трехлинейка его не сразу взяла. Правда, как мне потом разъяснили, это не обычный тролль был, а горный. Обычные же, лесные, и ростом помельче и шкурой похлипче — зато и сообразительней своих скалистых родичей.
Сообразительней, да…
— Значицца, гришь, коня на фургон меняешь?
Меняю. Нам, само собой разумеется, и командировочные-проездные выдали, есть чем в карманах позвенеть. Но в данном конкретном случае еще и второй интерес имеется: Техаса в фургон впрягать — это вроде как «опель-адмиралу» сорокапятку на буксир цеплять. Технически можно, но на деле зверски неэффективно.
Я на Дару оглянулся — а их высочество отвернулись: забор соседний осмотреть.
Она бы, конечно, все эти переговоры на раз-два провела. Но — опять-таки демаскировка.
— Дядя, — вздыхаю, — знаешь, завел бы ты себе хар-рошую привычку — уши мыть. Я ж тебе уже трижды повторил: меняю этого коня на фургон и двух ваших жеребчиков. Что сложного-то?
— Коня значицца, — чешет затылок кузнец. — Вот этого?
— Ага, — киваю. — Этого самого. Который вороной.
— Вороной гришь…
— Можешь ощупать на предмет покраски, — предлагаю. — Если, конечно, подойти не боишься.
На самом деле Техас у меня коняга смирный, посторонних почем зря не пинает — иначе как бы я сам на него взгромоздился? Но кузнец-то об этом факте не осведомлен.
— Фургон, значицца, и два коня в придачу…
Нет, думаю, все, хватит с меня. Еще одно это его «значицца» — я, не сходя с места, спать расположусь. Благо, справа в двух шагах у забора охапка соломы свалена.
— Вот что, — говорю, — дядя. Времени у меня не так чтобы очень… а село у вас большое и с виду не бедное. Думаю, если поискать, в нем не только твой фургон отыщется. В крайнем случае, — добавляю, — я и телегой обойдусь.
Кузнец только фыркнул.
— Во, — говорит, — вы, замковые, завсегда торопитесь. А куды? Зачем? Сами, небось, не ведаете.
Я тоже усмехнулся. Ловко… был, значит, весь из себя туповатый и вдруг философствовать напропалую пошел.
Дяревня, одно слово. Знал бы этот Йохи, на скольких таких деревенских я за последние три года насмотрелся…
По части житейской сообразительности они, конечно, городских превосходят. Да и по физподготовке, в основном, тоже, хотя и мы свои значки ГТО не за красивые глаза получали. А вот с кругозором…
Крестьяне, особенно из пожилых, тех, что Гражданскую помнят, первые, доколхозные еще годы, — а кое-кто — так и вовсе царя-батюшку, — за жизнь свою нелегкую привыкли далеко вперед не заглядывать. Вредно, мол, это, да и ни к чему. С нонешними делами бы управиться: птицу покормить, скотину напоить, а чего завтра или третьего дня будет — это уж как боженька решит.
И привычка эта — до хрипоты, до пота седьмого торговаться — оттуда же. Лопну, но здесь и сейчас цену на копейку собью, а то и на все три — ежли городской слабину даст.
— Ты, дядя, — говорю, — за меня не беспокойся и по ночам не переживай, спи спокойно. Торопимся мы туда, куда нужно.
— Это куды ж?
О! Что еще в деревенских весьма хар-рактерного — любопытство. Оно у них совершенно безграничное, прямо детское. В сочетании с цепкой памятью к очень интересным эффектам порой приводит.
— Дядя, — веско так повторяю, — уши мой, они после данной процедуры не в пример лучше звуки улавливают. Сказано ж уже было: «куда нужно»! Или ты о таком населенном пункте и ведать не ведаешь?
— И я ж о том, — кивает кузнец, — торопитесь, а куды и сами не ведаете. Было б чего стоящее, небось, сказали б. Про хорошее, доброе дело чего ж не сказать. А так… «куды надо». А может, оно и не надо никому вовсе.
— Не-ет, Йохи, надо! Очень многим надо, а некоторым так и просто невтерпеж!
— Это ж кто решил, что оно — «надо»- Умные люди, кузнец, решили, умные. Ну и мудрые тоже в стороне не стояли.
— А-а… — поскучнел кузнец. — Люди. Люди много чего нарешать могут… хлупостей всяческих. Вот ежли б эльфы чего решили…
Что за леший, почти с обидой думаю, и он туда же — про эльфов. Дались местным эти одиннадцатые…
— Ну да, — говорю. — А если б еще и тебя спросить не забыли, так и вовсе б настала полная благодать и гармония. Так что ли?
— Не исключено.
У меня аж плечо зачесалось — за неимением на этом плече автоматного ремня. Автомат или, скажем, карабин в таких вот беседах — очень полезная штука: похлопать по нему можно, затвором тихонько пощелкать.
Помню, Толя Опанасенко в таких вот беседах любил свой «Дегтярев» из руки в руку перекидывать. Протянет свое удивленное: «Та шо ты говоришь?» — и махнет при этом… сошками… в непосредственной близости от носа рассказчика. Обычно после двух-трех перекладываний народ, что к чему, соображал: и либо исчезал в голубом тумане, либо сказки сказывать начинал на полтона ниже.
Кузнец на меня тем временем еще раз покосился, прищурился.
— Парень… а ты, случаем, не из этих будешь… не красмер?
Красмер — это местные полиглоты так над словом «красноармеец» поиздевались.
— Из этих, — говорю, — а что?
«А то, — сам же себе мысленно отвечаю, — что плакала моя маскировка горючими крокодильими слезами. Грош ей, выходит, цена — да и то в базарный день, в обычный и того не дадут».
— А ничего, — хмыкает кузнец. — Сказал бы сразу — мол, красмер я, фургон нужен! А то, понимашь, торги тут устроил… нешто мы орки какие! Коня менять затеял… да за такого коня обоз выменять можно!
Я аж опешил маленько.
— Обоз, — уточняю на всякий случай, — мне сейчас без надобности. А вот фургон нужен. Один фургон. Но с двумя конями.
— Сделаем! — Йохи отвернулся и как заорет: «Мари-и-ид!»
На этот окрик из-за угла кузни выскочил белобрысый паренек в таком же кожаном фартуке, как у Йохи, — и, увидев его, я отступил на шаг… а по спине холодом повеяло.
Потому что паренек этот был как две капли воды похож на Михеля Нелле.
Тот, Михель, правда, был не кузнецом, а механиком. Унтер-чего-то-там-мейстер. Однажды вечером он решил срезать дорогу, пройдя по лесной тропинке — не зная, что тропинка эта глянулась не только ему, но и русским разведчикам. И попал к нам.
Он старался быть хорошим «языком», говорил много, охотно и при этом — судя по тому, что мы знали и так, — почти не врал. Он старался — но самого главного, того, за чем нас и послали, он сказать не мог, он не знал. А значит, мы не могли вернуться, мы должны были идти дальше… ну а он…
Не знаю, почему лейтенант приказал сделать это именно мне. Вряд ли это было проверкой… хотя кто знает? У лейтенанта не спросить — месяц спустя он стал старшим лейтенантом… посмертно.
Наверное, было бы много проще и легче, зайди я со спины — типичнейшая, как говорил старшина Раткевич, задача по снятию часового. Главное — твердо знать, куда бить, ведь сердце человека — не такая уж большая штука, как иногда кажется.
Я не знаю, как звали первого убитого мной немца — серую фигурку, перечеркнутую мушкой. Я не помню толком свою первую рукопашную — только хрип, дикий вскрик, лязг металла о металл и короткую, в упор, очередь. Очередь, после которой душивший меня немец обмяк, напоследок рассадив мне бровь острым краем каски.
Я даже забыл, как звали первого убитого мною в «поиске»… задремавшего пулеметчика, забыл, хотя сам же забирал его солдатскую книжку.
А вот Михеля Нелле — запомнил.
Неужели все дело в том, что у него были связаны руки? Или в этой его дурацкой фразе: «Я давно хотел сдаться в плен, я знаю — русские не убивают пленных, если они не из СС»?
Ладно.
Насчет фургона Йохи расстарался на совесть. Не дворец, но вполне себе уютный домик на колесах — доски подогнаны одна к одной, сверху двойной тент брезентовый… в смысле, здешнего брезента, заговоренного. Даже печурка имеется. Как по мне — совершенно роскошное средство перемещения, какому-нибудь фрицевскому Опель-блицу запросто фору даст.
И все это — считай, за красивые глаза. Потому как коня в уплату борода брать не желал со страшной силой. Я себе мозоль на языке натер, пока его уболтать пытался… в итоге сошлись на том, что полгода он Техаса у себя подержит, а если я за это время не вернусь, сведет его в замок.
Есть у меня, правда, подозрение, что будет мой красавец вороной все эти полгода в конюшне стоять да отборным ячменем хрумкать… вместо полезной сельскохозяйственной деятельности.
Ну да…
— Сворачивай!
Меня от этого окрика будто пружиной подбросило. Бросил поводья, автомат из сена выдернул и кувыркнулся в кювет. Ну, в смысле, туда, где у приличных дорог кювет, а у здешних — куча листьев прошлогодних. Перекатился, вскочил…