После освобождения Руднева Галю больше к немцам не посылали. Она была включена в оперативную группу, несколько раз ходила с товарищами на задания.
И на этот раз их группа получила задание перерезать телефонную линию Тополевск — Приморск. Телефонные провода бежали над самым шоссе. Командир оперативной группы приказал Гале пройти за поворот и в случае приближения противника подать сигнал — прокричать, подражая сойке. В другую сторону шоссе просматривалось далеко, и оттуда внезапная опасность партизанам не грозила.
О двух машинах Галя предупредила товарищей вовремя. Заслышав внизу, куда уходило шоссе, натужный рев мотора, Галя, прокричав, как было условлено, спряталась в кустарнике. А третья машина, легковая, показалась внезапно. Она шла не спеша, очень тихо, почти бесшумно. Подать сигнал она уже не могла. Что делать? Галя подняла руку. Когда машина остановится, она не сядет в нее, а скажет, что ей надо ехать в другую сторону. Она будет разговаривать с фашистами громко, и товарищи ее услышат. Это решение созрело мгновенно, и может быть, все обошлось бы хорошо, если бы не одно обстоятельство, которого Галя не могла предвидеть.
Машина остановилась, а когда Галя подбежала к распахнувшейся дверце, то увидела: на сидении рядом с шофером сидел офицер СД. Она растерялась. И этой минуты растерянности было достаточно, чтобы в ответ на первый же вопрос допустить грубую оплошность.
Бергер не спросил ее, куда идет, а задал вопрос: откуда она идет.
И Галя назвала село, которое лежало в той стороне, куда ехала машина. Тотчас же она поняла, какую сделала ошибку, но было поздно. Офицер больше ни о чем не спросил. Он предложил Гале сесть в машину, а шоферу развернуться и ехать назад.
Бежать? Звать на помощь? Бесполезно. Товарищи не смогут ей помочь, от машины ей не сделать ни шагу. Единственное, что она успела, когда садилась в машину, это незаметно выбросить в канаву пистолет. Может, все же удастся выкрутиться. Пока ехали до Приморска, она смогла придумать одну вполне правдоподобную версию, безобидным образом объясняющую ее ложь. Но в Приморске офицер тотчас же провел Галю в кабинет Вадлера. Тот злорадно прошипел:
— Попалась, медсестра? Знакомая Зембровецкой, бывшая комсомолка и так далее… — Потом достал из стола чемоданчик, открыл его, вынул бинты, вату, нажал кнопку, донышко ушло вниз. Кивнул на рацию, коротко спросил:
— Твоя? Галя молчала.
— Говорить будешь?
— Нет.
А потом началось… Но Галя не сказала ничего. И навряд ли скажет. Вадлер это понял, едва взглянул ей в глаза в самом начале допроса.
Фон Розенберг рвал и метал. Гнев его был страшен. Каждый, кого в это утро вызывал к себе генерал, подходя к его кабинету, ощущал противный холодок в груди.
Однако никто не мог объяснить ему, куда исчез Краузе, кто лазил в сейф. А то, что документы побывали в чужих руках, определила экспертиза, которая была произведена после того, как вдруг исчез Краузе. Все возможные последствия этого Розенберг осознал не сразу. Но он обязан был теперь сообщить в Ставку, что план рухнул во всех его деталях. Ясное дело, его по голове не погладят. И чего доброго, его неприязнь к гестапо может кое-кому показаться странной, преднамеренной. Как тут не потерять голову? И все же надо постараться не терять ее в прямом и в переносном смысле. В то же утро Розенберг связался по телефону со своим влиятельным родственником. После разговора с фон Шрейдером он стал спокойнее. В Ставку обо всем он сообщит завтра, в гестапо — немедленно. Надо попытаться разыскать хотя бы след этого Краузе. Тогда хоть сраму меньше будет. А может, это все же эсэсовцы ему нагадили, может, это они увезли Краузе? Но кто же лазил в сейф? Ведь гестаповец в здание не входил.
Часовой, вконец перепуганный, дрожащий, сказал, что вечером в штаб заходил Вадлер. А что если… Хотя и маловероятно, но от этого продажного человека всего можно ожидать. Тот, кто предал раз, предаст еще сто раз.
Розенберг вызвал Вадлера. И как только тот вошел, его оглушило громовое:
— Что вы таскаетесь в мой кабинет, Вадлер, когда вас никто не вызывает? Приходите, уходите, когда захотите. Словно на бульваре. Ну, что молчите?
На сей раз Вадлера не устрашило громыхание Розенберга.
— Я приходил по важному делу, герр генерал, связанному с Рубцовой. Я послал кое-куда запрос и получил интересные данные. Мне хотелось сообщить их вам тотчас же. Ведь мы договорились, что по особо важным делам я могу приходить к вам без вызова и в неурочное время.
Мысли Розенберга были заняты сейчас совершенно иным. В способностях Вадлера как оперативника он уже разуверился. Подозрения в отношении фрау Вероники? Ерунда. К тому же она вчера весь вечер была с ним. Он проводил ее до подъезда.
— Короче, Вадлер, — оборвал он. — В ваши способности как разведчика я уже давно не верю. Что вы можете сказать по поводу исчезновения Краузе и в отношении сейфа? Накануне вечером вы были здесь?
— Я был здесь не один, герр генерал. Когда я зашел, в кабинете был Курт Кох.
— Вы врете, Вадлер!
— В том-то и дело, что нет. Вчера я застал Курта Коха у вас в кабинете. Кстати, возможно, через день-два я преподнесу вам еще один сюрприз.
Когда Румянцев пришел к Розенбергу, он был снова хладнокровен, решителен, собран. Он не может покинуть Приморск, не выполнив нового задания и ничего не сделав для спасения Гали. Он должен продолжать игру. И постараться не проиграть. В конечном счете, кроме подозрений, у генерала ничего быть не может. Это еще не так страшно. Важно выиграть время. Хотя бы один день.
В кабинет к Розенбергу Курт Кох вошел отнюдь не таким сияющим, как всегда. Лицо у него было расстроенное, удрученное. Не ожидая, пока хмурый, грозный шеф заговорит, Курт Кох болезненно сморщился.
— Пренеприятная история, господин генерал… Если бы я знал, что так получится, я бы ни за что не пришел вечером в штаб. Что же делать? Если я чем-либо могу помочь, я всегда…
— Достаточно, обер-лейтенант, — перебил его Розенберг. — Все это эмоции. Мне сейчас не до них. Разговор у нас пойдет сугубо деловой. И предупреждаю заранее: вам придется ответить на ряд неприятных для вас вопросов.
— Я готов, — склонил голову Кох.
— Прежде всего объясните мне, только вразумительно, как вы очутились в моем кабинете?
— Я отвечу на этот вопрос. Вы помните, герр генерал, как-то вы высказали фрау Веронике желание иметь такой перстень, как у нее. Фрау Вероника в разговоре передала мне это ваше желание. И я счел за честь для себя постараться его выполнить. Правда, это было нелегко и потребовало времени. Но вчера мне удалось достать изумительный камень. Он превосходит тот, что у фрау Рубцовой, и величиной, и тщательностью отделки. Вы не представляете, до чего я был рад… Днем я не мог застать вас наедине. А вечером, когда уже собрался идти домой, решил зайти к вам. В приемной никого не было. Я счел, что это удача, так как мне хотелось преподнести вам этот дар без свидетелей. Это должно быть понятно. В кабинете горел свет, и я, постучав, заглянул. Мне так хотелось доставить вам радость, и это желание…
Розенберг неопределенно хмыкнул, в упор взглянув на Курта Коха, перебил его.
— Все, что вы рассказали, обер-лейтенант, выглядит не очень убедительно.
— То есть как, герр генерал? — лицо Коха выразило недоумение. — Я рассказал вам все, как оно было… И я, право, не понимаю, чем вызвано ваше недовольство, больше того, обидное, оскорбительное недоверие.
— Ну, ну, Кох, не так темпераментно! Скажите, вам приходилось когда-нибудь иметь дело с гестапо?
— Что вы, господин генерал? Моя биография, моя репутация абсолютно безупречны.
— Это и чувствуется, — в голосе генерала прозвучала ирония, которую он даже не пытался скрыть.
— Я не понимаю вас, герр генерал…
— Сейчас поймете. Итак, на первый вопрос толкового ответа вы мне не дали. И все же продолжайте. Ну, вы заглянули в кабинет…
— Заглянул и, увидев, что никого нет, тут же закрыл дверь. В это время вошел Вадлер. Вот и все… Право, мне в первый раз приходится выступать в роли допрашиваемого, и, поверьте, я чувствую себя…
— В данном случае, Кох, и вообще ваши чувства интересуют меня меньше всего. Сколько времени вы находились в кабинете?
— Я вам ответил: в кабинете не был. И я вынужден повторить, что не понимаю ни вашего тона, ни того недоверия, которым вы встречаете каждый мой ответ.
— Так, так… Значит, вы ни в чем не виноваты, я напрасно вас потревожил…
— О нет, герр генерал, это была ваша обязанность, поскольку я вчера был здесь. Но, повторяю, — теперь Курт Кох говорил резко. — Я чувствую себя во всем абсолютно правым. Во всем. Можете подозревать меня в чем угодно. Можете проверять. Уверен, что это недоразумение разрешится. И вам придется принести извинения за неуместный тон. Я могу идти?
Дерзость Коха озадачила генерала. Так уверенно может держаться человек, чувствующий за собой силу. А вдруг за спиной этого Коха стоит кто-либо могущественный? Надо будет поинтересоваться его родственными связями.
— Сейчас можете идти, обер-лейтенант. Но помните: к этому разговору нам еще придется вернуться…
— А перстень и сейчас со мной, герр генерал. Может, пожелаете взглянуть?
— Оставьте у себя. Он может вам понадобиться.
В приемной Курт Кох перебросился несколькими словами с Рубцовой. Разговор занял всего минуту-две. Задержись Кох в приемной чуть дольше, он столкнулся бы с Вадлером. И кто знает, удалось ли тогда бы ему уйти…
Вадлер прошел прямо в кабинет Розенберга.
Некоторое время Рубцова сидела за своим столиком, опустив руки на колени. Лицо у нее было грустным-грустным. Потом встала и подошла к двери кабинета. Чуть приоткрыв дверь, прислушалась. Генерал и Вадлер говорили громко, возбужденно, и Вероника Викторовна отчетливо слышала каждое их слово.
— Что? — кричал в трубку Розенберг. — Прошел? И давно? Минут десять? В какую сторону он пошел? Не заметили? Обязаны замечать все, на то и поставлены! — он с силой бросил трубку на рычаг и заорал на Вадлера: — Что вы стоите? Немедленно идите, подымите на ноги весь ваш аппарат! Найдите Коха, арестуйте его! А если вы этого не сделаете, я отдам вас под трибунал. Слышите, пойдете под трибунал!..