Мы вернулись к тракторам и продолжили свою работу. Вечером возвращаемся пешком в село и еще на околице слышим какой-то непривычный шум. Мы переглянулись и припустились бежать. Выскакиваем к сельсовету и видим следующую картину. Представьте себе, прямо посреди улицы двигается шумная праздничная процессия. По краям идут наши девки, одетые во все лучшее, что у них есть. Держат друг друга под руки, как на первомайской демонстрации, и поют какую-то песню.
В центре едва хромают два рослых, белобрысых парня в советской форме. Головы у них забинтованы, а все лица в огромных синяках и свежих ссадинах. Зато в руках у одного из них гармошка, а у другого балалайка. Судя по всему, ни тот ни другой играть совершенно не умеют, но стараются изо всех сил.
Один просто растягивает и сжимает инструмент, словно кузнечные меха, и без разбора давит на все клавиши подряд. Второй со всей силы бряцает по струнам, не пойми как. Да еще и горланят на пару, что-то на ломаном русском языке. Шум стоит на всю деревню, хоть святых выноси. Меж тем наши девки будто и не слышат, что это вовсе и не музыка, а просто грохот какой-то. Поют во весь голос, заливаются. Время от времени некоторые из них с визгом и хохотом даже пускаются в пляс.
Мы как это все увидели, так просто обалдели. Потом бросились к девкам и попытались выяснить, кто такие эти парни? Однако наши подруги даже и разговаривать с нами не стали. Налетели на нас, как галки на кошку, и погнали взашей к едрене фене. Ну, мы, естественно, разозлились. «Ах, так, – думаем, – с нами, значит, они гулять не хотят, а с немецкими диверсантами – так пожалуйста!»
Мы отошли в сторонку, быстро посовещались и послали самого быстроного пацана обратно к лесу, за особистами. Мол, ты лети туда мухой, а мы тут пока побудем. Покараулим, чтобы немцы никуда не сбежали. Но парашютисты и не пытались никуда удирать. Да они и не смогли бы этого сделать. Наши девки висли на них, как репьи на собаках. Каждая старалась ухватить кого-нибудь под руку или хотя бы зацепиться за его пояс.
Мы молчком выстроились сзади. Идем смурные за веселящейся компанией и смотрим, что же будет дальше. Вдруг придется своих девок от диверсантов защищать. Я даже достал из кармана трофейный «Вальтер» на всякий случай. К счастью, он так и не понадобился. Не обращая на нас никакого внимания, они дошли до околицы, развернулись и в том же порядке двинулись в другой край села. Так и ходили туда-сюда и голосили целый час, пока не приехали синие фуражки.
Энкавэдэшники примчались в село, затормозили и выпрыгнули из полуторки. Подлетели к тем странным парням и хвать их под руки. Гармошку и балалайку отняли и отдали девкам, а бойцов поволокли в машину. Я посмотрел на них, и мне показалось, что на их лицах промелькнуло чувство некоторого облегчения. Теперь, по крайней мере, им стало все понятно. Не то что было до этого.
Наши девки все разом стихли, и машина уехала. Я подошел к своей подруге и спрашиваю:
– Где вы их нашли, этих фрицев?
А она мне отвечает:
– Да Танька с Веркой в поле работали и увидели, как солдаты на парашютах спускаются. Они прибежали на ферму и кричат, мол, военные к нам в деревню приехали. Мы коров бросили и побежали. Смотрим, а они раненые. Мы их в село притащили. Умыли и перевязали.
– Ну, это ладно. Но почему вы, вместо того чтобы в район сообщить, с ними по улицам вдруг гулять затеялись? – злюсь я. – Разве не видно, что у них рожи совсем не наши, сытые, гладкие да холеные. К тому же они оба блондины и еле-еле лопочут по-русски.
– Мы думали, что они из Прибалтики.
– Так ведь они же с парашютами прыгали, – удивился я бабьей глупости.
– Мы решили, что у них учения. Форма-то на них наша. Ну, что тут скажешь? После этого случая мы с девками целую неделю не разговаривали, но потом опять помирились.
Так штрафники и коротали долгую дорогу за разными байками. Один из парней как-то взглянул на банку с американской тушенкой, а там нарисована упитанная и очень веселая свинья. Он сразу и вспомнил, что когда его часть отступала, то проходила через Западную Украину. Так «освобожденные от поляков» год назад славяне вели себя как-то совершенно не по-братски.
Стрелять в спину, правда, не стреляли, но ничем и не помогали. Все делали вид, что вовсе и не понимают по-русски. Да еще и жратву от нас попрятали, а ты хоть с голоду подыхай. Хорошо, что наш лейтенант оказался решительным парнем. Достал из кобуры «ТТ». Пристрелил жирную свинью у одного кулака, а когда мироед начал что-то кричать, то дал ему расписку. Мол, хрюшка реквизирована на нужды Красной армии. Только благодаря этому поросенку наша рота тогда и наелась впервые за неделю.
Между тем поезд с заключенными двигался все дальше и дальше на восток. Постепенно необычные и веселые истории у людей закончились, и штрафники стали гораздо чаще думать о предстоящей войне. Как и все остальные, Григорий тоже со страхом ждал начала боевых действий.
Глава 17. Переход китайской границы
В начале июля состав пришел к границе с Китаем и остановился на каком-то глухом, безымянном полустанке. Штрафников спешно выгрузили из порядком надоевших вагонов. Обули в сапоги, одели в новую форму и разместили в летнем палаточном городке. Однако отдохнуть с дороги людям не дали. Сказали, мол, и так целый месяц ничего не делали и лишь валяли дурака. Только пили, жрали да спали. Вон какие ряхи наели.
За время пути бывшие пленные, конечно, слегка оправились от голодной жизни в немецких лагерях. Однако до полного восстановления нормальной физической формы многим было еще ой как далеко. Естественно, что никто из командования не обратил на это никакого внимания. Предстояло срочно подготовиться к наступлению на японцев, а в таких опасных операциях штрафные батальоны всегда идут впереди.
Уже через день после прибытия на Дальний Восток началась жестокая, непрерывная муштра, выматывающая все силы Григория и его новых боевых товарищей. Сначала солдат отправили на специальный полигон, где принялись усиленно готовить к атаке на мощные японские укрепления.
Первым делом им вместо привычных «трехлинеек» Мосина вручили новенькие советские автоматы. До этого момента штрафники только слышали о таком чуде технической мысли, но никто из них и в глаза его раньше не видел. Пришлось под руководством местных сержантов спешно изучать сложный механизм и приобретать навыки обращения с непривычным устройством.
Затем их вывезли на стрельбище, где некоторое время бойцы привыкали вести огонь из нового оружия. Новая машинка чрезвычайно понравилась Григорию и всем его соратникам. Автомат оказался очень удобным и был гораздо лучше немецкого шмайсера. А ведь именно о нем втайне мечтал каждый советский солдат в начале войны. Правда, наш был немного тяжеловат, но зато и магазин имел больше, чем у немца, и кучность попаданий оказалась намного лучше. Чему очень способствовал почти ружейный деревянный приклад.
После учебных стрельб солдат немедленно перебросили в другой лагерь. Этот участок представлял собой исходный рубеж, на котором отрабатывался прорыв сильно укрепленной обороны противника. Прибывшие из немецких лагерей бойцы заново учились всем приемам современных боевых действий. Они тренировались в преодолении многорядных заграждений из колючей проволоки. Отрабатывали взятие глубоких окопов и траншей сообщения. Упражнялись в борьбе с долговременными огневыми точками и артиллерийскими батареями, упрятанными в глубоких бетонных капонирах.
Третий полигон предназначался для отработки навыков форсирования водных рубежей. Захвата плацдарма с ходу и закрепления на противоположном берегу. Кроме того, штрафников усиленно мучили многокилометровыми кроссами и готовили к невероятно длинным марш-броскам по горно-таежной местности. Роль инструкторов здесь выполняли бывалые офицеры, много повоевавшие на Кавказе, в Карпатах, Татрах и даже в австрийских Альпах. Как случайно узнал Григорий, через подобные «военные городки» в то время проходили все подразделения Дальневосточного округа.
Спустя всего три месяца после окончания кровопролитной бойни в Европе СССР вступил в другую, не менее сложную, тяжелую и беспощадную войну. 9 августа 1945 года началась новая битва, на этот раз с милитаристской Японией. В тот же день батальону, в котором оказался Григорий, довелось принять участие в активных боевых действиях.
Накануне, через час после ужина, солдат неожиданно подняли по тревоге. Срочно погрузили в автомобили и отправили неизвестно куда. Скоро совершенно стемнело, но машины по-прежнему продолжали медленно двигаться с потушенными фарами. Как позднее узнал Григорий, советские войска действовали точно так же, как в тридцать девятом на Халхин-Голе.
Тогда Жуков приказал целый месяц гонять пустые грузовики вдоль границы с Китаем. Мало того, во многих местах звук от работающих двигателей специально усиливали и передавали через репродукторы на сопредельную сторону. К тому же советская сторона по ночам имитировала различные шумы с помощью мощных звуковых установок, в том числе грохот движения танков и бронемашин, рев самолетов и стук инженерных работ.
Меж тем все передвижения войск в прифронтовой полосе производились очень скрытно и только в темное время суток. Категорически запрещалось выводить войска на исходные позиции в местах, намеченных для наступления. Все рекогносцировки на местности командный состав проводил лишь в форме рядовых красноармейцев и передвигался на грузовых автомашинах. Скоро японцам надоело дергаться по каждому шороху, и они перестали реагировать на движение за рубежом. Так было и на этот раз.
К полуночи бойцов довезли до границы с Китаем и скрытно высадили в небольшом овражке. Затем по глубоким ходам сообщения провели к окопам, протянувшимся вдоль всей демаркационной линии. Проходя по траншеям глубоко эшелонированной обороны, Григорий заметил кое-что странное. По каким-то неуловимым признакам он понял, что в третьей линии окопов находятся войска, совершенно не нюхавшие пороха. Видимо, это были те счастливчики, которые благополучно просидели здесь всю войну и лишь создавали видимость грозной силы, готовой к нападению на Китай.