Егору казалось, что время тянется бесконечно долго. Его волокут куда-то далеко, вместо того чтобы немедленно приступать к лечению. Он мучился и терпел. Сжимал зубы от боли, мычал и стонал, глотал воздух, мотал головой. Наконец его положили и перевернули на спину.
– Ну как ты, парень? – склонился над ним санитар.
Его лицо Егор не смог разглядеть – мешала темнота.
– Терпимо, – ответил он.
Санитар отпрянул и громко сказал кому-то:
– Берите лямки волокуш и тащите его. Идете вдоль траншеи до деревьев. Там санитарка с батальонного медпункта всех принимает и перевязывает.
– А где это? – спросили у санитара из темноты.
– В том большом овраге, где тыловики и медики. По запаху поймете. Идите, не стойте. У вас по одной здоровой руке. Так что дотащите, – проговорил санитар, вставая на ноги.
Только сейчас Егор понял, что лежит не на снегу, а на чем-то твердом, деревянном. Одной рукой он нащупал под собой каркас волокуш. Другой подтянул и прижал к себе обе винтовки. Рядом запахло табачным дымом. Кто-то из темноты тихо сказал:
– Сейчас докурим и двинемся.
Егор вздрогнул. Он услышал голос сослуживца Миронова. Того самого, кто не стал помогать ему выбираться с поля боя, кто бросил его, несмотря на оказанную ему помощь, и трусливо уполз, спасая себя. Но именно благодаря такому подлому поступку раненый и на тот момент совершенно беспомощный Егор нашел в себе мужество и силы выбраться самостоятельно.
Егор промолчал. Он не стал напоминать Миронову о его бесчестном поступке.
– Щукин? – прозвучал над ним голос Кочергина.
– Я, товарищ младший лейтенант! – отозвался боец.
– Взводный твой где? Ты видел его?
Егор открыл глаза и попытался рассмотреть лицо командира.
– Убили его, товарищ младший лейтенант. На моих глазах. Чуть позади меня он был. Сначала раненый лежал, в руку. А потом по нему из пулемета врезали. Больше он не шевелился. – Егор сделал паузу, понимая, что голос его срывается от волнения и жалости. – Я сам видел.
Ротный застыл в молчании, отвернулся в сторону и тяжело задышал. Потом вновь склонился к Егору и сказал:
– Отдай мне винтовку Пшеничникова.
Егор нащупал ладонью гладкое цевье и отодвинул свою винтовку в сторону. Потом приподнял над собой другую, с шершавым цевьем, и сказал командиру:
– Вот она! А что с ним?
– Умер, – ответил после короткой паузы Кочергин.
В темноте стало тихо. Только треск горящей самокрутки угадывался где-то рядом.
– А еще кто там остался? – снова спросил командир.
Егору было непросто говорить. Он тяжело дышал, борясь с желанием выплеснуть со слезами всю накопившуюся горесть.
– Козлов, Минаков, Кошелев, – медленно перечислил он фамилии своих друзей еще по запасному полку, погибших несколько часов назад в сотне метров отсюда.
Он не заметил, как ушел от него ротный. Егор пришел в себя, только когда почувствовал, как кто-то медленно тянет под ним волокуши. Несколько раз, пока его везли, носильщики останавливались, чтобы рассмотреть в темноте путь. Он молча терпел все муки, считая, что самое страшное уже позади.
Наконец потянуло запахом горящих костров. Послышались людские голоса. Кто-то громко кричал от боли. Звучала отборная ругань. Один голос подгонял кого-то, другой кого-то ругал. Стало немного светлее от пламени костров и факелов в солдатских руках.
– О, еще одни пришли на перевязку! – сказал кто-то, невидимый Егору.
– Да сколько их там! Идут и идут. Да еще и с собой тащат, – произнес еще кто-то другой.
– Помолчали бы лучше! – одернул их низкий женский голос и тут же добавил: – А вы что стоите? К той землянке идите. Там вас осмотрят и перевяжут.
Волокуши под Егором дернулись. Его провезли еще несколько десятков метров, едва не уронив на середине пути.
– Таня, ты ходячих бери, а я этого посмотрю! – Все тот же низкий женский голос громко дал кому-то указание.
Сквозь общий гул неразборчивых разговоров, криков и стонов раненых Егор почувствовал, как кто-то склонился над ним. Его обдало теплым и частым дыханием.
– Ну-ка, мужики, разверните мне его на свет, чтобы видно было. – Низкий голос снова кому-то указывал.
Волокуши резко дернулись и замерли на месте.
– Вот так лучше, – вновь прозвучал в темноте голос и добавил, как будто про себя: – Третья ночь без сна. Когда это кончится. Всё везут и везут.
Егор приподнял голову и попытался рассмотреть лицо женщины, колдовавшей над его раненой ногой.
– Сейчас, солдатик, потерпи немного. Перевяжу тебя, родненького, – услышал он успокаивающий, словно материнский, ласковый и убаюкивающий голос.
В ответ, почти машинально, он снова откинулся назад, стал ровнее дышать. Впервые за сутки, проведенные в напряжении, ему захотелось спать.
– Таня, водку давай! – потревожил покой Егора тот же голос женщины, которая еще минуту назад несколькими словами могла буквально усыпить его.
Рядом послышались шаги.
– Голову ему подними! – сказал кто-то в изголовье.
– Сам поднимет! Живой еще! – буркнула в ответ первая женщина.
Егор послушно оторвал голову от волокуш. Под нее сразу проскользнула чья-то рука. Едва он попытался схватить воздух ртом, как жгучая и вонючая жидкость стала просачиваться ему прямо в горло. Он машинально сделал несколько глотков, закашлялся, едва смог подавить в себе рвотный инстинкт. И снова ему в рот влили несколько глотков жидкости прямо из фляжки, ледяное горлышко которой он ощутил губами.
Егор беспомощно откинулся на волокуши, стал вытирать лицо рукавом шинели. Потом снова поднял голову, пытаясь в свете костра разглядеть, что там делают над его измученной ногой.
Первая женщина, обладавшая, по всей видимости, крепким телосложением и хорошей физической силой, рывком разорвала штанину ватных солдатских брюк и стала больно и бесцеремонно ощупывать пальцами оголенную ногу.
Егор хрипел и стонал от мучительной боли. Он периодически поднимал голову, чтобы видеть, что происходит, и снова в бессилии падал на волокуши.
– Крови много потерял, – констатировала вполголоса женщина.
Потом, бросив взгляд на лицо Егора, громко спросила:
– Голова сильно кружится?
– Да-а, – негромко простонал он.
– Ну, кость вроде цела. Сейчас перевязывать будем. – Женщина встала и куда-то направилась, попутно распорядившись: – Дай ему еще водки.
– Не надо! – мучительно простонал Егор, и едва решил, что его услышали, как чьи-то пальцы больно надавили ему на щеки и в открытый рот, обжигая нутро, снова потекла вонючая горечь.
Он терпел перевязку, радуясь полученной медицинской помощи. Когда процедура закончилась, его попросили встать. Ослабший после пятичасового марша, ранения и кровопотери, неподвижного лежания на снегу до наступления темноты, долгого перемещения ползком, он с трудом поднялся, пытаясь опереться на полусогнутую поврежденную ногу. Он едва не упал, его подхватили две пары рук и проводили в одну из землянок, вырытых на пологом склоне широкого оврага.
– Винтовку и противогаз у него заберите! – громко прозвучал за спиной голос санитарки.
– Фамилия как твоя?
– Щукин, – машинально ответил Егор.
– Давай винтовку и снимай противогазную сумку, Щукин. – Кто-то стоящий сзади потянул на себя ремень оружия и стал помогать снимать вещмешок, чтобы потом помочь избавиться от противогаза.
Держа в руке только тощий вещмешок, в котором оставались лишь пара запасных портянок, котелок, кружка и фляжка, он захромал к землянке.
Вход в нее закрывала не дверь, а солдатская плащ-палатка, растянутая во всю ширину узкого проема. Внутри при слабом свете коптилки, сделанной из сплюснутой снарядной гильзы, он едва разглядел несколько пар двухэтажных нар, сколоченных из тонких стволов деревьев. В центре землянки стояла печка-буржуйка, бывшая в прошлом железной бочкой.
– На пол ложись, все занято, – прохрипел за спиной Егора низкий мужской голос, – тут соломы достаточно, не замерзнешь.
Он не стал возражать. Ему было все равно. Измученный за последние сутки организм, к тому же принудительно принявший обильное количество водки, вот-вот должен был впасть в глубокий, восстанавливающий силы сон.
Егор почти упал на толстый слой соломы, накиданной прямо на земляной пол. Расположившись, он стал поворачиваться так, чтобы лечь поудобнее, не давя всем телом на раненую ногу. Некоторое время у него это не получалось. Наконец он рывком выдернул из-под себя пристегнутую к поясу малую саперную лопатку, расслабился и сразу же начал проваливаться в сон. В последнюю секунду он почувствовал, как кто-то набросил на него что-то тяжелое. Егор понял, что это теплый тулуп, и сразу уснул.
Тело полностью расслабилось, а мозг не мог этого сделать, не мог отключиться от пережитого за день. То и дело перед бегущим на немецкие пулеметы солдатом мелькали прошитые пулями, падающие на снег тела товарищей. Он падал и вставал, снова падал и снова вставал. Сзади кто-то надрывно кричал ему:
– Не вставай, Щукин! Лежи, не вставай.
Егор видел корчащегося от боли сержанта, возле которого вздымаются фонтаны земли, вырванной пулями.
– А-а-а! А-а-а! А-а-а! – Он проснулся и не сразу понял, где находится, но быстро вспомнил и сообразил, что рядом, на нарах, кто-то кричит не то от боли, не то просто во сне.
С другой стороны землянки послышался другой нервный крик, перебивающий первый:
– Да когда же это кончится! Подыхаем тут!
Егор перестал на них реагировать. Он снова впал в глубокий сон. И снова увидел своего взводного. Сержант мелькал в проеме траншеи, то и дело нервно поглядывая через бруствер в сторону вражеских укреплений.
Во сне Егор шевельнулся – раненую ногу пронзило болью. От бедра до кончиков пальцев ее стало тянуть по нервным окончаниям. Он тихо, почти неслышно застонал. Пытаясь лечь как-то иначе, стал ворочаться, но, несмотря на это, боль не стихала, а порой становилась сильнее.
Рядом, на нарах, снова кто-то протяжно заныл: