Егор внимательно вглядывался в склоны оврага, заполненные лежащими в них телами убитых еще зимой моряков. Ошибиться в принадлежности погибших к флоту было невозможно. Оптика бинокля позволила четко рассмотреть полоски тельняшек. А возле самого берега, чуть присыпанная землей, лежала черная бескозырка, принесенная водой во время половодья.
– Ну, хватит! Отдохни, парень. – Каманин с силой выхватил из рук Егора бинокль. Потом надавил ему на плечи, заставив сесть на дно окопа.
Боец послушно опустился вниз. Он растерянно склонил голову и молчал, ничего не видя перед собой. В глазах стояли мертвые моряки, сгрудившиеся друг к другу в паре воронок и на склоне низенького оврага.
Егор стал вспоминать громкий крик одного из раненых Василиев в госпитальной палате. Моряк из лыжного батальона принимал участие в штурме вражеских укреплений. Преодолев скованную льдом Зушу, морские пехотинцы в полный рост, не имея возможности укрыться, шли на пулеметы. Уцелевшие в смертельной атаке отходили к реке, но и там их настигала смерть от перекрестного огня. Выжившие раненые находили последнее пристанище на непростреливаемом склоне крутого берега, где их забрасывали минами. И те, последние, кому чудом удалось оставаться живыми, жались друг к друг, ища спасения от осколков и лютого холода. Одни истекали кровью, другие замерзали на двадцатиградусном морозе, так и не дождавшись помощи или спасительной темноты, чтобы самостоятельно выбраться к своим. Перед смертью, предвидя свою погибель, они хором пели «Варяг». Слова песни еще долго доносились до немецких пулеметчиков, прильнувших к прицелам и ловивших еле заметное движение мужественно умирающих моряков.
«Цусиму нам устроили!» – звенели в ушах Егора слова раненого Василия.
«Полундра!» – орал во все горло лежащий в дверном проеме госпитальной палаты другой моряк, с забинтованными ногами.
– Красноармеец Щукин! – резко произнес Каманин.
– Я! – привычно бодро отозвался Егор.
Младший сержант смотрел сверху вниз на сидящего на дне окопа молодого солдата. Он пытался придумать, как отвлечь его и вывести из того состояния, в которое его ввергло увиденное на берегу родной реки.
– Тебя где ранило? – задал он вопрос, навязывая парню разговор.
– Вы уже спрашивали меня, товарищ младший сержант, – тихим голосом ответил ему Егор, – возле Шашкино.
– Через реку наступали? – Каманин сел рядом.
– Нет, по полю, – не меняя спокойного тона, ответил молодой солдат.
– Давно? – Младший сержант перешел на шепот, поддавшись подавленному настроению Егора.
– Больше двух месяцев прошло. В феврале дело было.
Каманин задумался. Потом наконец нашел способ подобрать тему для отвлекающей беседы.
– Егор, а тебе сколько сейчас?
Повернувшись и посмотрев на своего командира, солдат ответил:
– В мае девятнадцать будет.
Довольный собой из-за удачной перемены темы, младший сержант продолжил, не давая ему вернуться к мрачным мыслям:
– Так тебе перед войной уже восемнадцать было?
– Да, – спокойно ответил Егор, не понимая, к чему клонит Каманин.
– А чего же ты не в армии был? У нас ведь уже несколько лет, как всеобщая воинская обязанность введена, – не унимался разведчик.
– Так ведь я в техникуме учился! – Егор прочитал интерес в глазах младшего сержанта. – Как война началась, я домой вернулся. Хотел из родительского дома на фронт уходить. Только я не учел тогда, что документы мои остались в военкомате, где техникум находится. Я же там на учете был.
Егор от досады потер лоб ладонью, предварительно сдвинув на затылок пилотку. Ему стало неловко от сложившейся с ним около года назад ситуации.
– И когда же ты на фронт ушел? – Каманин достал из кармана штанов кисет и стал сворачивать самокрутку.
– Да я все ждал призыва. Только потом понял, что местный Чернский военкомат обо мне ничего не знает. А там немцы нас оккупировали на целых два месяца. – Егор вспомнил, как оказался в колонне пленных красноармейцев, как сбежал потом и прятался в родительском доме. – Призвали, только когда нас освободили. Ну, освободили-то нас в конце декабря, а призвали меня только в январе.
– А чего не сразу? Проверяли, что ли? – Каманин раскуривал самокрутку, выпуская клубы густого табачного дыма.
– Не знаю, – растерянно ответил Егор, – не проверяли вроде. Сначала даже пару дней на оборонительных работах был, траншеи копал.
Они замолчали. Разведчик затягивался крепким табаком и изредка косо смотрел на Егора. Тот уткнулся затылком в земляную стенку окопа и снова стал погружаться в мысли о доме и родителях.
– Братья, сестры есть? – Каманин заговорил снова.
– Нас пятеро, – ответил ему Егор, – три брата, две сестры.
– Отец с братьями, поди, воюют? – не унимался младший сержант.
– Отцу пятьдесят пять. Его по возрасту не призвали, – Егор сел поудобнее и стал смотреть на курящего Каманина, – а брата старшего призвали еще в самом начале войны. До сих пор от него вестей нет. Только одно письмо пришло, да и то еще летом.
– А второй брат? – Разведчик повернулся к Егору.
– Тому семнадцать будет. Успеет еще. – Солдат нахмурился, не пытаясь скрыть свое переживание за судьбу младшего брата.
Где-то в траншеях, недалеко от сидящих в пулеметном окопе разведчиков, послышались голоса. Кто-то сильно ругался. Другой голос ворчал в ответ. Раздался громкий крик, снова послышалась ругань и ворчание в ответ. В проеме окопа промелькнул пехотный лейтенант, бросивший на ходу резкий взгляд на Каманина и Егора. Вслед за ним проскочил еще один, с сержантскими треугольниками в петлицах.
– Вот где они могут быть? – кричал, по всей видимости, лейтенант.
Другой голос, принадлежавший скорее всего сержанту, отвечал:
– Да кто их знает, товарищ командир. Два часа назад на месте были. А потом – как сквозь землю провалились.
Лейтенант с красным от напряжения лицом снова промелькнул в проеме. За ним проследовал сержант.
– Так найдите мне их! Ко мне приведите! Среди бела дня солдаты пропадают, а ему хоть бы хны! – продолжал кричать лейтенант.
Крик и ругань еще продолжались по мере удаления людей в коридоре траншей. Еще через минуту мимо окопа разведчиков, не спеша, проследовали два бойца.
– О, братки, закурить не найдется? – спросил один из них, остановившись в проеме и просияв широкой редкозубой улыбкой.
– Найдется. Отчего же не найтись, – ответил ему Каманин и полез в карман за кисетом, – слушай, а чего это у вас лейтенант свирепствует?
– А! Это ротный наш, – ответил второй боец, невероятно маленького роста, отчего рукава его шинели были подвернуты почти до локтей.
– Да ребята пропали из последнего пополнения, – пояснил первый.
– Как пропали? Дезертировали, что ли? – насторожился Каманин.
– Пока не знаем. Но одна караульная смена вроде видела их, когда они в лесок убегали, – объяснил первый солдат, возвращая кисет разведчику, – вроде до ветру ушли, а до сих пор нету их. Да еще и винтовки свои оставили.
– Видно, дёру дали! Что тут думать-то! – уточнил низкорослый, приготавливая для самокрутки обрывок мятой газеты. – Они из беженцев. Откуда-то с запада. Всё говорили как-то по чудному. Понять тяжело было. Видать, прижало их, когда на фронт прибыли. Вот и слиняли при первой возможности.
– Ничего себе возможность! – не скрывая удивления, проговорил Каманин. – А раньше чего же они не бежали, до фронта?
– Да кто их знает! – снова заговорил низкорослый, пока первый солдат раскуривал самокрутку. – Вчера одного не досчитались, сегодня утром еще троих нет, да эти двое. И всё в нашем батальоне. А последние – так вообще с нашей роты. Вот лейтенант и бесится. Спроса боится. А главное, непонятно, то ли их фрицы таскают, то ли сами бегут? Если сами, то куда – в тыл или к немцу?
– Да к немцу они дернули! – протянул первый солдат, передавая раскуренную самокрутку низкорослому.
– Да, скорее всего, – согласился тот, – к нам тикать – поймают, расстреляют. А к немцу ближе. Темноты дождался, портянку на морду намотал, чтоб трупной вонью не дышать, и вперед, через поле.
Солдаты по разу затянулись и скрылись в траншее.
– Бинокль разрешите, товарищ младший сержант, – попросил Егор, протягивая руку к Каманину.
– Хватит тебе. И так весь белый сидишь. Насмотрелся тут, – заворчал тот.
– Товарищи мои там остались. Я выбрался, как стемнело. Уполз к своим, ногу волоча за собой. А они так там и остались. И сейчас лежат незахороненные, – злобно проговорил Егор, опустив голову и уставившись взглядом в проем окопа.
Каманин не повернулся к нему. Он облокотился на край бруствера и стал смотреть в сторону извилистой реки.
– Один даже снился мне. Говорил, что мертвый давно, а по нему всё из пулеметов бьют, – снова проговорил Егор, подняв голову и упершись затылком в стенку окопа.
Он вспомнил приснившегося ему коренастого Козлова, который жаловался во сне и подводил к своему изуродованному пулями телу, застывшему в грязном снегу.
– Все, как и ты, местные были? – спросил Каманин.
– Многие. Даже с моей деревни ребята были, – ответил Егор, закрывая глаза.
– Вот поэтому мы здесь больше не наступаем! – резко уточнил младший сержант. – Пока мороз стоял, все силы бросали на прорыв обороны фрицев. А как весна пришла и таять стало…
Он сделал паузу, переводя дыхание. Потом посмотрел на Егора и полез в карман за кисетом.
– Попробуй солдат поднять в бой, когда поля гниющими мертвецами завалены. По трупам, что ли, в атаку идти? Теперь когда еще наступать будем, – проговорил Каманин, – сегодня хоть ветер на фрицев дует. Вся вонь к ним идет. А если бы наоборот, то мы бы с тобой здесь сейчас не сидели.
– А для чего же тогда «язык» так нужен, если наступать не собираемся? – Егор посмотрел на разведчика.
– Он всегда нужен. Чтобы знать замыслы врага, – уточнил Каманин, скручивая новую цигарку.
Собираясь снова отвлечь молодого солдата от грустных воспоминаний, он стал посвящать его в суть их работы на передовой. В это время в проеме окопа появился старший лейтенант артиллерии и кивнул Каманину, сообщая что-то, понятное только им двоим.