– Это лишнее, Андрия, – кивнул на сумку Линицкий.
– Ничего не лишнее! Мы же не могли себе позволить явиться в гости с пустыми руками.
Линицкий сразу завел гостей в столовую.
– Вы пока тут с продуктами хозяйничайте. Сейчас Катя поднимется, поможет, а я пока отпущу няню.
– Няню? – удивился Хебранг.
– Ну да! Мы же тут с дочкой.
В этот момент из гостиной вышла няня, держа за руку Гордану.
– Зорка, вы можете быть свободны. Иди ко мне, Горданочка!
Линицкий присел, готовясь обнять дочь, но девочка, увидев незнакомых людей, растерялась и даже готова была расплакаться.
– До свидания, доктор! – попрощалась няня, взяла свою сумочку и ушла.
– Ой, какая красавица! – улыбнулась Ольга, подходя к девочке. – Тебя как зовут?
– Голдана!
– Гордана! А у нас с дядей Андрией недавно сын родился, Андрия его зовут. Хочешь как-нибудь его увидеть?
– А он не делется?
– Не-ет! – засмеялась Ольга. – Он еще маленький, меньше, чем ты.
В это время появилась и Екатерина Фёдоровна, услышав такой диалог, тоже засмеялась.
– Сколько ей? – спросил Хебранг.
– Три годика.
Женщины пошли на кухню разбирать привезенное Хебрангами и готовить ужин, а мужчины уединились в небольшую комнату с маленьким окном, занавешенным до середины темно-красными занавесками, служившую рабочим кабинетом Леонида Леонидовича.
Разумеется, Линицкий знал, что Андрия Хебранг вместе со Сретеном Жуйовичем возглавляли сталинистскую оппозицию Тито в политбюро и правительстве. А Хебранг пока еще являлся министром промышленности, председателем Экономического совета и Союзной плановой комиссии. Правда, в апреле 1946 года его вывели из состава политбюро ЦК КПЮ из-за разногласий по поводу концепции экономического развития страны. Лучшего кандидата для вербовки и найти было трудно. Да его даже и вербовать не нужно было – он готов был идти до конца, отстаивая интересы сталинской линии и плановой экономики советского образца.
Когда же двое мужчин уединяются для каких-то разговоров, то они обязательно скатываются к политике. Тем более, когда оба в этом заинтересованы.
– Ты вернулся к нам сам по себе или по заданию? – на правах старого друга сразу взял быка за рога Хебранг.
Линицкий слегка задумался: сразу открыться или чуть повременить. Паузу, однако, затягивать было нельзя, и Линицкий, улыбаясь, произнес:
– Знаешь, Андрия, я думал, что рассказы про ностальгию – это все сказки. Однако же, живя в Югославии много лет, женившись здесь, родив двух детей, я скучал по России. Вернувшись же на родину, вдруг понял, что в Югославии осталась частица меня. Видишь, даже дочке дали сербское имя. И когда у нас с женой появилась возможность вернуться в эту прекрасную страну, ставшую для нас, хоть и мачехой, но любимой, мы с радостью этой возможностью воспользовались.
Хебранг, слегка прищурясь, посмотрел на Линицкого и, молча пожевав губами, усмехнулся. Он все понял. И Линицкий тоже это понял.
– Ну а у тебя как дела? Все борешься? Я тут недавно в газете «Борба» читал о твоей дискуссии с премьером Карделем на Совете министров.
– Было дело! Понимаешь, я вижу, что Тито, а в правительстве, разумеется, Кардель, ведут нашу экономику куда-то в сторону от пожеланий товарища Сталина. Сейчас я работаю над составлением первого пятилетнего плана и указываю Карделю и товарищам на отставание сельскохозяйственного производства. Доказываю, что нужно создавать колхозы по примеру Советского Союза, а мне возражают, что колхозы в Советском Союзе – это современный вид крепостного права и в социалистической Югославии такого никогда не будет. Но наши сельскохозяйственные кооперативы пока не могут обеспечить страну сельскохозяйственной продукцией.
– Погоди, Андрия! Я считаю, ты здесь не совсем прав. Ведь ты споришь, доказываешь свою правоту – и к тебе прислушиваются. Значит, что-то оседает в умах членов правительства.
– Ага! А еще больше оседает на бумаге нашей госбезопасности, – махнул рукой Хебранг.
– Ты думаешь, за тобой следят?
– Не думаю, а знаю. Вон, даже водитель мой, Милорад, хороший парень, воевал, но я знаю, что ему приказали следить за всеми моими перемещениями и визитами. Ты думаешь, почему он испугался, когда я отправил его у твоего дома домой? Потому что завтра у него спросят, во сколько он привез меня к тебе, а во сколько я от тебя ушел. А он не будет знать, что отвечать.
Хебранг засмеялся, похлопал Линицкого по плечу.
– Тебе-то, Леонид, бояться нечего. По крайней мере, пока мы с вами дружим.
– А ты думаешь, что дружбе наших народов может что-то помешать? – удивился Линицкий.
– Слушай, Леонид! Ты же знаешь, что Сталин с Димитровым продвигают идею Балканской Федерации в составе Югославии, Болгарии и Албании?
– Слышал.
– Ну, так вот! А Тито всячески этому противится. Ты же помнишь, что и во время войны два маршала не слишком-то ладили.
– Да, да, особенно эта его телеграмма.
В этот момент в комнату вбежала Гордана, хватая отца за руку, чтобы повести за собой. Однако он не понял этого, посадил ее на колени и погладил по головке.
– Боюсь, что все это плохо кончится.
– Вот только бы выяснить, для кого, – усмехнулся Линицкий.
– Горданочка, что же ты не приглашаешь в столовую папу и дядю Андрию, – заглянула в кабинет улыбающаяся Екатерина Фёдоровна.
– А он меня не слушает, – ответила девочка, чем вызвала смех у всех троих взрослых.
– Пойдемте, мужчины, за стол. Что же на голодный желудок беседовать.
На 1 марта 1948 года Тито назначил заседание политбюро ЦК КПЮ, на котором должны быть рассмотрены итоги визита и переговоров югославской делегации в Москве и окончательно решен вопрос о федерации с Болгарией. Югославские коммунисты впервые официально должны были решить: подчиниться Сталину или идти своим путем. Огромного труда стоило Тито переубедить большинство членов ЦК, ибо многие из них, напуганные необычайным гневом Сталина и пребывавшие в полном недоумении о причинах этого гнева, готовы были подчиниться его требованию. Выступая неоднократно в Народной скупщине, югославском парламенте, Тито, используя весь свой ораторский дар, объяснял причины, мешающие Югославии на данном этапе объединиться с Болгарией.
– Несмотря на тяжелые исторические разногласия между Болгарией и Югославией, а особенно между Болгарией и Сербией, – говорил он, – все эти трудности можно преодолеть и тяжелое прошлое забыть. Но это может произойти лишь спустя немалый период времени и лишь благодаря нашему искреннему братскому сотрудничеству с болгарским народом. Югославии все еще не удалось залечить тяжелые раны, нанесенные ей войной. Одновременно в стране развернулась индустриализация и электрификация. Поэтому образование в это время федерации с другой, еще более отсталой, страной легло бы на нас тяжелым экономическим грузом и поставило бы под вопрос осуществление нашего пятилетнего плана. Общая культурная, экономическая и политическая жизнь в Болгарии развивалась и развивается в несколько ином, чем в Югославии, направлении, поэтому в первую очередь необходимо в тесном обоюдном сотрудничестве устранить все то лишнее, что позднее может иметь роковые последствия.
Эти слова смогли убедить людей. Теперь оставалось закрепить это в партийных документах, что в те годы в социалистических странах было равносильно государственному закону.
Во второй половине дня 1 марта члены политбюро потянулись на Румынскую улицу, в дом номер 15, где находилась белградская вилла Тито. Там в то время и позже часто проходили заседания политбюро и ЦК. Небольшой, но довольно просторный и уютный двухэтажный дом этот до войны принадлежал какому-то инженеру и заметно отличался от близлежащих домов и вилл архитектурой и беломраморным цветом. В октябре 1944 года, когда части Народно-освободительной армии Югославии при содействии Красной армии освобождали Белград, в этом здании временно разместился штаб одного из корпусов НОАЮ. Позже туда переехал и Верховный штаб НОАЮ, который возглавлял маршал Тито. После войны штаб переместился в другое место, а Тито, которому понравился этот особняк, в нем и остался.
От ворот к дому вела выложенная камнем дорожка длиной около тридцати метров, ведущая через небольшой садик. По краям дорожки росли невысокие, но старые деревья, кроны которых так переплелись, что над дорожкой высился настоящий зеленый свод. Вход в виллу как раз и располагался в самом конце дорожки. Сразу за входной дверью начинался просторный холл, стены которого были украшены искусной резьбой по дереву с цитатами из сербских народных песен, вырезанными старинной славянской азбукой из Мирославова евангелия. Это память о старом хозяине. Тито это необычайно нравилось, и он запретил трогать стены, когда делали ремонт. Слева от холла была столовая; справа – рабочий кабинет Тито. Деревянная лестница вела на второй этаж, где были, так сказать, жилые комнаты. Именно в рабочем кабинете и должно было состояться заседание политбюро. Кабинет был довольно большой. В одном углу находился письменный стол Тито, в другом – устроен уголок отдыха для гостей. Посередине стоял большой длинный стол для заседаний, окруженный двенадцатью стульями с кожаными сиденьями.
На заседании политбюро присутствовали все его члены. Кто просто сидел и слушал. Двое записывали ход выступлений в свои блокноты (на память). Тито не возбранял этого. Понимал, что, возможно, когда-нибудь эти записи станут ценнейшими историческими документами той, послевоенной, эпохи. Одним из записывающих был Сретен Жуйович, талантливый полководец национально-освободительной войны, воевавший под именем Генерал Черный. В последнее время с ним творилось что-то неладное. Он как-то постепенно отдалился от всех членов ЦК. Замкнулся в себе. Поддерживал с ними только служебные контакты на заседаниях правительства и скупщины. Перестал ездить на охоту, хотя слыл искусным и заядлым охотником. Даже на бильярде с Тито играть отказывался. Перестал высказываться и на з