– …И мы уверены, что победит солидаризм, активные силы революции мобилизуют оппозиционные резервы общества и народа, – разливался баритон Байдалакова.
Георгиевский слушал, но мысли его унеслись далеко. Он вспомнил свою последнюю поездку «по заграницам», встречи с множеством людей, умных и глупых, искренних и фальшивых, равнодушных дельцов с широким кругозором и узколобых фанатиков, потом пришло на ум прощанье с уходящими туда, через границу, в Советский Союз, почти на верную смерть, в неизвестность, и поморщился. «Что делать? Ведь надо же как-то начинать!.. Без этого японцы денег не дадут…» Он вздрогнул, уставился на Байдалакова, а тот в это время читал с трибуны стихи Гумилева:
– …Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса —
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Байдалаков сел, его глаза поблескивали, брови еще хмурились, но губы уже тронула еле заметная снисходительная улыбка, которая, казалось, говорила: «Простите, господа, за слабость к эстетике».
Всего было десять заседаний с многочисленными докладами на самые разнообразные темы. На седьмом заседании с пламенной речью о революционизировании духа выступил генеральный секретарь Исполнительного бюро Георгиевский. Официально вторая центральная фигура съезда, Георгиевский, по существу, был подлинной душой Союза.
– По-прежнему мы должны рассчитывать только на себя. Но, оставаясь самими собой, мы не можем равнодушно наблюдать нарастание «международных сил». Ибо эти силы могут быть в пользу или во вред Национальной России. Наша обязанность делать им оценку. Но этого мало. Не только взвешивать их мы должны, но и, по возможности, направлять их в желанное для нас русло… Что дал нам Третий съезд? Прежде всего сознание своей силы. Доклады свидетельствуют, что на местах Союз вырос и развился, раскидывая все новые отделения и вовлекая в свои ряды новых eдиномышленников. Из этого сознания силы, своих обязанностей проистекает деловое спокойствие съезда и его единодушие: при решении даже главных вопросов не пришлось прибегать к голосованию, хотя по многим вопросам и высказывались различные мнения. Единодушие тем более было необходимо съезду, что ему пришлось принять решения по самым основным вопросам бытия Союза. Таковым был прежде всего вопрос о названии Союза. «Новое Поколение», лозунг нашего движения, часто критикуется эмигрантской средой и выставляется как одна из причин, затрудняющих вступление в Союз старших наших единомышленников… Я считаю, что необходимо удержать наименование целиком… Речь идет о «новом» не по летам, а по духу, по своему решению построить политическую жизнь на новых основаниях, на сознании не только прав на Россию, но и обязанностей перед нею. Если активизм есть лозунг действия Союза, то обновление духа есть задача внутреннего преображения. Нам, чтобы стать действенной политической силой, есть не только что охранять, но есть от чего и отказаться – ибо не примут старые мехи нового вина.
Внешним выражением этого нашего принципа остается возрастный ценз, как правило. Он не мешает людям, думающим одинаково с нами, вступать в наши ряды, как не помешал он Клемансо войти в «Жёнесс Патриот». Нашим девизом должны стать брошенные им при этом слова: «Суть не в возрасте, а в темпераменте», а нашим кличем – крылатые слова профессора Ивана Александрович Ильина, которыми он приветствовал наш 3-й съезд: «Да здравствует Новое Поколение всех возрастов всех стран рассеяния!»
И хотя рукоплескания были запрещены, тем не менее съезд устроил ему овацию.
Съезд завершился собранием в двусветном зале Русского дома в Белграде, где собралось больше 700 человек.
Леонид Линицкий также присутствовал на съезде, но пока в качестве рядового делегата. Но зато сколько можно было почерпнуть там нужной информации. Не ускользнула от его внимания и ненависть к Георгиевскому Марии Пепескул, искавшей даже на этом съезде единомышленников для задуманного ею физического устранения профессора и главного идеолога НСНП. Не поэтому ли, кстати, на съезде присутствует Губарев, шеф русского отдела белградской тайной полиции. Впрочем, Линицкий пока не знал, что и он сам находится под подозрением у Губарева.
В архивных материалах внешней разведки о деятельности резидентуры Л.Л. Линицкого отмечалось: «В 1931–1934 годах удалось захватить и обезвредить 17 террористов РОВС и НТСНП, заброшенных в СССР, вскрыть 11 явочных квартир. Большой вклад в эту работу внес агент-нелегал Леонид Леонидович Линицкий в Белграде…»
Неудачи, возникшие в связи с провалами на границах СССР, выявили большие пробелы в подготовке кадров. С целью их ликвидации была создана центральная комиссия по организации внутренней работы при Исполнительном бюро, которая начала выпускать журнал «Инструктор». Переходы советской границы членами НСНП носили скорее символический характер и потому вызывали сомнение в их целесообразности у самого Исполнительного бюро.
Профессор Михаил Александрович Георгиевский был лидером НСНП в полном смысле этого слова. Широкие общие познания, политический опыт, острый аналитический ум и дипломатические способности выдвинули его на первое место в НСНП. Внутренняя линия РОВСа относилась к нему крайне враждебно. Они обвиняли Георгиевского в грандомании, в стремлении к борьбе с РОВСом. Они распространяли порочащие его слухи, вплоть до навета о связи с чекистами.
Незадолго до убийства в декабре 1934 года Сергея Мироновича Кирова в энэсэнповской газете «За Россию» появилась статья с призывом: «Нужно прежде всего убить Кирова в Петрограде, потом Сталина в Москве…» И вдруг, как гром среди ясного неба – Киров убит! Белоэмигранты, относившиеся к «нацмальчикам» весьма скептически, резко изменили мнение. Насторожило это и югославскую разведку – Управление государственной безопасности, русский отдел которой возглавлял Николай Николаевич Губарев, а у правительства вызвал беспокойство призыв к террору. Губарев уже в то время был связан с абвером, а впоследствии стал одним из подручных знаменитого Отто Скорцени.
Губарев уже давно присматривался и к РОВСу, и к НСНП. Через своих агентов в обеих этих организациях он знал, что начальник 4-го отдела РОВСа генерал Барбович был возмущен недобросовестностью руководителя по переброске террористов через румынскую границу полковника Жолондковского, который поначалу не отрицал причастности своих людей к убийству Кирова, а теперь смущен полным разгромом английской разведки, руководившей линией Жолондковского, и сообщением советской печати о расстреле в Харькове энэсовцев Ирошникова и Фроловского. Начальник же 3-го отдела РОВСа в Болгарии генерал Абрамов считает, что Жолондковский обманщик и тратит 5000 франков, получаемых от РОВСа, на свои личные нужды. Возмущен генерал Барбович и тем, что только спустя два месяца узнал о расстреле в декабре 1934 года двух своих офицеров, посланных через Румынию, Дмитриева и Богдановича. Все они никакого отношения к убийству Кирова не имели. Поэтому связь с Румынией прерывается, а активный помощник и доверенное лицо Барбовича ротмистр Комаровский занят тем, чтобы наладить связь с польской и турецкой разведками.
И сейчас Губарев сидел в ресторане вместе с Байдалаковым и профессором Георгиевским, которого молодежь называла исключительно Магом. Обменивались мнениями по создавшейся ситуации и рассуждали, что делать дальше. Они сидели в отдельном небольшом кабинетике, пили кофе и курили.
– Неделю тому назад, придя после работы домой, я обнаружил, что в моей квартире побывали «гости»: рылись в вещах и бумагах, пропали два неотправленных письма, в которых я касался все более натягивающихся отношений НСНП и РОВСа, – возмущался Байдалаков.
– Вы кого-то подозреваете? – поинтересовался Губарев.
– Скорее всего, это дело «правой руки» генерала Барбовича Комаровского, который много обещает попусту.
– Как вы считаете, – после небольшой паузы, сделав несколько глотков кофе и затушив о дно пепельницы папиросу, снова спросил Губарев, – не стоит ли взять вам под наблюдение недавно принятых в Союз членов из так называемого «офицерского звена»?
– Возможно, стоит это сделать, – согласился Байдалаков. – Но у нас в Союзе нет подходящего спеца.
– Виктор Михайлович, я предлагаю принять в Союз опытного в сыске агента Георгия Сергеевича Околовича, – заговорил Георгиевский, но, заметив на себе вопросительный взгляд Губарева, уточнил: – Околович – сын жандармского офицера, у него сыск в крови. Мне кажется он толковым, решительным и весьма проницательным. Советую, господа, с ним познакомиться поближе. А что касается Комаровского, то он вроде сделал предложение нашей Марии Дмитриевне Пепескул!
– Может, сейчас он станет щедрей и начнет выполнять обещания? – усмехнулся Байдалаков. – Впрочем, мне Мария Дмитриевна в последнее время стала нравиться все меньше. Я никак не могу раскусить, что у нее в голове.
– Мне кажется, что пока один ветер, – сказал Георгиевский.
На что Губарев лишь скептически покачал головой.
Михаил Александрович Георгиевский совершенно напрасно так легкомысленно относился к Пепескул. Вызванная любовью к Комаровскому ненависть Марии Пепескул к профессору Георгиевскому, вылившуюся спустя несколько лет в ее покушение на жизнь Мага, показала всем, что она была всего-навсего орудием Внутренней линии РОВСа, которая пыталась оклеветать и дискредитировать Георгиевского, понимая, что тот был главной силой, приводившей НСНП в движение.
Ранним утром 3 декабря 1935 года в казенной квартире инженера-химика, председателя НСНП Виктора Михайловича Байдалакова раздался настойчивый, повторный звонок.
Байдалаков, накинув на пижаму халат, отворил дверь. Вошедший представился:
– Я из криминальной полиции.
– Чем могу быть полезным? – спросил изумленный Байдалаков, пропуская полицейского.
Оглядев внимательно скромное жилище Байдалакова, полицейский чин неожиданно заключил: