— Просто убирайся, — велела ему Октавия.
Неосознанно она опустила руку к животу.
— На этом корабле и без того хватает смертей.
Хотя ее служителей пропустили с миром, их боевой дух теперь взыграл. Они больше не прятали оружие, спускаясь ниже, в глубь корабля.
Больше никто не бросил им вызов.
Она обнаружила Талоса в одной из пыточных камер, как и ожидала.
Прежде чем войти, девушка прижала ладонь к закрытой двери.
— Не смотри на меня так, — огрызнулась она на Вуларай. — Навигаторы хранят сотни секретов, Вуларай. Что бы ни было за этими дверьми, оно несравнимо с тайнами, укрытыми в субуровнях шпилей Навис Нобилите.
— Как скажете, госпожа.
Дверь распахнулась под скрип гидравлики. На какой-то миг она увидела Талоса, а потом все исчезло. Запах, ударивший в ноздри, был так силен, что причинял почти физическую боль, — он чуть не сбил ее с ног, когда открылся люк. Девушка зажмурилась — глаза защипало, как открытую рану, куда сыпанули соли. Вонь пробралась под веки, сжала горло, сдавила легкие и мерзкой, влажной плетью хлестнула по коже. Даже выдохнутое ею проклятие стало ошибкой — стоило открыть рог, как запах дополнился вкусом.
Октавия упала на четвереньки и извергла на палубу содержимое желудка. Ей надо было выбраться из комнаты, но глаза не открывались, а сжатые судорогой легкие и бунтующий желудок не давали вздохнуть.
Талос любовался этим спектаклем, стоя рядом с хирургическим столом. Он с любопытством продолжал наблюдать, как ее вырвало во второй раз.
— Я так понимаю, — протянул он, — что для женщин в твоем… положении… тошнота — часть естественного процесса.
— Не в этом дело, — выдохнула она, прежде чем желудок снова сжался и изо рта полилась жидкая кислая дрянь.
— У меня почти нет опыта в таких делах, — признал Талос. — Мы мало изучали человеческий процесс деторождения.
— Не в этом дело, — просипела она.
Тупая нелюдь. Он понятия не имел, что происходит. Несколько ее служителей, пораженные видом и запахом, тоже рухнули на пол, задыхаясь и борясь с приступами рвоты.
Она выползла из комнаты, повиснув на руках Вуларай и еще одной рабыни. Только когда она оказались снаружи, Октавия сумела встать. Она перевела дыхание, протирая слезящиеся глаза.
— Закройте дверь… — пропыхтела навигатор.
— Госпожа? — удивленно спросил один из ее служителей. — Я думал, вы хотели туда войти?
— Закройте дверь! — прошипела она, чувствуя, что желудок снова сжимается.
Трое других служителей тоже еще не пришли в себя, хотя сумели выбраться из камеры.
Ее приказ исполнила Вуларай. Люк, ведущий в пыточную камеру, с грохотом захлопнулся. Несмотря на закрывавшие лицо повязки, служительница сама задыхалась и с трудом могла говорить.
— Те люди на столах, — пробормотала она, — почему они еще живы?
Октавия сплюнула последние капли желчи и подняла руки, завязывая хвост.
— Кто-нибудь, достаньте мне респиратор. Я возвращаюсь туда.
— Нам надо поговорить, — сказала ему Октавия.
Человек на операционном столе замычал. Он был чудовищно изувечен и слишком выдохся, чтобы кричать. От несчастного осталось так мало, что Октавия даже не сумела определить его пол.
Талос посмотрел на нее. С влажных клинков в его руках стекало красное. Четыре освежеванных, истекающих кровью тела висели на грязных цепях вокруг центрального стола. Пророк заметил, как взгляд девушки метнулся к телам, и нечеловечески спокойным голосом объяснил, зачем они здесь.
— Они все еще живы. Их боль просачивается в разум вот этого. — Повелитель Ночи провел окровавленным ножом по ободранному лицу пленника. — Она вызревает, настаиваясь на муках. Они уже не могут просить о смерти с помощью языка, горла и легких… но их шепот щекочет мой череп изнутри. Осталось недолго. Мы почти подошли к финалу. О чем ты хотела поговорить, навигатор?
Октавия втянула воздух сквозь маску респиратора, закрывающую рот и нос.
— Я хочу услышать от вас правду.
Талос вновь взглянул на нее. Кровь с тел звучно капала на пол. Кап, кап, кап.
— Я никогда не лгал тебе, Октавия.
— Никогда не понимала, как вы можете рассуждать с таким праведным видом, стоя посреди бойни, Талос.
Она протерла глаза — омерзительное тепло, источаемое изорванными телами, заставляло их слезиться.
— Я то, что я есть, — ответил он. — Ты меня отвлекаешь, так что я прошу тебя: говори побыстрее.
— И эти рыцарские манеры, — мягко сказала она, стараясь не смотреть на висящие тела.
Кровь стекала в канализационную решетку под столом. Октавии не хотелось думать, куда вела труба. Невольно казалось, что этими стоками кормится какая-то тварь на самой нижней из палуб.
— Октавия, — предостерегающе сказал пророк.
— Мне надо знать кое-что, — отозвалась она. — Правду обо всем этом.
— Я сказал тебе правду, включая то, что требуется от тебя.
— Нет. Вам втемяшилось в голову, что мы должны прилететь сюда. А теперь вся эта… бойня. Вы знаете больше, чем говорите нам. И вы знаете, что, если Империум явится отплатить за ваши зверства, он явится во всей своей мощи.
Талос кивнул:
— Вполне вероятно.
— И возможно, нам не удастся спастись.
— И это вполне вероятно.
Респиратор Октавии щелкал при каждом медленном вдохе.
— Вы делаете то же самое, что и он, да? Ваш примарх умер, чтобы доказать свою правоту.
— Я не планирую умереть здесь, терранка.
— Нет? Вы не планируете умереть здесь? Ваши планы ничего не стоят, Талос. И никогда не стоили.
— Рейд на станцию Ганг прошел вполне удачно, — заметил он. — И мы обратили Саламандр в бегство у Вайкона.
Его насмешки только разожгли гнев Октавии.
— Предполагается, что вы наш вождь. У вас в подчинении тысячи душ, а не только горстка воителей.
Он хрипло расхохотался.
— Трон в огне, неужели ты и вправду думаешь, что меня заботит каждая живая тварь на этом корабле? Ты спятила, девочка? Я легионер Восьмого легиона. Не больше и не меньше.
— Вы могли бы убить Септимуса.
— И убью, если он еще раз посмеет мне прекословить. В ту же секунду, когда его наглость перевесит ту пользу, что он приносит, Септимус умрет ободранным и безглазым на этом самом столе.
— Вы врете. В вашем сердце и душе есть зло, но вы не то чудовище, которым прикидываетесь.
— А ты испытываешь мое терпение, терранка. Убирайся с глаз моих, пока твой дурацкий урок этики не заставил меня утратить последние его капли.
Но она никуда не ушла. Октавия вновь глубоко вздохнула, стараясь успокоить ярость.
— Талос, вы убьете нас всех, если не будете осторожны. Что, если ответом Империума станет не один транспортник, который вывезет выживших и даст им возможность поведать свою ужасную историю? Что, если это будет военный флот? А скорее всего, и то и другое. Мы пропали, если они застанут нас здесь.
Девушка махнула рукой на несчастного, дрожащего на столе.
— Вы хотите отравить варп их болью и пресечь всякую возможность безопасного перелета по Морю Душ, но для меня это будет не легче. Я не смогу вести нас сквозь взбаламученные течения.
Несколько секунд Талос хранил молчание.
— Я знаю, — наконец сказал он.
— И это вас не останавливает?
— Это один из тех немногих моментов со времени Великого Предательства, когда я и мои братья вновь могут ощутить себя сынами нашего отца. Больше никаких набегов, никакой низменной борьбы за выживание — мы снова делаем то, для чего рождены. Ради этого стоит рискнуть.
— Половина из них убивает лишь из любви к убийству.
— Правда. И это тоже путь Восьмого легиона. Нострамо был неважной колыбелью.
— Вы меня не слушаете.
— Слушаю, но твоими устами говорит невежество. Ты не понимаешь нас, Октавия. Мы не то, что ты думаешь, и ты всегда в нас ошибалась. Ты пытаешься применить к нам человеческую мораль, как будто эти устои когда-нибудь нас ограничивали. Жизнь для нас имеет иное значение.
Она надолго прикрыла глаза.
— Ненавижу этот корабль. Ненавижу эту жизнь. И ненавижу вас.
— Это самое умное, что я от тебя до сих пор услышал.
— Мы все здесь умрем, — наконец выдавила она.
Пальцы девушки от бессилия сжались в кулаки.
— Все умирают, Октавия. Смерть — ничто по сравнению с оправданием всей жизни.
XVIIЖЕРТВЫ
Теперь, когда последняя жертва умерла, Кирион остался в одиночестве.
Он сидел прислонившись спиной к стене и дышал сквозь мокрые от слюны зубы. Гладиус в его руке позвякивал о замаранную палубу. Его все еще пробирала дрожь: приятное послевкусие человеческой смерти, вновь и вновь проигрывавшейся у него в мозгу. Настоящий страх. Настоящий ужас. Не окутанное туманной дымкой боли сознание, как у астропатов и других жертв Восьмого легиона, — нет, это был сильный, упрямый человек, совсем не желавший умирать. Кирион наслаждался выражением глаз жертвы, в то время когда его меч резал и кромсал. Человек испытывал страх и молил пощадить его до последней минуты: до грязной и неурочной смерти на одной из нижних палуб корабля.
После всех хирургических операций и пыток, которым они подвергали пленников, это было нужно Повелителю Ночи, как необходим глоток воды умирающему от жажды. Последние секунды жизни члена команды, когда его слабые пальцы бессильно скребли по наличнику Кириона, стали идеальным завершающим штрихом. Такая восхитительная тщета. Он ощущал вкус отчаяния и страха как подлинную сладость, как нектар на кончике языка.
С его губ сорвался стон. От химических стимуляторов, затопивших кровь и мозг, в теле началась чесотка. Хорошо быть сыном бога, пускай и проклятым. Даже тогда, когда к тебе слишком пристально присматриваются другие боги.
Кто-то где-то произнес его имя. Кирион пропустил это мимо ушей. У него не было желания вернуться на верхние палубы и вновь приступить к хирургическим процедурам. Это подождет. Прилив начал спадать, а с ним и дрожь в пальцах.