Надежде Петровне оставалось лишь уповать на судей. Хотя человеку, никогда не сталкивавшемуся с советским правосудием, ей, конечно, было невдомек, что судьба ее была решена уже задолго до ареста и вынесения приговора.
В городе Харькове бытует такая легенда: как-то царица Екатерина II, в бытность в Харькове, махнув рукой в сторону возвышавшейся над ним горы, сказала: «Быть там «холодной» (то есть тюрьме). Так появилось название современного района Харькова – Холодная гора.
Впрочем, в данном случае легенда никак не связана с реальностью. Тюрьма на Холодной горе появилась гораздо позже – в 1847 году было возведено здание арестантской роты, которая вместе с семинарией, Всехсвятской церковью и часовенкой стали первыми каменными постройками на Холодной горе, в то время малонаселенной околице города. Тюрьма занимает целый квартал между примыкающими к Полтавскому шляху улице Володарского и Проезжим переулком. На противоположной стороне улицы, почти напротив, находится известная в городе Холодногорская церковь.
Конечно, у Холодногорской тюрьмы не такая страшная слава, как у Белградской Главнячи, но хватало и своих страшилок. С 1893 года Холодногорская тюрьма стала пересыльной: туда свозили осужденных со всего юго-востока России, из Харькова в «столыпинских» вагонах везли в Одессу, а оттуда морем на Сахалин. Так продолжалось до 1903 года, пока ссылку снова не ограничили, сделав прерогативой преимущественно политических. До 1917 года здесь были Губернское тюремное учреждение и Исправительные арестантские отделения роты гражданского ведомства.
В эту тюрьму и привезли 65-летнюю Надежду Петровну Линицкую. В тюремном дворе перетрясли ее вещи, затем сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в анфас и профиль, после чего конвойная повела ее в камеру.
Камера размерами примерно 7 на 8 метров, два окна с видом на какую-то улицу через стену, метра в три высотой. В камере было 25–30 человек. Дали каждому хлеба 700 граммов и какой-то «затирки». Ни нар, ни матрасов, пол цементный. На ночь располагались спать на полу, подостлав то, что у каждого было.
Камера оказалась полностью забита «врагами народа». Когда за Надеждой Петровной закрылась обитая железом дверь, она еще некоторое время стояла, привыкая к полутьме камеры. Женщины в камере были и совсем молодые, и постарше, но на первый взгляд Линицкой показалось, что ее возраста, кому за шестьдесят, не было ни одной.
– Чего стоите! Вон там место у стены еще есть, на полу, – откликнулась сидевшая ближе всех к окошку седовласая женщина, лет сорока, в синей тюремной робе.
Надежда Петровна прошла к тому месту, которое ей указали, при этом перешагивая через лежавших или сидевших с вытянутыми ногами сокамерниц.
– Какая статья? – спросила все та же седовласая.
– Что? – не поняла Линицкая.
– По какой статье, спрашиваю, загремела?
– 54-я.
– Еще одна шпионка, изменщица, – хмыкнула дама помоложе, сидевшая рядом с седовласой.
– Я Родине не изменяла, – постелив прямо на пол свое пальто и устраиваясь на нем, ответила Надежда Петровна.
– Все вы так говорите, пока не понюхали кулака следователя. Он вам быстро объяснит, на какую разведку вы работали.
– Я ни на какую разведку не работала.
Уголовницы в ответ захохотали. Женщина, оказавшаяся соседкой Линицкой, лишь тяжело вздохнула:
– Я тоже так считала до первого допроса. У вас есть что-нибудь теплое? А то ночью замерзнете.
– Нет! Только пальто, буду в него кутаться.
Ее не трогали почти неделю. За это время в камеру запихнули почти двести человек, спать приходилось по очереди. Одна часть спит, а другие – или стоят, или ложатся, как брёвна, один возле другого, и все равно все уж не помещались, чтобы спать одновременно. Многим не хватало воздуха. Хуже всего было, когда кто-либо умирал. Приходилось стучать в железную дверь, орать, требовать, чтобы вынесли труп.
К концу недели умерла уже третья по счету арестантка, ее забрали сразу же, а в камеру пришло начальство. Поднялся неимоверный шум, все наперебой стали протестовать: кричали, что в камере нечем дышать, что нас больше двухсот человек, так что нельзя даже сесть, и что ж это за издевательство?!
– Или мы объявим голодовку, или пусть разгрузят камеру!.. – предъявила ультиматум староста камеры.
– Плевали мы на вас, врагов! – скривив от ненависти холеное лицо, ответил начальник тюрьмы. – Можете объявлять голодовку – больше хлеба останется. А будете кричать – еще добавим людей! Здесь, бывало, и по 350 человек сиживало, так что вам еще повезло!..
Линицкую вызвали к следователю лишь на пятый день. Следователь по фамилии Сова был маленький, круглолицый, почти безбровый, с пухлыми губами и с бритой наголо головой по тогдашней моде.
– Здравствуйте, Надежда Петровна! Я ваш следователь, моя фамилия Сова. Советую вам отвечать на вопросы правдиво и четко. Это в ваших же интересах. Садитесь!
Надежда Петровна села на табурет, стоявший в нескольких метрах от стола следователя. Сова направил на нее свет настольной лампы, отчего Линицкой пришлось прищуриться и периодически вертеть головой, чтобы укрыться от яркого света – но все было тщетно.
– Год и место вашего рождения.
– 24 декабря 1872 года, город Змиев Харьковской области.
– Род занятий?
– Домохозяйка.
– Социальное происхождение?
– Дворянка. Отец был агентом Земского страхования.
– Служба в белых и других контрреволюционных армиях?
– Работала сестрой милосердия в Ахтырке.
– Состав семьи?
– Сестры: Вера Арцыбашева, 69 лет, Александра Солодовник, зять Черемисинов Владимир, внук Олег Егерман – проживают в Харькове. Сын Леонид находится в Югославии, работает доктором.
Закончив предварительную часть, Сова посмотрел на Линицкую. От яркого света у нее на лице стала виднее бледность. За эту неделю она осунулась и еще более постарела.
– Вам предъявлено обвинение в том, что вы являетесь шпионом польской разведки, – Сова чеканил каждое слово. – Следствие требует от вас правдивых показаний по существу.
Надежда Петровна еще более побледнела, зрачки расширились от удивления. Она ведь знала, что за ней никакой вины нет, поэтому отвечала по возможности спокойно:
– Шпионской деятельностью я никогда не занималась.
– Вы говорите неправду! – Сова слегка повысил голос. – Вы давали ряд заданий по шпионской деятельности Прокопович Елене, которая являлась к вам за шпионскими материалами от своего отца.
Лицо Надежды Петровны еще более вытянулось от удивления.
– Прокопович Елену я совсем не знаю и таковой никогда не видела.
– Следствие располагает точными данными о том, что вы Прокопович принимали у себя на квартире со шпионскими сведениями. Требую правдивых показаний!
– Прокопович Елены я не помню, чтобы когда-либо с ней встречалась, – и тут она вспомнила, кто такая эта Елена Прокопович. – Возможно, и встречалась у ее тетки, Хоменко Екатерины Аристарховны, проживающей на улице Полтавской в Харькове, которая является сродственницей Прокоповичам.
– Откуда вы знаете Хоменко Екатерину?
– Я ее знаю еще с 1916 года по Ахтырке, где у Хоменко был винокуренный завод, дом и дом в Харькове, где сейчас гостиница «Спартак», 500 десятин земли в Харькове. Я встречалась с Хоменко часто у себя на квартире, у нее на квартире я была один раз в 1925 году.
– Вы с Хоменко вели разговоры о шпионской деятельности?
– Разговоров о шпионской деятельности я с Хоменко не вела. Когда была Хоменко у меня, то разговоры были чисто бытовые.
– Разговоры на политические темы у вас с Хоменко были?
– Да, были. Мы часто вели беседы в антисоветском духе о политике советской власти, где Хоменко высказывала свои недовольства советской властью, приводила примеры в клеветническом духе о жизни крестьянства на селе.
– Откуда вам известен Ватминский?
– Ватминского я никогда не видела и такового не знаю.
– Вы говорите неправду! В 1931 году, будучи в театре, Ватминский вас знакомил с Зачиняевым Василием Васильевичем.
– Ватминского я совсем не знаю, как не знаю и Зачиняева Василия Васильевича.
– Вы говорите неправду. Следствие располагает точными данными о том, что вы Зачиняеву давали ряд заданий по шпионской деятельности.
– Я утверждаю, что Зачиняев мне совсем не известен и никаких заданий я ему никогда не давала.
– Зачитываю вам показания Прокопович Елены.
Сова взял со стола несколько листов и стал читать.
– «…А когда мы встречались с Линицкой в ее квартире, она нам, мне и Зачиняеву Василию, давала задания по шпионской деятельности…» Отрицаете вы это показание?
– Да, это показание Прокопович Елены я отрицаю.
– Зачитываю вам показание Зачиняева Василия, которое подтверждает вашу шпионскую деятельность…
Следователь взял в руки очередные листы с показаниями какого-то Зачиняева. Линицкая прктически не слушала. Она знала, что никакого Зачиняева она не то что не знает, но даже никогда не слышала эту фамилию. Ей стало страшно, она не понимала, как могут ее, пожилую женщину, оговаривать люди, которые ее совсем не знают. Что это за люди такие? И зачем они это делают? И вдруг Надежда Петровна сообразила, что, может быть, все эти люди – родственники или знакомые Екатерины Аристарховны Хоменко, а у той и в самом деле были причины для недовольства советской властью, лишившей ее и ее мужа состояния и имущества – ведь до революции у этого семейства было всего в достатке, сейчас же она считалась чуждым элементом.
Сова закончил читать, она не стала дожидаться ответа, тут же высказалась сама:
– Показание Зачиняева я также отрицаю, с ним никогда не встречалась. С Хоменко я знакомство имела и ее подозреваю в шпионской деятельности. С одной стороны, потому, что она является сродственницей Прокоповичам, а, с другой стороны, то, что она, не имея средств к существованию, занималась мелкой спекуляцией и располагала большими средствами, давала деньги взаймы. Говорила мне лично в тридцать третьем году, что она посылала своей сестре в город Зеньков деньги.