«Дорогой Федичка!
Сегодня получила твое письмо и спешу тебе ответить. На визу не возлагай надежды и предпринимай немедленно хлопотать о визе в Любляне, как ты писал, возьми адвоката, заплати ему и может, бог даст, тебе удастся получить визу на несколько дней и уезжай немедленно. Деньги я тебе послала, ты должен их сегодня получить – 3000 дин. Я думаю, тебе хватит выбраться из этой милой страны. Во всяком случае, выбирайся какими-нибудь путями, лишь бы быть вне досягаемости, ты знаешь кого. Я здесь сижу тоже, как на иголках, от всяких волнений, нет покоя ни одной минуты. Ты, как только уедешь, немедленно мне телеграфируй, чтобы я не волновалась, даже телеграфируй, когда получишь визу или вообще сможешь уехать, чтобы я знала, что с тобой и где ты. Вообще не теряй со мной связи и сообщай о себе почаще. Письма твои я получаю. Катя сильно беспокоится о тебе, телеграфировала в Вену и спрашивала, где ты…»
В этот момент в комнату забежала Галочка, бросилась к Марии Николаевне на колени.
– Бабушка, тебя мама зовет!
Мария Николаевна поцеловала внучку в щечку, прижала к себе на пару минут, затем отстранилась.
– Радость моя, скажи маме, что я сейчас допишу письмо дедушке и приду.
Внучка убежала, а Мария Николаевна вновь обмакнула перо в чернильницу.
Совсем недавно Катя с матерью и детьми переехала на новую квартиру в Харькове на улице Свет Шахтера, дом 6/2, предоставленную им руководством ИНО ГПУ, хотя женщинам и жалко было расставаться с Надеждой Петровной. Они уже вполне сдружились. Тем более что у них у всех был общий объект переживания – Леонид.
Помогал Фёдору Ардальоновичу Дракину покинуть Югославию и заместитель резидента советской разведки в Болгарии, коллега Леонида Леонидовича, Василий Иванович Пудин, добившийся в Болгарии блестящего результата – завербовал крупного японского дипломата, от которого за вознаграждение получил шифры его МИДа. Это позволило в первые годы войны читать секретную переписку между Токио и Берлином, быть в курсе их планов в отношении СССР.
9 ноября 1936 года, когда в Белграде еще шел процесс над Линицким, Пудин, вернувшись на некоторое время в Москву, отправил в Харьков письмо Линицкой:
«Уважаемая Екатерина Фёдоровна.
Перед отъездом Фёдора Ардальоновича я условился с ним, что он по приезде мне напишет, как они доехали и устроились. Прошло вот уже много времени, но письма я не получил.
Выругайте его за меня и напишите мне сами.
Вместе с этим письмом по почте посылается Вам на содержание 1000 рублей. Эта сумма впредь до особого предупреждения будет переводиться Вам каждый месяц. По своему усмотрению из этой суммы Вы помогите мамаше Леонида, так как переводы ей через отдел прекращаются.
От парижского адвоката мы получили письмо, что он 29/Х выехал к Леониду для того, чтобы присутствовать на суде. Как я передавал ранее, что суд должен был состояться 27, не состоялся. Должен был быть в первых числах ноября, но информации по существу мы пока никакой не имеем. Как только получим, немедленно Вам сообщим.
Пишите, как Вы устроились в новой квартире. Как ребята? Передайте Марии Николаевне, Фёдору Ардальоновичу, Галочке и Бобику от меня привет.
Крепко жму Вашу руку,
В. Пудин».
После обеда в офицерском собрании РОВСа в Софии Георгиевский заболел. В течение двух суток он мучился от отравления неизвестным ядом, и лишь железное здоровье спасло его от смерти. Но нужно было возвращаться в Белград – через три дня было намечено заседание Исполнительного бюро НСНП.
За день до заседания в том же кабинете, где обычно заседало Исполнительное бюро Союза, собрались Байдалаков, Георгиевский, Околович и бывший кадет хабаровского кадетского корпуса Гоша Перфильев, впоследствии ставший председателем Югославского отдела НТСНП.
– Господа! Нужно решить, как нам обезвредить Марию Пепескул, которая не только вносит раскол в наши ряды, но уже привлекла на свою сторону ряд людей из «офицерского звена», – начал Байдалаков.
– Более того, у меня есть данные, что она в какой-то мере влияет даже на генерала Барбовича, – подхватил мысль Околович. – Последний настаивает, что его адъютант Комаровский не столь уж виноват и, конечно, никакого отношения к ОПТУ не имеет.
– Ну, если не считать, конечно, что при обыске его квартиры были обнаружены мои исчезнувшие письма и материалы, заинтересовавшие органы безопасности Югославии, – съязвил Байдалаков.
– Георгий Сергеевич! – обратился к Околовичу Георгиевский. – Я не исключаю, что мое отравление в Болгарии как-то связано с высланным туда Комаровским в отместку за мои нападки на Марию. Сами видите, что Пепескул точно взбесилась: плетет небылицы про Виктора Михайловича, меня и многих других, кто с ней не согласен; уподобляется советским провокаторам, а их ГПУ заслало немало, поставив задачу разобщить эмиграцию, подстрекая на борьбу за призрачную власть, иллюзорное влияние и тем внося общий раздор не только среди левых и правых, но и среди военных организаций.
– Молодежи трудно во всем этом разобраться… – заметил Околович.
– Если так пойдет дальше и мы как-то ее не уймем, она будет гадить дальше. К сожалению, к ней прислушиваются… Сделать это нужно умно и решительно, дабы предотвратить раскол в Союзе! – решительно произнес Байдалаков.
– Я считаю, что нам следует приступить к негласному расследованию деятельности Пепескул, – заявил Перфильев.
– Гоша, вы человек талантливый, принципиальный, к тому же журналист, – ухватился эа его слова Околович. – К тому же Пепескул вас почти не знает. Может, вам попробовать притвориться ее сторонником? Она цепляется за каждого человека, а вы для нее козырный туз! Ей ведь, по сути, удалось завербовать лишь одного Черташа.
Члена Белградского отделения Алексей Черташ был автором печатавшихся в белоэмигрантской газете «За Россию» статей на тему «Украина – Малороссия – Великороссия», в которых он отстаивал единство русского народа и Киев, как мать городов русских.
Не ожидавший такого предложения, Перфильев поначалу отнекивался, но после долгих уговоров Байдалакова и Околовича его сомнения рассеялись, и он взялся за важную миссию, дабы предотвратить раскол в НСНП… Тут же была продумана вся «шпионаская» операция.
В квартире Перфильева на камине в гостиной установили закамуфлированный микрофон, а в сарае засели стенографистка, полицейский шпик и два энтеэсовца… Вопреки ожиданию, Гоша довольно легко вошел в доверие к Пепескул.
Завербованный Марией Алексей Черташ уговаривал других членов вступить в их «организацию». Члены НСНП, не поддавшиеся уговорам Черташа, сообщали Исполнительному бюро о его подрывной деятельности. В марте 1937 года Черташ был исключен из Союза. Тем не менее деятельность Пепескул и Черташа не прекратилась. В сентябре 1937 года они приступили к созданию в лоне Союза своей тайной группы. Цель – ликвидация возглавления НСНП. Работали они осторожно и последовательно. Исподволь вели агитацию среди членов Союза. О беседах с заговорщиками члены Союза сообщали своим руководителям. Чтобы лучше знать о планах и намерениях заговорщиков, руководители НСНП и поручили Перфильеву прикинуться сторонником Пепескул и Черташа. Несколько позже ему в помощь был дан второй член Союза, присоединившийся к заговорщикам по рекомендации первого.
Закончив предварительную подготовку, Пепескул и Черташ посвятили неофитов в свои планы устранения Георгиевского и Байдалакова. 10 октября Пепескул поведала заговорщикам о своих планах: прежде всего убийство Георгиевского, что – легко, и захват центрального руководства НСНП, что – значительно труднее.
23 октября состоялось последнее конспиративное собрание, которое как раз и состоялось на квартире Перфильева.
– Георгиевский – весьма опасный тип и вредный для нашего движения, – начала свою речь Пепескул. – Во-первых, он масон! Именно этим я объясняю его несогласие устроить покушение на Литвинова, тоже масона. Во-вторых, он отказался пойти на связь с опытным болгарским разведчиком Буревым, тем самым Буревым, господа, который помог председателю французского отдела Союза Поремскому взорвать несколько советских самолетов в Испании…
Обвинений было еще много, и все они в устах этой полной и решительной женщины звучали убедительно. Закончила она тем, что объяснила наступившее охлаждение между РОВСом и НТСНП подспудной деятельностью генсека. В конце она предложила сперва застрелить Георгиевского:
– Я готова взять на себя эту задачу! Для меня убийство Георгиевского – вопрос, в принципе решенный еще полтора года назад.
Выслушав все это, Перфильев заявил:
– Я являюсь сторонником решительных мер, и если все так, как говорит Мария Дмитриевна, то профессора следует убрать! Но только не надо шума, который лишь привлечет к операции полицию.
– А что, если похитить его в автомобиле, как генерала Кутепова? – предложил Черташ.
– Или отравить цианистым калием, туберкулезными бациллами и толченым бриллиантом, толченым бриллиантом, наконец, – вставил Перфильев, выразительно поглядев на кольцо с бриллиантом, которое носила на среднем пальце Пепескул.
– Бриллиантовая пыль, – тут же ухватилась за предложение Пепескул, – средство незаметное, но верное. Я – инженер-химик, знаю это хорошо. Могу достать агатовую ступку в моей лаборатории и приготовить пыль.
На том и порешили. Срок выполнения – две-три недели.
В ту пору в эмигрантских кругах ходил настойчивый слух, что смерть генерала Врангеля была насильственной – денщик ему в еду подсыпал толченые бриллианты.
На Древнем Востоке самой страшной казнью считалась чашка кофе с бриллиантовой пылью. И тот, кого казнили, умирал в ужасных муках в течение суток. Провинившегося или неугодного придворного султан лично поил кофе, в который предварительно насыпали мелкую бриллиантовую крошку. Считалось, что это даже делало кофе особенно вкусным. В течение дня почти невесомые бриллианты наносили тысячи мельчайших порезов на стенки кишечника и пищевода несчастной жертвы. Ч