т отдельные слова и фразы, но и в них нет ровно никакого смысла…
И вот, слышу я:
– Вопреки установившемуся представлению о миллионах беженцев, хлынувших в Европу от ужасов большевицкого террора, эмиграция была очень немногочисленна… С полной несомненностью удалось установить лишь пребывание в Париже известного русского исследователя проливов профессора Милюкова… Имеются слабые намеки на существование в Праге эсеровской колонии… Что же касается госпожи Кусковой, то личность эту следует считать легендарной, ибо в противном случае пришлось бы признать возможность ее одновременного пребывания во всех центрах Европы…
– Что за вздор! – хочу крикнуть я, но губы мои не издают ни единого звука, а бесконечный серый глист тянется дальше.
– Главную массу русской эмиграции составляли учащаяся молодежь и дети… Молодежь осела главным образом в Чехословакии, очевидно, бывшей в ту эпоху рассадником мирового просвещения, а дети, брошенные на произвол судьбы родителями беженцами, повсеместно ютились под елками, специально для этой цели насаждаемыми многочисленными благотворительными обществами… Кое-какие данные заставляют думать, что в дремучих лесах восточной Польши и в пустынях северной Африки бродили какие-то одичалые банды, по-видимому, русского происхождения, но об этом любопытном явлении в жизни культурного ХХ столетия не удалось получить более точных сведений… В Англии, Америке и других странах света русская эмиграция вовсе не наблюдалась…
– Позвольте! – снова и с тем же успехом пытаюсь я прервать докладчика, но голос продолжает с тягучей настойчивостью:
– Необходимо отметить чрезвычайно высокий культурный уровень русской эмиграции: она сплошь состояла из журналистов, студентов высших учебных заведений и генералов… Этим объясняется, что все свои силы эмиграция отдавала исключительно сбережению культурных ценностей, занимаясь науками, искусствами и историей… Гуманное европейское общество приняло несчастных изгнанников с такой теплотой, что они чувствовали себя на чужбине прекрасно и даже вовсе не помышляли о возвращении на родину…
– Это уже! – слишком громко сказал я и, как подобает в таких случаях, проснулся.
В солнечный день 3 марта 1927 года Михаил Петрович Арцыбашев скончался в своей варшавской квартире. На родине журнал «Огонек» отозвался на это скорбное событие публикацией портрета писателя, а под ним – такие слова: «За границей умер М.П. Арцыбашев. Вряд ли кто-нибудь из русской читающей публики горевал о смерти этого столь знаменитого в свое время русского беллетриста…»
Но след Арцыбашева еще отыщется в судьбе нашего главного героя – Леонида Линицкого.
Галлиполийское сидение заканчивалось. Русское командование, вынуждаемое французами и не желавшее второй раз зимовать в Галлиполи, ускорило переезд всех оставшихся в Сербию и Болгарию – страны, согласившиеся принять воинские части корпуса. Люди воспрянули духом, будто и не было позади целого года лишений, голодовки, тяжелых испытаний.
Но прежде, чем покинуть Галлиполийский полуостров, было принято решение увековечить память умерших за этот тяжелый год русских людей. По этому поводу 20 апреля генерал Кутепов выступил перед собравшимися солдатами и офицерами своего корпуса:
– Русские воины! Наши братья, не выдержав тяжелых условий эвакуации и жизни на чужбине, нашли здесь свою безвременную кончину. Для достойного увековечивания их памяти воздвигнем памятник на нашем кладбище. Воскресим обычай седой старины, когда каждый из оставшихся в живых воинов приносил в своем шлеме земли на братскую могилу, где вырастал величественный курган… И пусть курган, созданный нами у берегов Дарданелл, на долгие годы сохранит перед лицом всего мира память о русских героях.
На этот призыв откликнулись все. Солдаты и офицеры несли камни, женщины и дети подносили песок, и даже малыши детского сада участвовали в общем деле. Местное население помогло с цементом, хоть и низкого качества. Каждый хотел внести свой вклад в строительство монумента и тем самым почтить память погибших людей, которым пришлось покинуть родные земли.
Потом возникла мысль о памятнике. Наиболее подходящим был признан проект памятника в стиле римско-сирийских гробниц, представленный архитектором подпоручиком Николаем Акатьевым. Началось строительство памятника 9 мая, а 16 июля состоялось его открытие и освящение. Ярким солнечным утром почти весь корпус выстроился у кладбища. Строгим четырехугольником со знаменами и оркестрами войска окружили место, где была намечена церемония освящения. В ограде находилось духовенство, почетные гости, представители французских и греческих властей, местное население, женщины и дети. Во время богослужения протоиерей Феодор Миляновский произнес взволнованную речь, закончив ее словами:
– Путник, кто бы ты ни был, свой или чужой, единоверец или иноверец, благоговейно остановись на этом месте – оно свято: ибо здесь лежат русские воины, любившие родину, до конца защищавшие честь ее.
Когда было снято покрывало с памятника, на его сверкающем белизной мраморном фронтоне все увидели надпись на четырех языках: русском, французском, турецком и греческом. Она гласила: «Упокой, Господи, души усопших. 1-й корпус Русской армии своим братьям воинам, за честь родины нашедшим вечный покой на чужбине в 1920–1921 гг. и в 1854–1855 гг., и памяти своих предков запорожцев, умерших в турецком плену».
В речи на открытии памятника греческий мэр Галлиполи обещал свою заботу и попечение о кладбище, а французский комендант говорил о гордости, которую он испытывает, отдавая воинскую честь доблестным павшим солдатам дружественной армии. Короткую речь произнес и мусульманский муфтий. Он подчеркнул, что для магометан всякая гробница священна, но гробница воина, сражавшегося за свое отечество, особо священна, какой бы веры ни был этот воин. Присутствовавшие на траурном митинге чины корпуса произносили трогательные речи, высказывали пожелание, чтобы после ухода русских из Галлиполи местные власти и жители относились к этому месту как к части русской земли, вспоминали, что на французском кладбище вблизи Севастополя покоится прах тех, кто погиб как захватчик в Крымскую войну, но тем не менее это место оберегалось русскими и там была надпись: «Здесь французская земля».
К подножию памятника было возложено 56 венков, из них 32 от частей, остальные от местных жителей. Характерно, что французы своего венка не возлагали, и это не осталось незамеченным. Надписи на венках были самые разные и вызывали сложные чувства у тех, кому навсегда пришлось оставить пределы своей страны, родных и близких. Символичной была надпись на ленте венка, который возложил Дроздовский полк. Она гласила: «Тем, кому не было места на родине».
Население Галлиполи тепло провожало русских военных, с которыми у жителей: турок, армян, греков – сложились теплые отношения. Для них был устроен «последний парад» русских частей. Мэр города вручил генералу Кутепову памятный адрес. И даже французский комендант, с которым у командования корпуса были не лучшие отношения, прощаясь с командиром корпуса, сказал, что теперь он еще больше уважает русских.
Последний парад. Равнение направо! На ладного в белой гимнастерке, перехлестнутой ремнями генерала Кутепова. На спасенное Знамя. На крест поверх каменного шатра.
Под марш «Прощание славянки» шли в солдатских рядах прапорщики и полковники, подпоручики, штабс-капитаны, сотники, ротмистры… Шли корниловцы, марковцы, дроздовцы… Шла армия. Русская армия…
Потом был короткий сигнал полковой трубы: «Разойдись!» И они разошлись, разъехались, разлетелись по всему свету – от белых скал Босфора до черных болот Африки.
В августе 1921 года уехали кавалеристы и первый эшелон пехоты. Отъезд продолжился в ноябре: в Болгарию уехали остатки штаба пехотной дивизии, Корниловский и Марковский полки, а также военные училища, офицерские школы и госпитали. Все оставшиеся части были переведены из лагерей в город. В начале декабря через Салоники в Сербию отбыли Николаевское кавалерийское училище, вместе с которым отправилась в путь и семья генерала Линицкого, часть Технического полка и передвижной отряд Красного Креста.
15 декабря 1921 года на борт парохода «Ак-Дениз» погрузился последний эшелон, с которым в Болгарию выехал Кутепов со своим штабом. В ожидании отправки в Сербию и Венгрию в Галлиполи был оставлен отряд под командованием генерал-майора З.А. Мартынова, в который вошли Учебный офицерский кавалерийский полк и часть Технического полка.
В сербский город Сремски Карловцы переехал сам Врангель со своим штабом, практически в каждом крупном городе поставив своих военных агентов, которые должны были следить за всеми русскими эмигрантами. Казаки использовались в Югославии на разных работах, а 1-я кавалерийская дивизия (более 3300 человек) находилась на службе в корпусе пограничной стражи королевства. В Югославии врангелевцы пытались создать своего рода «государство в государстве». Это вызвало возмущение у сербских политиков. В марте 1922 года глава сербской крестьянской партии Московлевич обратился в Скупщине с запросом к правительству: «Известно ли Вам, кто такой Врангель и признает ли его наше правительство?.. Если не признает, то как он может иметь своего военного агента и своего помощника в Белграде, которые распоряжаются судьбой русских беженцев?.. Известно ли Вам, каким гонениям подвергаются те русские, которые не желают быть орудием для авантюристических замыслов Врангеля и его помощников?..» Министр иностранных дел Нинчич ответил очень невразумительно, сославшись на то, что пребывание Врангеля якобы носит «совершенно частный характер».
Точку в истории «галлиполийского сидения» поставил отъезд в мае 1923 года около 120 последних русских галлиполийцев в Сербию, где они стали дорожными рабочими в местечке Кральево.
Новая жизнь
Дракины в дореволюционном Бердянске были довольно известной фамилией. Фёдор Ардальонович Дракин был выходцем из семьи инженера и сам пошел по инженерной части. Но, когда началась германская война, его призвали в армию и он уже в качестве инженера железнодорожных войск занимался тем, что следил за сохранностью стальных магистралей, помогал укреплять бронепоезда и делал по венному ведомству любую другую работу, которую от него в тот или иной момент требовало военное начальство. С началом Гражданской войны он даже не колебался, чью сторону принять – он живо откликнулся на призыв Антона Ивановича Деникина и стал военным чиновником, которому поручалась любая работа, – и ни разу он не подвел.