Так же мастерски был организован и проведен поиск командиром разведвзвода 950-го полка 262-й стрелковой дивизии старшиной Екатериной Гусевой.
31 марта в моем присутствии командир полка поставил перед ней задачу: захватить пленного в районе станции Метгетен. Круглолицая, с упрямым подбородком, насупив густые брови, она внимательно слушала указания, уже что-то прикидывая в уме. Так оно и было. Позже выяснилось, что Катюша (ее все так звали в полку) еще раньше оценивала возможность поиска именно здесь. Так что план у нее, фактически, был готов. Оставалось уточнить отдельные детали, согласовать сигналы вызова огня с артиллеристами, договориться с саперами.
Глядя на Гусеву, я невольно думал о судьбах людей. Ей бы сейчас растить ребятишек, а она, в грубой гимнастерке, в тяжелых сапогах, готовится к очередной вылазке в стан врага. Все мы знали, что муж Катюши был летчиком и погиб в самом начале войны. Вот тогда-то она и надела военную форму. «Кто-то из Гусевых должен бить фашистов», — часто повторяла она. И она воевала не хуже мужчин.
В ходе контрольной тренировки я и начальник разведки дивизии разместились в специально подготовленном окопе. Мы договорились с Катюшей, что если обнаружим приближение группы, то подадим сигнал. Но разведчики действовали настолько искусно, что мы невольно вздрогнули, когда они обрушились на нас. А ведь мы ждали их появления! Оставалось лишь поблагодарить старшину Гусеву и ее подчиненных, пожелать им успеха.
Поиск, говоря словами Катюши, прошел как по нотам. Но легким его назвать было нельзя. Гусева была легко ранена в руку и ногу. Тем не менее группа, которой она продолжала командовать, задание выполнила. Захваченный разведчиками пленный показал, что 5-я танковая дивизия из западной части города ушла на Земландский полуостров.
Очень многое можно было бы рассказать о действиях разведчиков 39-й армии в эти горячие дни. Но суть не в отдельных эпизодах, не в перечислении фамилий людей. Главное заключалось в том, что все они трудились с полной отдачей сил, не щадя себя, сердцем понимая: к тому моменту, когда прозвучит сигнал «Вперед!», вся подготовительная работа должна быть закончена.
И этот сигнал прозвучал. 6 апреля в 10 часов утра началась мощная артиллерийская подготовка. Все мы, как известно, были не новичками на фронте. Однако такое нам довелось увидеть впервые. Земля дрожала под ногами от разрывов снарядов. Собственно, отдельные разрывы было невозможно различить. Уши заполнял сплошной гул, будто лавина сорвалась с горной вершины и катится вниз, все сметая на своем пути. Свист пролетающих над головой снарядов и мин, ни с чем не сравнимый рев «катюш» и — разрывы, разрывы, разрывы… В стереотрубу было видно, как они сплошной стеной встают там, где были траншеи, форты, казематы. Я не случайно говорю «были». В таком смерче уцелеть просто невозможно.
Чуть позже в бой вступила штурмовая авиация. Стремительные машины, которые гитлеровцы называли «черпая смерть», большими группами направлялись к охваченному пламенем городу. И нам было слышно, как в общий грохот вплетаются тяжелые разрывы авиационных бомб. Море дыма, море огня. От целей самолеты уходили другим маршрутом. Поэтому нам казалось, что череда их бесконечна. Уже потом мне стало известно, что на первом этапе наступления действовало около 5 тысяч орудий и минометов, свыше 2 тысяч самолетов..
Глядя на все это, командующий армией генерал-полковник И. И. Людников, дравшийся с фашистами еще под Сталинградом, вполголоса произнес:
— Немцы признавались, что в ноябре сорок второго они в ад попали. Ничего, теперь им тот ад раем показался бы!
Лишь спустя два часа вперед пошли пехота и танки. Наша 39-я армия, одна из четырех, участвовавших в штурме Кенигсберга, начала продвигаться к морю, стремясь отрезать кенигсбергскую группировку от земландской. Пытаясь сохранить коридор, гитлеровское командование бросило в бой резервы — 5-ю танковую дивизию со стороны полуострова, часть сил 561-й пехотной дивизии и всю остававшуюся в наличии авиацию. На долю пашей армии пришлось более половины всех контратак, предпринятых противником против войск 3-го Белорусского фронта.
Характер боя определял и основные методы действия войсковых разведчиков. Группы находились впереди наступающих соединений и частей, на их флангах. Задача — установить места сосредоточения сил врага для контратак, взять пленных.
Части нашей армии продвигались медленно. За первый день удалось преодолеть всего четыре километра, но дорога Кенигсберг — Пиллау оказалась перерезанной. Назавтра мы смогли пройти еще меньше. В боях погиб начальник разведки 17-й гвардейской дивизии гвардии майор X. А. Джанбаев, был ранен начальник разведки 192-й стрелковой дивизии майор Ю. В. Трошин. Жена Юрия Васильевича, Ольга Семеновна, служила в медсанбате дивизии. Она, будучи военфельдшером, и оказала первую помощь мужу, которого разведчики вынесли с поля боя.
Мы всеми силами стремились выйти к морю. А где-то справа от нас продолжался штурм самого города-крепости. Новые и новые снаряды обрушивались на него. Снова и снова появлялись штурмовики и бомбардировщики.
Командующий 3-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза А. М. Василевский предложил гитлеровцам капитулировать. «Офицеры и солдаты! — говорилось в обращении. — В этот критический для вас час ваша жизнь зависит от вас самих… Складывайте оружие и сдавайтесь в плен»[10].
Нам было известно, что в крепости любая попытка к переходу на сторону советских войск каралась смертью. Пленные с ужасом говорили о том, что репрессиям будут подвергнуты их семьи. Но всевозрастающая сила ударов, огромные потери оказались сильнее страха. В полдень 9 апреля комендант крепости генерал Ляш сдался в плен. Его примеру последовали остатки стотысячного гарнизона.
Кенигсберг пал, но земландская группировка противника продолжала сопротивляться. Если враг не сдается, его уничтожают. Однако командующий фронтом сделал еще одну попытку предотвратить напрасное кровопролитие. На этот раз обращение с призывом капитулировать было адресовано солдатам и офицерам, находившимся на Земландском полуострове. На размышления маршал А. М. Василевский давал ровно сутки. Ответа от гитлеровского командования не последовало.
В 8 часов утра 13 апреля начался второй этап нашего наступления. И снова разведчики всех соединений армии, проявляя выдержку и смекалку, выполняли сложные задания командования.
Разведчик-артиллерист ефрейтор И. Солнцев обнаружил вражеский бронепоезд, который огнем пушек и пулеметов мешал продвижению стрелковых подразделений. По его докладу находившаяся неподалеку 122-миллиметровая гаубица первым же снарядом вывела из строя паровоз. А вскоре та же участь постигла бронеплощадки.
Группа разведроты 17-й гвардейской дивизии во главе с гвардии старшим сержантом В. Т. Тютюнниковым в ночь па 16 апреля вышла на западную окраину города Вишрод. Наблюдатели установили, что позиции обороняет лишь небольшой отряд гитлеровцев и артиллерийская батарея. Доложив обстановку в штаб, командир повел разведчиков на сближение с противником. Загремели взрывы гранат, затрещали автоматные очереди. В течение нескольких минут более 25 вражеских солдат было уничтожено, двое захвачены в плен.
Казалось бы, ничего особенного разведчики не совершили. Действительно, что значат два-три десятка уничтоженных фашистов на фоне сотен и тысяч, гибнущих от огня нашей артиллерии, пулеметов, штурмовиков? Но в данном случае нельзя чисто механически сравнивать цифры. Даже наши мелкие удары также оказывали деморализующее воздействие на противника. Посудите сами. Стояло подразделение на охране моста через реку, протекающую в семи, а то и десяти километрах от переднего края, и вдруг оно исчезает. Ни слуху, ни духу. Тут противнику есть о чем задуматься. А затем поступает сообщение, что колонна автомашин не прибыла к месту назначения. Один подобный факт, второй, третий… И начинается неразбериха, перерастающая в панику. А еще Суворов говорил, что испугать неприятеля — значит наполовину победить его.
В эти дни мне наконец удалось встретиться с начальником разведки 113-го стрелкового корпуса полковником И. Т. Авраменко. Его многие у нас называли неуловимым. В период наступления наших войск его почти невозможно было застать в штабе корпуса. Позвонишь, бывало, и слышишь в ответ:
— Уехал. Находится на «Резеде».
Вызываешь «Резеду», а оттуда отвечают:
— Был, но минут двадцать, как уехал на «Тюльпан».
И такая «неуловимость» Ивана Тимофеевича объяснялась просто: он чувствовал себя спокойно только тогда, когда находился в самой гуще событий, на самых трудных участках. Офицер считал своим долгом лично руководить действиями разведывательных подразделений. Нет, он не подменял начальников разведок дивизий, однако его советы всегда оказывались кстати.
Честно скажу, первое время, а это было сразу же после освобождения Витебска, я внимательно присматривался к стилю работы Авраменко. Знал я, что опыта ему не занимать. Он воевал в блокадном Ленинграде, на других участках фронта. И тем не менее меня беспокоила его «непоседливость». Ведь задача начальника разведки корпуса заключается в том, чтобы руководить действиями разведывательных подразделений, анализировать, обобщать полученную информацию. Если все время или почти все время находиться на переднем крае, можно упустить из рук нити управления.
Однако постепенно я приходил к выводу, что Иван Тимофеевич не упускает их. В любой момент он был в курсе всех дел, знал, какие первоочередные задачи должны решать разведчики. Если даже его не было в штабе корпуса, исчерпывающие ответы па все поставленные вопросы я получал от офицера, остававшегося за него.
И вот все же я застал полковника Авраменко в одной из дивизий корпуса. Чувствовалось, что Иван Тимофеевич предельно устал. Лицо осунулось, под глазами залегли тени, но настроение у него было отличное.
— Теперь, судя по всему, уже немного осталось!