В ожесточенном бою погиб смертью героя заместитель командира 48-го гвардейского стрелкового полка гвардии подполковник В. С. Сметанин. Он несколько раз поднимал солдат в контратаки. В одной из них он был смертельно ранен. Когда гвардейцам удалось отогнать гитлеровцев от того места, где он упал, они увидели, что ноги мертвого офицера связаны колючей проволокой. Фашисты, верные себе, измывались даже над павшими. Позже нам стало известно, что гвардии подполковнику Сметанину Владимиру Сергеевичу посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Быть может, трудно поверить, но только в течение 26 июня фашисты предприняли 22 атаки. Во второй половине дня ценой огромных потерь им удалось прорвать оборону одного из батальонов полка. В образовавшуюся брешь гитлеровцы бежали беспорядочно, не пытаясь даже расширить прорыв. Каждый думал только о спасении собственной жизни. Кстати, нашим частям удалось очень скоро восстановить положение, снова завязать мешок.
Как только стало известно, что отдельным подразделениям гитлеровцев удалось прорваться в лесной массив, прилегающий к озеру Мошно, я выехал в 17-ю гвардейскую дивизию. Вместе с начальником разведки X. А. Джанбаевым мы обсудили создавшееся положение. Было решено выслать конные разъезды с тем, чтобы установить состав укрывшихся в лесах вражеских войск.
Отлично действовал конный разъезд гвардии лейтенанта И. Г. Зеленского. У опушки леса разведчики спешились. Они пробирались от дерева к дереву, пока не обнаружили группу фашистов. Завязался короткий бой. И вот десять «языков» доставлены в штаб дивизии. Пленные показали, что в лесу укрылся 312-й пехотный полк 206-й пехотной дивизии. Я хотел продолжить допрос, но тут мне сообщили, что разведчики 164-й стрелковой дивизии захватили в плен командира 53-го армейского корпуса генерала от инфантерии Гольвитцера и его начальника штаба полковника Шмидта. Я немедленно выехал на КП армии.
Столь важных пленных допрашивал сам командарм. Генерал Гольвитцер оказался довольно разговорчивым. Ответив на заданные ему вопросы, он добавил:
— Вы распознали наши слабые позиции. Русские войска переломили обе ноги, на которых стоял наш корпус. Я не понимаю, откуда у вас могли быть такие подробные сведения о наших частях…
Иван Ильич Людников показал Гольвитцеру карту, составленную нашим разведотделом в период подготовки к операции. На карте была нанесена группировка частей 53-го армейского корпуса и его соседей, система обороны, расположение огневых точек.
Гольвитцер долго и внимательно рассматривал карту. Потом, взглянув на Шмидта, задумчиво проговорил:
— Если бы надписи здесь были на немецком языке, я считал бы, что это рабочая карта, которой я пользовался до начала боев. Впрочем, система огня здесь отражена полнее и точнее.
Шмидт пробурчал в ответ что-то нечленораздельное. Его грубое мясистое лицо и сейчас выражало надменность, но в выпуклых серых глазах светился страх.
Генерал И. И. Людников приказал мне лично доставить пленных в штаб фронта. Сборы были недолгими, и мы тронулись в путь. Впереди — наша открытая машина, следом — машина с охраной. Дорога, то поднимаясь на невысокие холмы, то спускаясь в низины, бежала навстречу нам.
Гольвитцер сидел спокойно. Шмидт же все время украдкой посматривал по сторонам, а когда машина свернула на глухую просеку, заметно оживился. Он что-то сказал по-немецки своему бывшему командиру корпуса. Тот ответил ему резко, недружелюбно. Я невольно насторожился. Не затевают ли пленные какую-нибудь авантюру? Оглянувшись, я увидел машину с автоматчиками. Она, словно привязанная веревочкой, шла за нами не отставая.
Вскоре я почувствовал, что обмен фразами, оставшимися для меня непонятными, поссорил генерала Гольвитцера и полковника Шмидта. И первый из них, видимо для того чтобы досадить второму, вдруг обратился ко мне с вопросом, знаю ли я французский язык. Знал я его плоховато, в объеме программы военной академии. Но Гольвитцеру это было не так важно. Он, судя по всему, хотел насолить своему коллеге, заговаривая со мной.
Лес кончился. Машины продолжали двигаться по проселочной дороге. Заметив большую группу пленных, расположившихся на поляне, немецкий генерал попросил меня остановиться.
— Хочу попрощаться с солдатами, — объяснил он. — Вы офицер, вы должны понять меня.
— Хорошо, но только попрощаться. Никаких митингов я не допущу.
Машины остановились. Сотни немецких солдат отдыхали на траве. Кто-то сидел, кто-то стоял. Группу пленных охраняли автоматчики. Гольвитцер поднялся и вскинул руку.
— Мои солдаты! — В голосе генерала зазвучали надрывные, трагические нотки: — Я был с вами на полях войны и вместе с вами разделил горькую участь плена…
Не знаю, на что рассчитывал генерал, но никто из пленных даже не посмотрел в его сторону. Напротив, многие из них повернулись к своему бывшему командиру спиной, а некоторые вообще поднялись и пошли прочь от дороги.
Генерал пошатнулся, побледнел. Тяжело опустившись на сиденье машины, он хрипло проговорил по-французски:
— Увезите меня отсюда… Увезите скорее! Неужели и они начинают понимать, что Германия катится в пропасть, идет к гибели…
— Вы ошибаетесь, господин генерал, — возразил я. — Это фашизм погибнет, а Германия останется.
— Может быть, может быть.
Больше он не произнес ни слова. Молчал и Шмидт. Думается, он прекрасно понял, о чем мы говорили. Он сгорбился, крупная голова его почти совсем ушла в плечи.
Все это происходило во второй половине дня 26 июня. А менее чем через сутки части и соединения 39-й и 43-й армий завершили ликвидацию окруженных гитлеровцев. Там, где враг не сдавался, его уничтожали. Но все чаще и чаще над кустами взлетал вверх белый лоскут, свидетельствующий о том, что немцы сознают безвыходность своего положения.
За четыре дня боев гитлеровцы потеряли убитыми свыше 18 тысяч солдат и офицеров. Свыше 19 тысяч сдалось в плен. Только разведчики нашей армии захватили четырех генералов и около шестидесяти старших офицеров. Витебская группировка, в состав которой входило пять вражеских дивизий, перестала существовать.
А нас уже ждали новые фронтовые дороги.
ДОРОГИ ВЕДУТ НА ЗАПАД
Тридцать девятую армию перевели во второй эшелон фронта. И хотя войска по-прежнему находились в движении, теперь появилась возможность без особой спешки пополнить части и соединения людьми и боевой техникой. Наконец-то для нас наступила передышка. И не в период затишья, а в процессе преследования противника. Уже одно это как бы говорило нам: Красная Армия стала неизмеримо сильнее; командование фронта располагает значительными резервами.
Однажды мы сделали привал па опушке леса. Тут же оказалась группа бойцов стрелкового подразделения во главе с сержантом. Они разожгли костер, разогревая пищу. Темнело, и я напомнил сержанту о маскировке: не ровен час, налетит вражеская авиация.
— Авиация? — искренне изумился он. — Да откуда ей взяться? Отлетали свое фрицы. Нет, не то теперь время, чтобы нам прятаться.
Конечно же, сержант был неправ. Маскировка есть маскировка. Да и авиация гитлеровцев была еще достаточно сильна. И тем не менее охота за каждой автомашиной, повозкой, светящимся в ночи одиноким огоньком канула в прошлое. Наши летчики-истребители и зенитчики стали хозяевами воздуха.
Костер потушили. Но пахнущая его дымком каша, сваренная из пшенного концентрата, вызывала аппетит.
— Отужинайте с нами, — предложил сержант.
Мы ели кашу, пили чай и говорили о Тамбовщине, где родился и вырос сержант, о наступлении советских войск в Белоруссии.
— Ума не приложу, — произнес вдруг сержант, — чего это англичане и американцы, высадившись десантом во Франции, на месте топчутся.
— Вы не совсем правы, — возразил я. — Союзники понемногу продвигаются.
— То-то и оно, что понемногу, — не унимался сержант. — Мы вон как рванули, почти целиком освободили Белоруссию, а они куриным шагом плетутся. Фашистов-то небось перед нами поболе, чем там. Или я неправ?
Тут сержант был абсолютно прав. Его слова заставили меня уже много лет спустя вновь задуматься об этом. Действительно, высадившись наконец на побережье Франции, союзники по логике вещей должны были бы сразу же устремиться на восток. Однако накапливание сил и средств для «решительного» наступления почему-то затянулось. И вот сейчас, заканчивая работу над воспоминаниями, я наткнулся на любопытные данные.
Английский военный историк и теоретик Б. Лиддел Гарт в своей книге «Вторая мировая война» пишет: «Как свидетельствуют трофейные документы, на всем Западном фронте немцы имели около 100 пригодных для боя танков против 2 тыс. танков, которыми располагали передовые соединения союзников. У немцев было только 570 самолетов, в то время как у союзников на Западном фронте находилось более 14 тыс. самолетов. Таким образом, союзники имели превосходство 20:1 в танках и 25:1 в самолетах»[6].
Справедливости ради надо отметить, что эти данные относились к концу августа — началу сентября 1944 года. Но и в июле, когда состоялся тот памятный для меня разговор на опушке леса, войска союзников, несомненно, обладали огромным преимуществом над гитлеровцами.
Недолгой была передышка. Двигаясь вплотную за соединениями 5-й армии, которой командовал генерал Н. И. Крылов, мы вскоре оказались па литовской земле. И вот уже в окулярах стереотрубы я вновь вижу позиции гитлеровцев. И вот уже снова, собравшись в блиндаже, мы склоняемся над картами для того, чтобы нанести на них выявленные огневые точки, позиции артиллерийских и минометных батарей. Правда, первый доклад командующему армией о противостоящем противнике изобиловал словами «предположительно», «возможно», «необходимо уточнить», которые я и сам не терпел. Но таков уж закон разведчиков: если нет полной уверенности в чем-либо, лучше сделать оговорку, чем выдавать сведения, требующие проверки, за истину. Генерал И. И. Людников слушал меня молча. Потом негромко произнес: