Посреди каждого вагона, напротив выхода, имелось свободное пространство размером приблизительно два на три метра. Там находилась круглая чугунная печь-времянка, высотой по пояс обычному человеку. В народе ее кликали ласковым прозвищем «буржуйка», невесть почему прилепившимся к этому агрегату еще в годы далекой Гражданской войны. Жестяная дымовая труба выходила наружу прямо через крышу. Кроме этого отопительного прибора, на свободном месте размещалась армейская фляга с питьевой водой. Плюс ко всему отхожее ведро с крышкой, именуемое на зонах милым женским именем «Параша».
Поперек широких откатных дверей, на высоте пояса, крепился толстый деревянный брус, служивший своего рода перилами. Правда, ставили его лишь на тех вагонах, где ехали обычные солдаты. Так что эти счастливцы могли, если хотели, стоять, опершись на это ограждение. Чем они и занимались в хорошую погоду. То есть любовались на железнодорожные станции или окружающие пейзажи, пролетающие мимо. А также улыбались и махали хорошеньким девушкам.
Штрафников, как вышедших из доверия партии и народа, лишили даже этого скромного развлечения. Едва бойцы погрузились в вагоны, как вертухаи тотчас заперли откатные двери и закрыли их снаружи на огромные навесные замки. Поэтому смотреть солдаты могли только в четыре маленьких зарешеченных окошечка, которые находились на уровне третьего яруса нар.
В голове и хвосте длинного эшелона располагались плацкартные вагоны с энкавэдэшниками. Во время длительных остановок они выскакивали наружу и вставали цепью вокруг состава. Согласно уставу, бдительно несли службу и строго следили за тем, чтобы штрафники не разбежались. А куда им было бежать? Не имея ни гражданской одежды, ни денег, ни документов. К тому же каждый заключенный надеялся дожить до победы над Японией и вернуться домой свободным человеком.
На крупных станциях бойцам давали воду, продукты и разрешали дневальному вынести «парашу». Готовили солдаты себе сами. Еда была хоть и питательной, но весьма однообразной. Ржаной хлеб или сухари. Разнообразные каши, начиная со всем надоевшей «шрапнели» и кончая гороховым концентратом. Плюс ко всему пара банок американской тушенки, полученной СССР по ленд-лизу.
Через десять дней, не выходя из теплушки, бойцы устроили себе баню. Благо что печка есть, оставалось лишь раздобыть немного дров и несколько лишних ведер воды. Завесили окна шинелями, вот тебе и настоящая парилка. Использованную воду сливали в щель между дверью и полом. Как обычно бывает в такое время, солдаты сразу вспомнили случаи к месту. То есть кто, как и каким образом мылся на фронте.
Костя, сосед Григория по нарам, рассказал смешную историю, которая, впрочем, не отличалась большой оригинальностью. Однако парень оказался редким балагуром и записным весельчаком и смог подать ее так смачно, что народ просто покатывался со смеху. Хотя улыбаться там, если только вдуматься, было и нечему.
– Как-то раз сняли нас с фронта на переформирование, – похохатывая, повествовал юморной рассказчик. – На следующий день построили и отвели на небольшой хутор, в баню. А она, братцы, ну чистый парадиз. Настоящая деревенская мыльня, сложенная из старых липовых бревен. Запах там был такой, что просто не передать. Чистота, душистое дерево, распаренные веники и горячая вода. Правда, понежиться как следует нам не дали. Прогнали роту по-быстрому, и все дела. Зато после купания выдали всем чистое, совершенно новое белье и такую же, с иголочки, форму.
Только мы все таким макаром помылись и переоделись, откуда ни возьмись появились немецкие штурмовики. Первой же бомбой разнесли нашу баню в мелкие щепки. А потом эти мерзавцы всех нас еще полчаса гоняли пулеметами по колхозному полю. Так и бегали мы из одного края хутора в другой, пока у них бензин не закончился.
Потом мы построились и смотрим на себя. Волосы стоят дыбом и жесткие, как проволока. Вывозились все в пыли и теперь стоим такие чумазые, что до купания мы гораздо чище были. Почти у всех форма порвана. Многие подрастеряли ремни и пилотки. Ну, а что делать? Мыться-то больше негде. Ни тебе бани, ни целых домов вокруг не осталось, проклятые фашисты все по бревнышку раскатали. Так и отправились мы в свою часть не солоно хлебавши, а там еще до самой ночи чистились сухим армейским способом.
– Это что, – подхватил второй парень по имени Женя. – А нас как-то раз повели в баню в начале ноября. Пригнали к небольшой речке. Смотрим, на траве местами уже снег лежит и по воде плывет густая шуга. На пологом берегу нет даже захудалой избушки, а лишь горит небольшой костер. На нем стоит обычный чугунный котел средних размеров, наполненный кипятком.
Выдали нам на роту небольшой обмылок хозяйственного мыла и налили по кружке теплой воды. Что хочешь с ней, то и делай. Хочешь, пей вместо чая или просто вылей на землю. Переминаемся мы с ноги на ногу, жмемся на холодном ветру. Кто просто умылся да шею руками протер. Некоторые на голову себе вылили. Волосы сполоснули и снова шапку надели.
А на меня вдруг что-то наехало, и я не на шутку раздухарился. Скинул с себя все барахло. Схватил обмылок и голышом прыгнул в реку. Вода холоднющая, просто жуть. Зубы так сильно стучат, что друг на друга не попадают. Я быстро намылился, окунулся и вылез. Натянул на себя свои грязные тряпки, вот и вся баня. Не то что сейчас. Парься не хочу. – Однако это его замечание почему-то не вызвало всеобщего энтузиазма. Каждый снова вспомнил, где он находится, и все хмуро промолчали.
Делать в пути было совершенно нечего, и бойцы по вечерам обычно сидели вокруг «буржуйки» и травили друг другу разные байки. Особенно Григорию запомнилась история, рассказанная все тем же соседом по нарам Костей Ватолиным:
– Вот Женя прошлый раз рассказывал, как он в октябре голышом купался в речке. Судя по его словам, это было где-то на Украине. Там все-таки намного теплее, чем в России. А вот мне пришлось как-то раз в эти дни в Москве оказаться.
– Вы кто-нибудь про Парад седьмого ноября сорок первого года слышали? – обратился Костя ко всем окружающим. Кое-кто утвердительно кивнул, кто-то неопределенно пожал плечами. Григорий сказал:
– У нас в Крыму тогда очень сильные бои шли, так что радио слушать было некогда. Да и газет мы уже не получали.
– В то время я служил в сибирском полку, и нас всех посадили в эшелоны и перебросили к Москве, чтобы защитить ее от немцев. К ноябрю фашисты так здорово разогнались, что до столицы от них было всего от ста до пятидесяти километров. Ставка и все министерства уже собрали чемоданы и дружно переехали в Куйбышев на Волге. В полупустом городе из руководства оставался лишь один Сталин с охраной Кремля да его верные соратники.
Гитлер тогда повсюду кричал, что двадцать четвертую годовщину Октябрьской революции его доблестные войска отметят парадом на Красной площади. Говорят, что для этого фашисты даже парадную форму привезли из Берлина и напечатали пригласительные билеты на гостевые трибуны. Вот наш вождь и решил доказать всему миру, что брешут немцы, мол, не погибла еще Россия!
Короче говоря, к этому времени пригнали наш эшелон в столицу. Среди ночи собрали наших командиров и объяснили, в чем дело. Седьмого ноября в шесть утра подняли нас на ноги, и прямо из теплушек мы отправились на Красную площадь. Протопали пешком через всю Москву, а она совершенно темная и пустая. Только хмурые и голодные люди стоят у магазинов в огромных очередях за хлебом. К восьми утра мы уже прибыли на место. Построились в широкие церемониальные колонны, и начался наш парад, знаменитый на весь мир.
Нужно сказать, что мороз в тот день стоял под тридцать. Тучи шли такие низкие, что казалось, будто они цепляются за башни Кремля. Огромные хлопья снега валятся сверху, не переставая. В общем, погода была еще та, словно природа специально сделала, чтобы гитлеровские самолеты нам не помешали. Хотя наших соколов мы тоже так и не увидели.
Врать не буду. Я стоял слишком далеко от трибун. Поэтому, кто там еще был на Мавзолее, кроме Буденного, когда мы топали мимо, я не видел. А вот слова все слышал. Ну, а как речь Сталина закончилась, нас сразу пешим ходом на фронт бросили. Заступать дорогу фашистам. Говорят, что нас там шагало почти тридцать тысяч. Не знаю, может, и так, я видел только свой полк.
Одним словом, хорошо, что мы вовремя успели выйти немцам навстречу. Да еще нас здорово поддержали танкисты из Архангельска, что тоже были на параде. Короче говоря, добрались мы до позиций. Только успели закрепиться, а тут по нам немцы и вдарили. Да так здорово, что мы едва устояли. Много наших парней там полегло.
Костя на секунду замолк. Потом встряхнул головой и продолжил:
– Только я совсем о другом хотел вам рассказать. Про парад просто к слову пришлось, когда я о студеном ноябре вспомнил. Тогда в Москве не то что купаться в реке, руки в варежках леденели и вороны на лету замерзали. Ну, так вот, я ведь хотел вам сообщить, что чуть позже видел самого маршала Жукова. Причем так же близко, как вас сейчас.
– Да ладно тебе заливать, – недоверчиво хмыкнул кто-то. – То ты Сталина и Буденного слушал на Красной площади, то Жукова видел. Еще скажи, за ручку с ним здоровался. Да тебя бы на километр к таким людям не подпустили.
– За ручку не здоровался, а видел его очень близко, вот как тебя, – разозлился Костя. – В то время я служил поваром…
– Ну, я же говорил! – снова усмехнулся Фома неверующий. – Он что же, пришел солдатскую кашу хлебать из твоего котла?
– Да ты слушай, не перебивай! – отмахнулся Костя. – Варил я в тот день действительно кашу. Ну, вы хорошо знаете, какую.
– «Шрапнель», что ли? Или кашу из топора? – посыпались насмешливые вопросы со всех сторон.
Костя пропустил эти возгласы мимо ушей и продолжил:
– Тут прибегает вестовой и гонит меня к ротному. Я все бросаю на первого попавшегося солдата и мчусь в блиндаж. Лейтенант меня сурово так спрашивает: «Суп из курицы сварить сможешь?» – «Конечно, – отвечаю. – Была бы курица».
«Беги в штаб полка, там тебе все объяснят!» – Ну, я ноги в руки и помчался, осеря голяшки. Хорошо, что они тогда рядом с нами стояли. Километра три, не больше. Прибегаю, а меня сразу под локотки и куда-то повели. Ну, думаю, вот тебе и суп. Гляди, сам попал, как кур в ощип. Ан нет. Втолкнули меня в какое-то помещение, смотрю, а это большая кухня.