Орлова и тут же, ни слова не говоря, закрыл за ним дверь. Орлов не удержался на ногах и упал на бетонный пол, растянувшись во весь рост, застонав от боли. Когда он поднял голову, в полутемной камере увидел, что на него устремлено несколько десятков глаз.
– Вы кто? Как вас зовут? – поинтересовался один из сокамерников.
– Орлов я. Гавриил.
– Из эмигрантов? По какой статье?
Орлов поднялся, утирая рукавом подбородок – из треснутой губы снова заструилась кровь.
– Сейчас, по-моему, у всех русских эмигрантов статья одна – государственная измена. По делу доктора Линицкого, которого я даже не знаю.
Сокамерники глянули на Линицкого. Тот поднялся со своих нар, подошел к Орлову, осмотрел его лицо.
– Товарищи, пропустите нас поближе к окну. Пройдемте со мной, я осмотрю вас.
Линицкий тронул Орлова за рукав и подошел к маленькому зарешеченному окну. Вслед за ним проследовал и Орлов через два ряда расступившихся сокамерников. Линицкий потрогал лицо юнкера рядом с губами, Орлов зашипел от боли.
– Ничего страшного. Нужно промыть водой и постараться меньше разговаривать и временно вообще не улыбаться, – сказал Линицкий по-русски.
– Какие уж тут улыбки, – еле разжимая губы, произнес Орлов. – А вы, я смотрю, из наших, из русских будете? Или я ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Я и есть тот самый доктор Линицкий. И, поскольку вы никакого отношения к нашей с господином Комаровским организации отношения не имеете, о чем я завтра же и заявлю следователю, вас, вероятно, отпустят.
– А что, Комаровский и в самом деле шпион?
– И к тому же очень хитрый и изворотливый.
– Но в это трудно поверить. Я немного знаю ротмистра… Так, изредка пересекались с ним по делам НСНП…
Они отошли от окна, Линицкий подошел к своим нарам и сел, жестом пригласив и Орлова сесть рядом.
– Зато я знал его слишком хорошо.
– Но кто вы, доктор? О вас весь Белград сейчас рассказывает разные истории.
– Это интересно! И что же говорят?
– Ну, например, что вы коммунист и являетесь агентом большевиков… Но мне почему-то не верится.
Линицкий усмехнулся.
– Напрасно не верится. Я и в самом деле – коммунист. Но коммунист-идеалист. Как коммунист я – агент большевиков. Моя задача состоит в работе по разложению русских эмигрантских организаций путем провокации.
– Разве эти организации опасны большевикам? – удивился Орлов.
– Видите ли, отсюда засылают в СССР агентов с поручениями саботажа, уничтожения важных строек или порчи турбин. Впрочем, – продолжал Линицкий, – я занимался и другими делами. Как-то раз, в компании с Комаровским, я сделал несколько снимков Панчевского железнодорожного моста. Да откуда-то взявшийся жандарм помешал мне закончить работу.
– Но Комаровский коммунистов терпеть не может… насколько я знаю, – неуверенно добавил Орлов.
– Видимо, хорошо умеет скрывать свои мысли и взгляды, – пожал плечами Линицкий.
На этом разговор был закончен. Заключенные стали укладываться спать. Но под утро Линицкий разбудил Орлова и сказал:
– Все же Комаровский дурак. Он был слишком доверчив.
Впрочем, в данном случае верна была лишь вторая часть, ибо никто из знавших Комаровского не считал его дураком. Наоборот, это был умный и дельный человек. Разумеется, не был он и коммунистом, хотя после его ареста многие офицеры это утверждали. Просто Линицкий его перехитрил.
Сопоставив все полученные данные от Орлова, еще раз внимательно перечитав все протоколы допросов, хорошенько всё обдумав, Николай Губарев пришел к выводу, что ротмистр Комаровский и в самом деле стал жертвой обстоятельств и подставы. О чем и сообщил своему шефу Драгомиру Йовановичу, державшему дело Линицкого – Комаровского под личным контролем.
– Значит, ты считаешь, что Комаровский ни в чем не виноват? – жестко спросил Драги.
– Ну, разве что в том, что поддался на провокации Линицкого.
– Решение на твою совесть и на твое усмотрение.
– В таком случае я считаю, что Комаровского следует исключить из процесса.
После этого разговора с Губаревым Йованович распорядился значительно смягчить тюремный режим Комаровскому: ему допущена была передача пищи, газет, писем и свидания со знакомыми. Узнав об этом, первой примчалась на свидание Мария Пепескул.
Разумеется, руководителям РОВС и НСНП не нравилось, что Линицкий попытался втянуть обе эти организации в шпионские игры. Это могло закончиться весьма печально для обеих организаций. Югославский королевский двор заигрывал и с Гитлером, и с Муссолини, а тут у них под носом, оказывается, русские эмигранты шпионят в пользу Советской России. Да их могли просто запретить королевским указом. Информация о террористической деятельности РОВС и НСНП докатилась и до Лиги Наций. В прессе появились отклики, в которых говорилось о необходимости привлечь к суду и противную сторону, то есть белые террористические организации. И понятно, что руководители и РОВС, и НСНП стремились по-своему влиять на ход следствия. Им важно было обвинить Линицкого и его группу в шпионской деятельности и прикрыть свою террористическую деятельность, успокоить белоэмигрантскую общественность.
Представив дело так, что группа Линицкого работала против Сербии, собирала шпионские данные об этой стране, они надеялись отвести удар от себя. Им повезло в том, что бывший сенатор Трегубов привлекался к этому делу в качестве эксперта. Следовательно, он получал на руки все протоколы, был знаком со всеми деталями следствия.
Встревоженный арестами чинов РОВСа в Белграде, генерал Миллер назначил внутреннюю комиссию для расследования этого дела. В ее состав вошли три человека, проживавшие в Югославии: председателем назначен бывший сенатор Сергей Николаевич Трегубов, ординарный профессор уголовного права, профессор Белградского университета и, одновременно, советник югославского Министерства внутренних дел, председатель Зарубежного союза русских судебных деятелей, Общества военных юристов, входившего в РОВС; членами – генерального штаба генерал-майоры Владимир Михайлович Черемисинов и Владимир Александрович Тараканов, преподаватель Высших военно-научных курсов в Белграде. Миллер потребовал от комиссии выяснения дел и обнаружения всех виновных в работе на большевиков не только в Белграде, но и в других странах с тем, чтобы удалить из РОВСа всех вольных или невольных пособников советской власти.
Трегубов как советник Министерства внутренних дел имел возможность присутствовать на закрытых заседаниях суда, что облегчало задачу комиссии, поскольку, помимо собственного расследования в среде РОВСа, он мог ознакомиться со всеми подробностями судебного процесса. По завершении работ комиссии Трегубов представил Миллеру объемистый доклад. Выяснилось, что Комаровский, по утверждению Линицкого, предоставлял в его распоряжение не только секретные бумаги РОВСа, но указал ему имена 14 русских эмигрантов, отправленных РОВСом в СССР и там погибших от рук чекистов.
Комиссия Трегубова опросила многих офицеров, причастных к тайной деятельности РОВСа. 8 марта 1936 года капитан Борис Карпов, член тайной организации «Фаланга», представил комиссии свои показания. «Фаланга» отправляла эмиссаров в Россию. Пять членов «Фаланги» были переправлены в Россию через Румынию под руководством проживавшего в Бухаресте генерала Геруа. Эти отправки прошли благополучно. Один из вернувшихся в Югославию в 1933 году, Северьянов, просил дать ему в помощь еще двух человек. За неимением кандидатов в РОВСе генерал Барбович обратился к Байдалакову. НСНП предоставил «Фаланге» Ирошникова и Флоровского. На этот раз отправка производилась не через генерала Геруа, а при посредстве полковника Жолондковского, агента Внутренней линии в Бухаресте. Эмиссары погибли. Тем не менее Комаровский известил Карпова о том, что Ирошников и Флоровский живы. Откуда Комаровский получил такие вести, Карпов узнать не смог. Комаровский осведомил его также и о провале отправки двух офицеров, проведенной через Жолондковского: офицеры были арестованы в Ленинграде и погибли от рук НКВД.
Подполковник Е. Месснер, участвовавший в делах «Фаланги», подтвердил свидетельство Карпова своими письменными показаниями от 19 апреля 1936 года: «Я знаю, что в течение нескольких лет группа лиц занималась отправками офицеров в советскую Россию; ею было отправлено около десяти человек. Отправки производились через Румынию, и переход границы всегда удавался. Никакой измены не было. Если впоследствии некоторые эмиссары и погибли, то в силу опасности их работы или в бою. В конце 1932 года эта группа прекратила отправки эмиссаров, ибо эта работа должна была проводиться в тесном контакте с РОВСом. Однако группа считала, что ведение дела РОВСом не давало никакой гарантии. Основаниями для ее впечатлений были: чрезмерная централизация, пользование почтой для связи, хранение документов и писем в архивах, выполнение работы плохо подготовленными людьми, не имевшими никакого опыта в деле. Как пример таких недостатков, можно привести письменный запрос из центра о маршруте и дорожных расходах эмиссаров. Это требование мотивировалось желанием центра вести учет предоставленных средств».
Сбоку на документе генерал Миллер написал: «Кто требовал этого?»
25 марта 1937 года начальник канцелярии РОВСа генерал Кусонский подписал и разослал помеченный «Не для печати» циркуляр начальникам отделов и подотделов РОВСа. Осуждая предателей Линицкого, Шклярова и Дракина, канцелярия РОВСа рукой Кусонского защищала Комаровского:
«…расследованием с точностью установлена полная неосновательность распространявшихся врагами ротмистра Комаровского слухов о том, что по его вине погибли многие офицеры, чины Русского общевоинского союза и члены Национального союза нового поколения, посылавшиеся в СССР. Фамилии их всех и условия отправления из Югославии вполне установлены. Ротм. Комаровский в отправке большинства из них участия не принимал, а постигшие многих из них неудачи объясняются главным образом отсутствием конспирации со стороны самих пострадавших».