Николай Владимирович Скоблин – личность загадочная, его деятельность в качестве разведчика до сих пор вызывает споры. На чьей же стороне он все-таки воевал? Давайте попробуем разобраться…
Союз офицера и крестьянки
Достоверных сведений о том, кем были его родители, нет до сих пор. Известно лишь, что родился будущий разведчик в 1895 году. Окончил кадетский корпус и юнкерское училище, участвовал в Первой мировой войне.
В 1917 году, будучи уже штабс-капитаном, вместе с другими добровольцами ударного батальона участвовал в боевых действиях против большевиков. Затем командовал Корниловским полком – одним из тех, что были укомплектованы только офицерами и считались элитой Добровольческой армии.
Полк, названный в честь генерала Корнилова, погибшего в 1918 году, позднее был развернут в дивизию, но это не спасло корниловцев от поражения. В ноябре 1920 года Николай Скоблин лично проследил за тем, чтобы каждый боец-корниловец был погружен на пароход «Саратов», уходящий из Крыма, и, говорят, был последним участником Белого движения, покинувшим родную землю. К тому времени он уже был генералом.
Вместе с ним эмигрировала и выдающаяся русская певица Надежда Плевицкая. Интересно, что простая крестьянская девушка из Курской губернии в дореволюционной России была столь знаменита, что неоднократно пела и для самого государя Николая II.
Однако после революции она решительно приняла сторону красных – наверное, сказались крестьянские корни. Впрочем, очевидцы утверждали, что она с одинаковым чувством, в зависимости от аудитории, могла спеть и «Боже, царя храни», и «Смело мы в бой пойдем».
Далее судьба ее сложилась так. Во время Гражданской войны, находясь на гастролях на фронте, Плевицкая попала к белым, в часть, которой командовал тогда еще полковник Скоблин. Он сразу влюбился в певицу, и та ответила взаимностью, хотя была на двенадцать лет старше своего возлюбленного.
Жизнь в эмиграции
Впрочем, некоторые историки выдвигают версию, что Плевицкая вовсе не случайно попала в плен. Она, дескать, уже тогда была агентом ВЧК, и перед ней специально поставили цель завлечь Николая Владимировича. Однако такая версия была маловероятна хотя бы потому, что в тот момент сам Скоблин не представлял особой ценности – полковников в рядах белой гвардии было много. И кто знал, уцелеет ли он в жесточайших боях?
Так или иначе, но Скоблин уцелел, стал генералом и вместе с Плевицкой оказался в эмиграции – сначала в Галлиполи, а затем и в Париже. Сняв военную форму, рядом с красавицей женой он выглядел маленьким и невзрачным. Однако он по-прежнему оставался командиром для многих корниловцев и мог в любой момент собрать офицеров этого полка, находившихся в Париже.
Вскоре все они стали членами «Российского Общевоинского союза» (РОВС), организации, объединявшей русское офицерство в эмиграции. РОВС имел широкие связи по всей Европе, обладал собственными разведслужбами, унтер-офицерской школой, регулярно проводил сборы своих членов, смотры их выучки.
В среде русских офицеров Скоблина очень уважали, к нему с особым вниманием относились генералы Кутепов и Миллер, руководившие РОВС. А поскольку деятельность этой организации весьма беспокоила ВЧК – ОГПУ, то осенью 1930 года во Францию был направлен агент Иностранного отдела Петр Георгиевич Ковальский со спецзаданием – завербовать Скоблина и Плевицкую.
Агенты Советов
Кандидатура Ковальского была избрана не случайно – когда-то он был однополчанином и другом Скоблина, они вместе служили в ударном батальоне. Ковальский вез с собой также письмо от брата Скоблина, в котором тот просил о содействии.
Задумка чекистов удалась: в конце концов Ковальскому удалось уговорить супругов поработать на советскую разведку. Они даже дали соответствующие расписки 10 сентября 1930 года, а затем вторично подтвердили свое желание сотрудничать 21 января 1931 года. Чета получила псевдонимы «Фермер» и «Фермерша», а также обещание разведки выплачивать им по двести долларов ежемесячно.
Первые донесения Скоблина оказались мало интересными. В СССР даже стали сомневаться – не троянского ли коня подсунули чекистам белогвардейцы? Уж слишком гладко прошла вербовка. Однако супружеская чета обретала необходимый опыт, обрастала нужными связями, и донесения Скоблина и Плевицкой становились все более ценными. В частности, от них чекисты получили копию мобилизационного плана РОВС на случай войны с СССР. Кроме того, за четыре года на основании информации, полученной от Скоблина, ОГПУ арестовало около двух десятков агентов, заброшенных в СССР, установило 11 явочных квартир и «почтовых ящиков» в Москве, Ленинграде и Закавказье.
Более того, Скоблин смог противостоять организации боевых дружин, создаваемых Шатиловым и генералом Фоком; свел на нет зарождавшуюся у Туркула и Шатилова мысль о подготовке агентов-террористов; разоблачил провокатора, засланного в СССР французами; сообщил об организации, готовившей убийство наркоминдела Литвинова во время визита в Швейцарию, и т. д.
В конце концов, многочисленные провалы навели контрразведку РОВС на мысль провести внутреннее расследование. Подозрения пали на Скоблина. Однако доказать ничего не удалось и генерала на время оставили в покое.
Исчезновение Миллера
Тем временем председатель РОВС генерал Миллер все больше склонялся к мысли о необходимости сотрудничества с нацистами, поднимавшими голову в Европе. Это весьма обеспокоило руководство, теперь уже не ОГПУ, а НКВД. В Москве было принято решение убрать Миллера, а на его место поставить Скоблина.
Учитывая заинтересованность Миллера в контактах с немцами, НКВД предложило Скоблину выманить руководителя РОВС якобы на встречу с ними. И вот 22 сентября 1937 года Николай Владимирович предложил Миллеру встретиться с германскими представителями. Тот согласился, но, уходя на встречу, из предосторожности оставил записку: «У меня сегодня в 12.30 свидание с ген. Скоблиным на углу улиц Жасмен и Раффе. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в балканских странах Штроманом и с Вернером, чиновниками здешнего германского посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку. 22 сентября 1937 года. Ген. – лейт. Миллер».
Его предчувствия оправдались. Со встречи Миллер не вернулся. Его усыпили сотрудники нелегального аппарата внешней разведки, в большом деревянном ящике доставили в Гавр и погрузили на советское судно «Мария Ульянова», тут же вышедшее в море. Так 29 сентября Миллер оказался в Ленинграде. Его поместили под чужим именем в тюрьму, провели серию допросов и в мае 1939 года расстреляли.
Вернувшемуся же в РОВС Скоблину показали записку Миллера и спросили, где генерал. Поняв, что провалился, Скоблин «на минутку» вышел из комнаты, где с ним беседовали, и исчез… Навсегда.
Говорят, ему удалось бежать в республиканскую Испанию, где он и погиб во время боев с фашистами.
Лебединая песня Плевицкой
Французские власти были весьма обозлены тем, что на территории страны, как дома, действуют иностранные разведчики и террористы. За несколько лет до этого советской разведкой был похищен генерал Кутепов. Затем хорватским террористом были убиты министр иностранных дел Барту и югославский король Александр. Русским эмигрантом Горгуловым было совершено покушение на французского премьер-министра. Теперь вот еще и похищение Миллера… И они решили отыграться на Надежде Плевицкой. Ее арестовали и обвинили в содействии мужу.
После громкого процесса она в декабре 1937 года была приговорена к двадцати годам тюрьмы, где и скончалась три года спустя, еще до немецкой оккупации. Парижский резидент советской разведки прокомментировал это событие так: «Перед смертью ее исповедовал православный священник. Есть основания полагать, что исповедь «Фермерши» была записана французской контрразведкой с помощью скрытых микрофонов».
Не личное дело «Этьена» (Лев Маневич)
Широкому кругу людей это имя стало известно после нескольких газетных публикаций, в том числе в «Правде» и «Красной звезде», и выхода в свет романа Евгения Воробьева «Земля, до востребования». Случилось же это только через двадцать лет после смерти Льва Ефимовича Маневича – 20 февраля 1965 года, когда ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Но лучше, как говорится, поздно, чем никогда… Давайте же и мы подробнее познакомимся с необычной судьбой «Этьена» – таким псевдонимом он подписывал свои донесения.
Из России в Европу и обратно
Лев Маневич родился 20 августа 1898 года в городе Чаусы Гомельской губернии, в многодетной семье, как тогда говорилось, мелкого служащего.
В семье царили левые взгляды на окружающую действительность, приведшие к тому, что старший брат Яков стал членом Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). Он занимался политической деятельностью столь активно, что после неудавшейся революции 1905 года был вынужден эмигрировать в Швейцарию. Через несколько лет туда же был переправлен и Лева – дома было голодновато. И жить в Цюрихе, разумеется, было гораздо лучше, нежели в Чаусах.
В Европе юноша закончил техническое отделение Женевского колледжа, заодно в совершенстве познав французский язык, немного хуже – немецкий и английский. Кроме того, что называется, понюхал воздух заграницы, понял, что такое – быть европейцем. И это весьма пригодилось в будущем.
Ему бы и дальше оставаться в Европе. Но тут грянула Первая мировая война и на иностранцев, особенно русских, в Германии и даже в нейтральной Швейцарии стали посматривать косо. Пришлось Льву возвращаться домой, где его тут же и мобилизовали.
Но воевать на фронте ему по существу не пришлось. Он надел солдатские погоны аккурат в феврале 1917 года, когда грянула февральская революция. А там не за горами оказалась и октябрьская.
В апреле 1918 года он вступил в Красную Армию. Был комиссаром бронепоезда, командиром Коммунистического отряда, заместителем начальника оперативного отделения штаба 1-го Кавказского корпуса; в 1919–1920 годах участвовал в боях против войск Колчака и повстанческих формирований в Самарской и Уфимской губерниях.
При этом всюду старался решить задачу малой кровью, жалел жизни не только своих подчиненных, но и противника. «Ведь все они – русские люди», – говаривал он в то время, как бывший гвардейский поручик Тухачевский травил газами мятежников на Тамбовщине.
Разведчик, летчик, коммерсант…
В годы Гражданской войны определился и окончательный выбор профессии Льва Маневича – он решил стать кадровым военным. И после окончания боевых действий он поступил в Высшую школу штабной работы комсостава, а к августу 1924 года у него за плечами была уже и Военная академия РККА.
Однако командовать полками ему не довелось. После окончания академии Маневич получил направление в Разведывательное управление штаба Красной Армии (РУ), где судьба свела его и тесно связала с Яном Карловичем (Павлом Ивановичем) Берзиным, руководителем советской военной разведки.
Уже в 1925 году Маневич был направлен в первую заграничную командировку – в Германию, в легальную резидентуру. И после этого он еще не раз выезжал в зарубежные командировки и не всегда под своей фамилией, а стало быть, нелегально… Заодно в 1928 году Лев Ефимович получил еще одну профессию, из тех, что тогда стремительно «входили в моду», – авиатора.
В его выпускной аттестации значится: «Отличных умственных способностей. С большим успехом и легко овладевает всей учебной работой, подходя к изучению каждого вопроса с разумением, здоровой критикой и систематично. Аккуратен. Весьма активен. Обладает большой способностью передавать знания другим. Дисциплинирован. Характера твердого, решительного; очень энергичен, иногда излишне горяч…»
Полетать толком ему тоже не пришлось. По окончании годичных курсов военлетов руководство Разведупра дало ему на редкость неожиданное задание – стать… коммерсантом.
Поднаторев в коммерции на родине, в декабре 1929 года Маневич отправился на нелегальную работу в Италию. Развитая военная промышленность Италии производила боевую технику не только для своей армии, но и для дружественной Германии. И в СССР очень хотели бы знать, кому чего и сколько перепадает. Да и знать технические характеристики отдельных видов вооружения потенциального противника было весьма не вредно.
И хотя времени на подготовку было в обрез, руководитель Разведупра Ян Берзин не сомневался в том, что Маневич с такой работой справится: ведь вся его предыдущая жизнь была по существу подготовкой к такой работе.
Семейный эксперимент
Однако неожиданные препятствия возникли у Маневича дома. Его жена Надежда Дмитриевна, в девичестве Михина, узнав о предстоящей длительной командировке, чувств своих сдерживать не стала. И поставила вопрос ребром. «С меня достаточно твоих отлучек! Или ты остаешься, или берешь нас с собой!» – потребовала она.
Лев Ефимович очень любил жену и дочь. А потому добился, в конце концов, компромисса и в семье и на работе. Было решено, что сначала он поедет один, а затем возвратится и заберет семью с собой.
Однако легче сказать, чем сделать. Самого Маневича «выводили» в Италию через Австрию – он легализовался в Вене под именем Альберта Корнера, коммерсанта, открывшего на Мариахильферштрассе патентное бюро.
Это было весьма удобное прикрытие, дававшее разведчику возможность быть в курсе перспективных изобретений, которые к нему приносили сами авторы, чтобы оформить патент или получить лицензию. Специальность патентоведа давала также возможность Маневичу бывать на предприятиях, завязывать и поддерживать знакомство с инженерами. Более всего его интересовала авиация, и он успешно изображал летчика-любителя, что позволило ему быстро войти в контакт с пилотами, техниками и часто бывать на аэродромах.
Особый интерес «Этьен», помня о своем главном задании, проявлял к людям, работающим в Италии или как-то связанным со страной его будущего пребывания.
Несколько освоившись в Европе, он прибыл за семьей в Москву. «Ехать мы должны были вместе с отцом, но жить отдельно от него, в Вене, куда он сможет время от времени приезжать, – вспоминала о том времени дочь «Этьена» Татьяна Львовна. – Дело осложнялось тем, что ни мама, ни я не знали иностранных языков…»
Ситуацию разрешили так. Согласно легенде, жена Маневича получила паспорт гражданки Финляндии. А поскольку раньше они с дочкой жили в Выборге, в городе на самой границе с Россией, то и говорили в основном по-русски.
Однако мало было легенду придумать. Нужно было, чтобы жена и дочь вжились в нее, привыкли к своим новым именам. И кроме всего прочего, они все время должны были помнить о том, что малейший промах может стоить им жизни.
Особенно опасались взрослые за поведение своей дочери. И, как вскоре выяснилось, совсем не напрасно.
«В вокзальном ресторане сидящие неподалеку от нас пассажиры с удивлением повернулись на мой громкий возглас: «Ой, папа, смотри, они налили нам суп в чашки и еще туда яйцо бросили!» – рассказывала Татьяна Львовна. – В Берлине, в гостинице, произошел еще один маленький эпизод, который мог стоить нам очень дорого. Я, как и отец, ужасно любила петь и распевала целыми днями. И вот однажды я бежала по коридору гостиницы и распевала какую-то песню, которая заканчивалась словами: «Ура, ура, Советская страна!». С этими словами я и влетела в наш номер… До сих пор помню побелевшие лица родителей, бросившихся ко мне. Мама, со свойственной ей горячностью, начала меня упрекать. «Надя, оставь ее, – сказал отец. – Она ведь еще ребенок…»
Вскоре «Этьен» перевез семью из Берлина в Вену, где Надежда Дмитриевна с дочерью поселились на съемной квартире. Лев Ефимович провел с ними несколько дней и уехал.
И как раз вовремя. Вскоре жена «Этьена» почувствовала, что ею интересуется контрразведка: ее стали сопровождать люди в штатском; они же наводили справки о господине Корнере у консьержки.
Поняв, что дело плохо, Надежда Дмитриевна не без труда сумела встретиться с представителем Разведупра, сообщила о происходящем и получила приказ немедленно возвращаться в Москву. Тут уже никаких возражений с ее стороны не последовало.
Провал
Семья уехала, и «Этьен» вздохнул с облегчением: теперь они в безопасности. Сам же он продолжал работу в Италии в качестве руководителя миланской резидентуры. На связи у резидента было девять агентов – по крайней мере, именно так впоследствии установил суд.
Однако вряд ли итальянской контрразведке удалось проследить и установить все контакты «Этьена». Ведь он официально считался представителем ряда австрийских, немецких и чешских фирм, производящих вооружение, и ежедневно общался с десятками людей, среди которых, наверное, были и его информаторы.
Во всяком случае, «только в течение 1931–1932 гг. миланской резидентурой были направлены в Центр 192 информационных донесения и документа, раскрывающих планы фашистского руководства Италии. Сотрудниками резидентуры были добыты чертежи опытных самолетов СК-30, СК-32 (истребители), самолета «Капрони-80», опытного бомбардировщика-гиганта ВЕС, подробные чертежи авиамоторов АЗОР, А5-5, документы по технологии и организации литейного производства, чертежи и описания подводных лодок, различных видов стрелкового оружия и много другой ценной технической документации», – гласят строки официальной справки. «Этьена» неоднократно хвалил Центр за очень ценные сведения.
Но столь интенсивная работа не осталась незамеченной и итальянской контрразведкой. Внимание с ее стороны начало серьезно беспокоить Маневича. В марте 1932 года Лев Ефимович сообщал в Центр: «Считаю опасным для организации мое излишне долгое пребывание здесь… Уже не один раз я сталкивался на работе с довольно серьезными неприятностями…»
Он просил замену, однако у нашей разведки такой замены не было. И его просили еще немного подождать, мобилизовать «свое терпение и спокойствие».
Кончилось все это печально – в тот момент, когда в Италию уже приехал его сменщик, «Этьена» взяли во время встречи с агентом, перевербованным контрразведкой. Пакет с секретными чертежами стал весомым доказательством его «шпионской деятельности». Секретные документы были найдены и дома, однако господин Корнер упорно утверждал, что все объясняется его работой патентоведа, что он увлекается авиацией, что ему необходимо повышать свои технические знания. Отношение к какой-либо разведке он категорически отрицал, никаких лишних имен не называл, а на предложение признать свое советское гражданство отреагировал как на грубую провокацию.
Избранной тактике «Этьен» оставался верен до самого конца следствия. Тем не менее, получил максимально строгое наказание: Альберт Корнер был приговорен к 16 годам тюремного заключения. Суд состоялся в 1933 году, так что на свободу он мог выйти только в 1949.
Конечно, Маневич предполагал, что руководство Разведупра сделает все возможное для скорейшего его освобождения. И действительно, такие планы разрабатывались – вплоть до попытки отбить заключенного при поддержке участников антифашистского сопротивления. Однако осуществить намеченное оказалось непросто по многим причинам. В том числе и из-за плохого физического состояния заключенного Маневича – в тюрьме он заболел туберкулезом.
Жизнь после смерти
Впрочем, через пару лет для Корнера забрезжил свет надежды – учитывая хорошее поведение арестанта и его плохое здоровье, администрация тюрьмы сочла возможным сократить ему срок пребывания за решеткой до 6 лет.
Однако этому воспротивилась контрразведка, полагавшая, что Корнер сказал еще далеко не все, что знает. И в октябре 1937 года заключенный был передан ей, что означало – срок его заключения может быть продлен до бесконечности.
А события, происходившие в это время в СССР, еще ухудшили его положение. В том же 1937 году, как известно, в нашей стране начались бесконечные «чистки», приведшие в частности к тому, что в 1938 году был арестован и вскоре расстрелян Ян Карлович Берзин. Связь Центра с Маневичем в этот момент была окончательно утеряна, он мог теперь надеяться только на себя да на естественный ход истории.
И она ему помогла: Вторая мировая война постепенно поворачивала на Запад. Это привело к тому, что 25 июля 1943 года в Италии был арестован Муссолини, в стране восстановили конституционную монархию и 8 сентября итальянцы вышли из войны, перестав быть союзниками Германии.
Все надеялись, что в страну вот-вот войдут союзные войска, и они действительно высадились на юге. Но немцы сыграли на опережение, оккупировав Центральную и Северную Италию.
Немецкое командование стало перевозить всех заключенных – подданных Германии – из итальянских тюрем в концлагерь Маутхаузен. «Австриец» Корнер официально также считался гражданином рейха, а потому имел вполне реальную возможность оказаться в руках немецких следователей.
И тогда он предпочел… умереть. Воспользовавшись неразберихой, которая все больше охватывала разваливающуюся гитлеровскую машину, Маневич взял себе имя товарища, полковника Якова Никитовича Старостина, у которого семья Маневичей жила в Москве.
«Старостин» вскоре завоевал себе авторитет среди узников, вошел в руководство лагерного Сопротивления. Так было и в Маутхаузене, и в Мельке, и в Эбензее – последнем узилище «Этьена»… Он был уже смертельно болен, но продолжал участвовать в борьбе.
Когда узников Эбензее отделяли от освобождения уже считанные часы, руководство концлагеря решило замести следы своих преступлений – впрочем, так старались делать и в других лагерях.
Сопротивлению стало известно, что, под предлогом спасения от воздушных налетов союзников, охрана лагеря собирается загнать узников в штольню, а затем ее взорвать.
И тогда, когда тысячи заключенных были уже собраны на плацу, «полковник Старостин» с помощью товарищей поднялся над толпой и обратился к людям на разных языках, предупреждая об опасности. Его могли тотчас же «срезать» охранники с пулеметами, все еще остававшиеся на вышках. Но война уже заканчивалась, и немцы не рискнули открыть огонь.
Вскоре лагерь был освобожден американскими войсками. Маневич вышел на свободу – через 13 лет заключения! Но жить ему оставалось уже немного: через несколько дней после победы, 11 мая 1945 года, он скончался в гостинице «Штайнкогель», где были размещены бывшие узники Эбензее. Последними словами его были: «Передайте в Москву, я – «Этьен».
Американцы похоронили «полковника Старостина» с воинскими почестями, с ружейным салютом. Через несколько лет прах «Этьена» перенесли на кладбище святого Мартина в городе Линце, а в 1965 году на могильном памятнике написали и его настоящее имя.
О советском военном разведчике Маневиче стало известно всему миру. Тогда же узнала о его кончине и семья, долго и без успеха обивавшая в своих поисках пороги больших кабинетов.