– Первая граната – за сержанта-взводного! – очень тихо, почти неслышно, сказал сам себе Егор. – Вторая – за Козлова и ребят, третья – за Пшеничникова, четвертая – за дом родной!
Глава 5
Яркое весеннее солнце последнего апрельского дня все выше и выше поднималось на сине-голубом небе, расправляя свои лучи и выдавливая теплом немногочисленные облака, робко пытавшиеся заслонить собой землю. Постепенно испарялся оставшийся туман над низким берегом реки. Последние его сгустки еще виднелись кое-где над водой, но и там его уже доставали пронзительные лучи вездесущего солнца.
Черное воронье шумными тучами теснилось у реки, добывая себе пропитание на скорбном месте гибели огромного количества людей, еще недавно бывших воинским подразделением. Их непогребенные, обглоданные до костей тела были хорошо видны с высокого противоположного берега реки.
С высоты птичьего полета зоркие птицы в недоумении обращали свое ненасытное внимание на три позволявших себе двигаться человеческих тела. Люди находились в небольших углублениях и чего-то ждали, вертя головами по сторонам. Иногда кто-нибудь из них пытался осторожно выглянуть из своего укрытия, после чего быстро прятался назад. Спустя какое-то время, реагируя на подозрительный шум, снова поднимал голову и опять озирался в подозрительном беспокойстве.
Один из них, долго осматривая прилегающую к своей низине территорию, медленно проводя взглядом, прислушиваясь к ветру, стал не спеша двигаться задом, не приподнимаясь над землей. Он отполз на несколько метров и остановился в небольшом углублении, покатые стенки которого скрывали его настолько, что человек мог встать едва ли не в полный рост.
Егор не видел, как боец Панин, убежавший от вражеской передовой дальше всех и занявший самое безопасное по глубине укрытие, тщательно осмотревшись по сторонам, сменил место нахождения. Он отполз чуть ближе к берегу реки, в небольшую низину, удаленную и хорошо скрытую от глаз дежурных пулеметчиков в немецких окопах. Тут он почувствовал себя в полной безопасности, а потому скинул с себя армейский ватник, постелил его на землю и лег, решив вздремнуть под начинавшим греть землю теплым весенним солнцем.
Дальше никто из остальных разведчиков уйти уже не мог. Это заранее было оговорено при подготовке операции и не раз повторялось, чтобы избежать напрасной гибели людей в случае успешного выполнения боевой задачи. Всем уцелевшим бойцам необходимо было занять удобное укрытие, чтобы оставаться невидимым для вражеских наблюдателей и бдительного передового охранения, дежурившего в первой линии окопов. Высовываться запрещалось строго-настрого, и в таком положении предстояло ждать вплоть до наступления темноты.
Шустрый Панин в итоге умудрился пристроиться гораздо лучше своих товарищей. Эта низина была давно им присмотрена и уже неоднократно использовалась во время вылазок в тыл врага. Он и сейчас воспользовался ею, прекрасно понимая, что сидеть и ждать товарищей придется до полной темноты, чтобы потом вместе отойти на исходную позицию.
А на противоположном, высоком берегу реки, занятом частями Красной Армии, в траншеях и укрытиях дежурили и ждали своих товарищей, посменно сменяя друг друга, их друзья-разведчики. Командир взвода лейтенант Баранов находился там с ночи, не уходил и осторожно, примерно через каждые пятнадцать-двадцать минут, смотрел в сторону другого берега в бинокль. Рядом, возле расчета хорошо замаскированного станкового пулемета, дежурил младший сержант Каманин. Узкая полоска пространства между близко расположенными ветками дерева давала ему хороший обзор подступов к реке.
Никто – ни Баранов, ни его помкомвзвода – из-за утреннего тумана не видел отхода маленькой группы разведчиков. Только звуки разрывов гранат и последовавшие за ними многочисленные пулеметные очереди давали понять, что операция состоялась. Но вот живы ли разведчики, командиры знать не могли. В томительном ожидании они по очереди опускались на дно своего окопа и украдкой курили, чтобы не быть замеченными вражескими наблюдателями.
Баранов заранее позаботился об огневом прикрытии, для чего весь день, сменяя другу друга, возле орудий дежурили расчеты, готовые в любой момент открыть огонь по обозначенным координатам и ориентирам. На своих местах были несколько пулеметчиков, ждал сигнала снайпер. Командир одной из рот стрелкового полка держал в передовой траншее своих людей, не отводя их на отдых. Все было готово к тому, что в любой момент храбрецы будут возвращаться назад под ливнем вражеских пуль и минометным огнем.
Именно поэтому опытный наблюдатель Каманин, не раз уже засекавший цели на стороне гитлеровских укреплений, весь день оставался в своем укрытии. При нем был телефонист, предварительно скрытно протянувший провод от командного пункта артиллеристов, а также разведчик с автоматом, прикрепленный к младшему сержанту в качестве связного на случай поломки телефона или обрыва провода.
Каманин зорко следил за полем с той стороны реки, где оставались его товарищи, его самые лучшие, самые опытные и смелые бойцы. Он привязался к ним, дорожил ими и не менее, чем командир взвода, переживал за их жизни. Он ждал их после отчаянной вылазки, на которую мало кто мог бы решиться и даже, наверное, он сам никогда бы не вызвался добровольцем. А потому к самым храбрым он сейчас причислял и Егора, по-дружески полюбив его за редкую старательность и инициативу. Куда бы ни отправлял Каманин Егора, в наряд или в караул, на политзанятие или рытье окопов, тот отличался крайней исполнительностью, причем не показной, а очень натуральной.
Но в душу к человеку младший сержант конечно же заглянуть не мог. Не знал он и не догадывался, что Егор старался так, чтобы занять свое место именно среди разведчиков, среди тех, в чьи ряды он очень хотел попасть. А потому постигал он любую науку и делал любую работу на совесть. И как только представилась возможность завоевать расположение своих новых товарищей и нового командира, он вызвался идти добровольцем, прекрасно осознавая на тот момент, какой рискованной будет эта вылазка.
В душе Егор сетовал на судьбу, пославшую ему столько испытаний. И даже сейчас, когда он наконец-то смог поквитаться за многие перенесенные беды, за смерть товарищей, он вновь, теперь уже по привычке, погружался в мысли о том, что и сейчас на его плечи сваливается очередная беда. Находясь в воронке от мины, не имея возможности общаться с кем-либо из-за своего положения в данный момент, он погрузился в собственные мысли. В голове его выстраивалась цепочка закономерностей, в которой он увидел прямое совпадение с тем, что произошло с ним буквально два с половиной месяца назад.
Тогда, в феврале, под Шашкино, он так же лежал на снегу, ожидая темноты, чтобы покинуть нейтральную полосу. Была зима, было холодно, дул морозный ветер, а укрытием ему служила не воронка, а многочисленные тела только что павших в бою товарищей, раненых или уже умерших. И сам он был ранен тогда, а сейчас невредим. Солнце греет, ветер тянет тепло. Облаков почти нет, видно голубое, весеннее небо вместо низкой пелены серой завесы, через которую не пробиваются лучи света. Рядом никто не стонет от боли и не зовет санитара, не проклинает командование за бездумную фронтальную атаку на пулеметы без артиллерийской подготовки, без поддержки танков и авиации.
Стоны раненых и хрипы умирающих он сегодня слышал. Но на этот раз звуки, предвещавшие человеческую смерть, радовали его. Именно радовали. Потому что сегодняшним утром он переступил порог душевного перелома, который отделяет юношу от мужчины и воина. Он стал воином, прошел крещение огнем и кровью.
«Наконец-то!» – много раз проговаривал он себе, упав в спасительную воронку, радуясь, что отомстил, что вошел в касту полковой элиты, стал разведчиком, что сбылась его мечта. Чем дольше он лежал в укрытии, тем больше проводил параллелей между тем, что испытал в феврале, и тем положением, в котором пребывал сейчас.
Томительно тянулись часы. В отличие от короткого зимнего дня, когда атака на гитлеровские укрепления состоялась в полдень, сегодняшняя операция была проведена рано утром. Следовательно, темноты надо было ждать еще очень и очень долго.
Солнце пригревало, воздух становился суше, над землей слышалось постоянное жужжание насекомых, по небу то и дело скользили птицы.
Егор, изрядно пропотев во время вылазки, когда волнение душило его густой волной, чувствовал себя сейчас неуютно. Его гимнастерка на груди и животе уже высохла под палящим солнцем, а спина, на которой он лежал, оставалась сырой. Чтобы сподручней было ждать темноты, он решил перевернуться и снять с себя ватник. Но едва он стал шевелиться, как проснулись под одеждой спящие вместе со своим хозяином вши – вечные спутники солдата на передовой. Тело тут же стало зудеть от укусов. Егор тихо выругался, но решил потерпеть и потому продолжил переворачиваться на живот, чтобы подставить солнцу взмокшую спину. А как только он коснулся земли внешней стороной правого бедра, то едва не застонал от боли, потому что забыл о своей февральской ране и чуть не надавил на нее всем телом. Скорчив гримасу отчаяния, он начал медленно перекатываться на другой бок, насколько это позволяли сделать габариты укрытия. Наконец он принял долгожданную удобную позу и, уткнув лицо в распахнутую пилотку, чтобы не чувствовать принесенного ветром запаха гниющих мертвых тел с берега реки, задремал.
Солнце уже полностью скрылось за горизонтом. Егор этого не видел, но понял по изменившемуся цвету неба. Он приготовился услышать команду товарищей, замаскированную под крик лесной птицы. Предчувствуя скорый отход, он, как мог, начал разминать конечности, пытаясь одновременно разогнать кровь по жилам и немного согреться в стремительно охлаждавшемся вечернем воздухе.
Наконец что-то похожее на ожидаемый звук донеслось с той стороны, где весь день молча отлеживался в своем укрытии разведчик Виноградов. Егор заерзал и начал медленно карабкаться из воронки, сетуя на временную неподвижность конечностей.