и контрабандистов, затем показал рукой вперед.
– Идите по этой дороге. Вон за той вершиной уже Австрия. Пограничников там нет.
– Спасибо, родной. Дай бог тебе здоровья! – едва ли не хором стали благодарить его женщины.
Через несколько часов группа вышла к небольшому австрийскому населенному пункту, затем добралась до железнодорожной станции и на поезде прибыла в Вену, где ее встретили сотрудники советского посольства. Через некоторое время высланные были отправлены на Родину.
Наконец-то Линицкая, отчитавшаяся перед руководством внешней разведки, воссоединилась в Харькове, на улице Балашовской, со своими детьми. Слезы радости лились рекой.
«Теперь, – думала она, – дождемся возвращения Леонида Леонидовича и будем жить спокойно, только вспоминая пережитое».
К Линицкому, как к руководителю «разоблаченной русской сети разведчиков», были применены суровые меры воздействия – в течение трех месяцев его жестоко пытали. Однако никаких сведений о своей работе и о своих товарищах советский резидент полиции не сообщил. В ходе следствия и на суде он вел себя исключительно стойко, использовал процесс для разоблачения истинной роли РОВС и НТСНП, которые с территории Югославии вели свою террористическую деятельность. В ходе судебного разбирательства Линицкий и его товарищи не связывали себя с советской разведкой, а выступали якобы от имени самостоятельной политической организации, боровшейся из патриотических побуждений против экстремистских устремлений отдельных руководителей белой эмиграции. В своих показаниях они подтверждали, что работали против РОВС и НСНП по идейным соображениям, что никаких противозаконных действий против Югославии не совершали. Это соответствовало действительности, и следствие, как ни старалось, не смогло инкриминировать им шпионаж.
Проводившая официальное следствие югославская тайная полиция пыталась исключить утечку сведений об истинных делах белой эмиграции. Тем не менее информация о террористической деятельности РОВС и НТСНП дошла до Лиги Наций. В европейских средствах массовой информации печатались репортажи с судебного процесса, излагавшие показания Линицкого, и содержались призывы привлечь к суду и белогвардейские организации.
Материалы следствия были направлены не в суд, а в Министерство юстиции, затем в Министерство иностранных дел, а после этого их рассматривал Совет министров. В результате было принято решение о передаче материалов в суд только на четырех человек, в числе которых оказался и ротмистр Комаровский.
Дата начала суда несколько раз переносилась.
Наконец, 3 ноября 1936 года при закрытых дверях начался процесс над Леонидом Линицким в Суде защиты государства. Зацепиться югославской полиции было не за что. Линицкому было предъявлено обвинение в том, что он собирал сведения о стратегических железных дорогах, которые строятся в Югославии, о поставке военных материалов из Германии, в фотографировании моста, в получении данных о численности русских офицеров, находящихся на службе в югославской армии, в копировании секретных актов Югославии. Леонид Леонидович признал, что собирал сведения о русской эмиграции и получал за это деньги от Феликса, советского агента в Праге. Но не более и не менее. Что же касается обвинений Линицкого в отношении Комаровского, то, благодаря сербскому адвокату ротмистра Велимиру Вукичу, они были полностью опровергнуты.
– Наконец, ваша честь, – заканчивал свою речь Вукич, – надеюсь, вам понятны мои аргументы в пользу того, что списки засылаемых в Россию членов РОВС обвиняемый Линицкий составлял сам, фотографии же имеются в свободной продаже во всех русских киосках, а информацию, которую якобы обвиняемый Линицкий получал от моего подзащитного, не только может, но и обязан читать каждый рядовой чин РОВСа. Более того, могу утверждать, что у обвиняемого Линицкого и всей его группы было задание от коммунистического центра – физическое устранение или провоцирование моего подзащитного, господина Комаровского, и полное его обезврежение, как антикоммунистического деятеля. Второй же задачей группы большевистских агентов-провокаторов, очевидно, являлось углубление розни между национальными русскими организациями, минирование их, взрыв в IV отделе РОВСа, который должен был последовать неизбежно за арестом моего подзащитного. Сюда же можно отнести, как следствие психологического порядка – разочарование в борьбе, естественное ее ослабление или даже усталый отказ от нее со стороны «испуганной» части зарубежья.
Всего состоялось двенадцать судебных заседаний. 12 ноября был последний день заседания суда.
Пока судья готовил решение, четверых арестантов – Линицкого, Шклярова, Уншлихта и Комаровского – временно перевели на Аду Циганлию – большой остров на Дунае, в черте Белграда. Им разрешили целый день вместе гулять на свежем воздухе, чем они с удовольствием и занимались. Впрочем, трое действительно гуляли вместе, а четвертый, Комаровский, естественно, от такого предложения отказался.
Они много говорили: о делах, о будущей своей жизни в Советском Союзе, но чаще, конечно же, о семьях и своих любимых. Шкляров был поражен: насколько Леонид Леонидович скрывал свои чувства, когда они были на свободе, настолько сейчас он раскрылся.
– Если бы ты знал, Ваня, как я скучаю по своей Катеньке, по Галочке и Борисику. Я ведь не видел их уже почти год. Как они там?
– Я тоже скучаю по Наде. Вчера получил от нее письмо. Она в Москве, неплохо устроилась.
– А мои в Харькове. Маме, правда, легче стало… Иван Андреевич! – Линицкий повернулся к Шклярову и взял его за петлицы пальто. – Ты явно получишь меньший срок, чем я… Дай мне слово… Нет, дай мне честное слово, что если ты каким-либо случайным образом доберешься до Харькова раньше меня, то сообщи Катюше, лично или письменно, что в случае, если она не сможет ждать моего возвращения и вздумает выйти замуж, или что-либо в этом роде, то я не смогу больше жить, так как жизнь для меня без Кати бесцельна. И если я, узнав об этом, потом приеду как-нибудь, то лишь для того, чтобы убить ее, а потом себя.
– Я, конечно, ничего такого передавать не буду, даже если и случайно окажусь в Харькове, потому что уверен, что Екатерина Федоровна верна тебе и будет ждать тебя, сколько бы ни понадобилось.
Линицкий немного успокоился, не спеша пошел вперед. Шкляров молча следовал за ним.
– Скорей бы уж суд! – вздохнул Леонид Леонидович.
16 ноября 1936 года Суд защиты государства, заседавший девять дней, вынес решение по этому делу. В итоге суд признал Линицкого виновным лишь в «проведении коммунистической пропаганды в полицейской тюрьме в ходе следствия», в нарушении закона о защите общественной безопасности и порядка в государстве и в «нанесении ущерба белоэмигрантской организации, связанного с кражей документов из сейфа». Линицкий был приговорен к двум годам и восьми месяцам каторжных работ в тюрьме для политических преступников, двум с половиной годам лишения прав и высылке из Югославии навсегда. Иван Андреевич Шкляров, укравший сумочку Марии Дмитриевны Пепескул, был осужден на 10 месяцев тюремного заключения и к изгнанию из Югославии навсегда. Иншлихт – к трем годам строгого тюремного заключения, трем годам лишения прав и к изгнанию из Югославии за принадлежность к шпионской организации. Федор Ардальонович Дракин – на шесть месяцев. Наказание все отбывали в тюрьме города Сремска Митровица.
Ротмистр Альбин Комаровский, не подпавший под статьи уголовного уложения, был выслан в административном порядке в Болгарию на основаніи § 280 закона Уголовно-процессуального кодекса, который гласил: «Если Суд получит убеждение в полной невиновности обвиняемого, или если обнаружит обстоятельства, исключающие вину, или если найдет основания для обвинения недостаточными – он освобождает подсудимого тотчас же, руководствуясь принципом свободного убеждения судей».
Югославские власти оценили по достоинству скользкую личность Комаровского. Высылая его из страны, они не дали ему нансеновского паспорта. Шеф русского отдела тайной полиции Николай Губарев перед его высылкой вызвал Околовича и, назвав точную дату, когда «красный ротмистр» будет в отдельном купе подъезжать к границе, намекнул, что никто не усомнится в его самоубийстве…
Но все обошлось. Околович не стал идти на убийство соратника. В Софии Комаровского встретили с распростертыми объятиями Фосс и его помощники. Изгнанному из Югославии Комаровскому они поручили работу среди русской молодежи в Болгарии, уже подмятой незримыми руководителями.
Решение суда усилило распри в среде руководителей и разброд среди рядовых членов. У руководителей террористических организаций и групп стали возникать подозрения в отношении друг друга, «красная агентура» мерещилась им повсюду. Даже сенатор Трегубов вынужден был заключить: «…кроме раскрытой шпионской линии Линицкого должна существовать другая, более конспиративная разведывательная организация большевиков, на обязанности которой лежит освещение заметных лиц местной русской эмиграции. Поэтому надлежит рекомендовать организациям РОВС не убаюкивать себя тем, что ликвидирована шпионская группа Линицкого, и удвоить свое внимание и осторожность, памятуя, что враг не дремлет, и его разведывательные щупальца незаметно проникают в нашу среду и цепко ее опутывают».
Процесс серьезно поколебал устои белоэмигрантских организаций, занимавшихся террористической деятельностью, и фактически парализовал их активность.
Освободившись из тюрьмы раньше всех, Фёдор Ардальонович Дракин сразу стал хлопотать о визе, чтобы покинуть Югославию, вернуться в Россию и воссоединиться с семьей. Но не все оказалось гладко. Ему стали чинить препятствия. Югославские власти не могли ему простить, что он, будучи на хорошем счету в Министерстве путей сообщения, оказался советским шпионом. А тут еще и безденежье началось. Он написал письмо жене, объясняя сложившуюся ситуацию. Мария Николаевна показала письмо дочери и стала с ней советоваться, что же делать. А потом села писать мужу ответ: