По просьбе Шелленберга его друг усилил полицейскую охрану герцога — теперь появился повод отказаться от плана похищения. Об этом Шелленберг доложил в Берлин. Через два дня пришел ответ: «Действуйте в соответствии с обстановкой». Вальтер Шелленберг вздохнул с облегчением. Для «очистки совести» он направил в Берлин информацию, якобы полученную от некоего полицейского чина, работающего на англичан, о беспрецедентных мерах, предпринятых ими для охраны герцога.
Виндзоры сели на пароход, а Шелленбергу оставалось только наблюдать в бинокль их отплытие. На другой день он отправился домой. «Спектакль окончился», — меланхолично отметил он в своих мемуарах. Шелленберг предполагал, что в Берлине его могут ожидать неприятности. Когда он явился на доклад к Риббентропу, тот принял его холодно, небрежно пожал руку. По всему было видно, что он недоволен.
— Докладывайте! — резко сказал он.
«Я старался быть спокойным. — вспоминал Шелленберг, — говорил ровным голосом. Когда я кончил, Риббентроп некоторое время сидел, уставившись в одну точку, а затем начал говорить монотонным скучным голосом:
Фюрер принял во внимание вашу последнюю телеграмму и просил передать вам, что несмотря на то, что он недоволен исходом дела, в целом он согласен с вашим решением и одобряет ваши действия.
У меня отлегло от сердца…
Днем я был на докладе у Гейдриха. Он спокойно слушал, иногда кивал головой и, наконец, сказал:
— Не очень-то хорошо продуманное дело. Вам вообще не следовало браться за него. И, очевидно, вы сразу поняли, чем оно может для вас кончиться. Должен сказать, что вы выполнили задание очень умно. Однако старайтесь, пожалуйста, больше не связываться с Риббентропом».
Остается заметить, что Шелленберг, написавший свои мемуары в 1951 году, когда герцогиня находилась в добром здравии, о многом мог умолчать, и ее роль так и осталась не раскрытой до конца.
Что же касается Виндзоров, то они всю войну пробыли на Багамских островах, а затем до конца дней вели беспечную жизнь великосветских бездельников. Каждый год по четыре месяца проводили в США, бывали в Лондоне, на Ривьере, посещали балы и званые вечера, как, например, 4 апреля 1970 года, когда Ричард Никсон давал в Белом доме прием в их честь.
Через два года, в мае 1972-го, умер герцог Виндзорский, который с 20 января по 11 декабря 1936 года был королем Англии Эдуардом VIII, и который пожертвовал троном великой державы ради любви к женщине.
Уоллис получила в наследство не менее десяти миллионов долларов в ценных бумагах и акциях, драгоценности и недвижимость в виде загородных домов и поместий. Она пережила мужа на несколько лет и скончалась, навсегда унося с собой тайну: была ли она немецким агентом, или просто немцы использовали ее и ее влияние на герцога Виндзорского в своих интересах.
Это, пожалуй, самая удивительная любовная история XX века.
ПРОЦЕСС ВО ДВОРЦЕ ЮСТИЦИИ
Две женщины сидели напротив друг друга в мрачном зале суда парижского Дворца юстиции. Одна из них, хорошенькая и молодая, Мэрджори Свитц, дочь шофера и жена миллионера. Другая, высокая, с иссиня-черными волосами, баронесса Лидия фон Сталь, элегантная авантюристка, возглавлявшая одну из самых известных шпионских сетей 30-х годов XX века.
Сначала медленно, почти неслышно Мэрджори начала давать показания. Но их темп возрастал. Слова лились быстрее и громче. Всплеснув руками и указывая на баронессу, она обвиняла ее в государственной измене, подстрекательстве к мятежу, вымогательстве, клятвоотступничестве и вообще во всех мерзостях, которые можно себе представить. Многоопытные сотрудники спецслужб, сидевшие в зале, были потрясены этими разоблачениями, а еще больше тем, с каким энтузиазмом эта девушка обвиняла женщину, с которой делила лавры руководства шпионской сетью.
Было нетрудно обнаружить чисто женские мотивы, которыми руководствовалась Мэрджори Свитц, дав волю своей ненависти, которую так долго вынуждена была прятать и подавлять.
Всего лишь несколько иностранцев были допущены в зал суда, в их числе английский разведчик Кукридж, который оказался свидетелем этой сцены, а впоследствии поведал о ней. Публика не допускалась на заседания суда: они были закрытыми, формально по причине секретности. Это было самое крупное и наиболее сенсационное судебное дело в предвоенной истории Франции, своего рода «процесс века».
Суд по делу «шайки Свитц» представил во всей своей красе картину того, что происходило во Франции, и предвосхитил будущее поражение задолго до того, как в мае 1940 года немецкие танки вторглись на ее территорию. Группа женщин шпионила ради денег и шпионила в постелях. Девушки, не очень образованные и даже с невысокими умственными способностями. были хорошо натренированы выуживать из мужчин военные секреты, имевшие национальное, если не мировое значение в обмен на предоставление чисто женских услуг. Затем эта информация передавалась тому, кто больше за нее заплатит, независимо от того, кем он окажется — коммунистом, нацистом, поляком или югославом.
С технической точки зрения наиболее интересным аспектом деятельности «шайки Свитц» была способность ее участниц не отказывать себе в удовольствии быть шпионками-двойниками, даже тройниками, и не только продавать полученные секреты, в первую очередь, тому, кто больше заплатит, но и знать, кого и что именно интересует.
Обычно шпион, а тем более профессиональный разведчик. работает на одну страну в ущерб другой. Иногда авторы шпионских триллеров с целью запутать читателя вводят элемент «шпиона-двойника», однако в реальной жизни все не так просто.
Вначале женщины «шайки Свитц», судя по данным следствия, работали на советскую разведку, и их шефами были сотрудники НКВД. Но очень скоро в женщинах зародился дух «частного предпринимательства», и они стали работать на Германию, Францию, Италию, Польшу и Югославию. Возможно, круг их клиентов был еще шире. Девицы торговали информацией и между собой, а также развернули свою «лавочку» на всю Европу.
Из двадцати девяти обвиняемых, входивших в «шайку Свитц», представших перед судом, девять были женщинами, в том числе и обе руководительницы.
Да, они были женщинами, причем женщинами, шпионившими за деньги. Неизбежно в их отношениях присутствовала ревность. При этом главари — баронесса Лидия фон Сталь и Мэрджори Свитц дошли до состояния дикой взаимной ненависти, приведшей к катастрофе для всей шайки, которую их соучастники-мужчины безуспешно пытались предотвратить. Западные источники утверждают, что одним из них был советский резидент в Париже Рашевский.
Что же собой представляла Мэрджори Свитц?
Ее отец, Джон Тиллей был лондонским таксистом. Позже он эмигрировал с семьей в США и стал там преуспевающим торговцем автомашинами. Тиллей дал дочери хорошее образование в Вассарском университете, который был известен тем, что в нем воспитывались «стопроцентные американки». Девушка успешно закончила учебу, приобщившись заодно к левым взглядам на политику и жизнь, а затем, побывав в Москве, стала, по данным тех же западных источников, агентом советской разведки.
Вернувшись в США, Мэрджори вышла замуж за Гордона Свитца, которого знала еще со времени учебы в университете. Это был типичный плэйбой, сын богатого промышленника из Нью-Джерси. Положение юной жены богатого американца устраивало разведку. Она могла свободно разъезжать по всему миру, не вызывая подозрений. Молодожены свободно тратили деньги. Но хотя Мэрджори и получала материальную помощь от отца, это была лишь ничтожная часть той суммы, которую юная пара успела потратить в этот период. Во время суда над «шайкой Свитц» стало известно, что Рашевский передал Мэрджори по меньшей мере 30 тысяч долларов за период менее трех лет. Вопрос наличной платы часто бывает серьезным фактом, на котором контрразведка основывается, подозревая кого-либо в шпионаже.
Но это было еще не все. Установлено, что по большей части доллары, полученные Мэрджори, оказались поддельными.
Теперь самое время перейти ко второй главной героине сцены, разыгравшейся в судебном зале парижского Дворца юстиции, которая тоже расплачивалась фальшивыми деньгами.
В 1933 году нью-йоркский врач, Валентин Бёртон был арестован агентами ФБР за распространение фальшивых долларов. К делу Бёртона оказалась причастна и Лидия фон Сталь.
История ранних лет ее жизни так и не была до конца раскрыта, хотя Второе бюро (контрразведка) Франции сделало все возможное для этого. Было как будто установлено, что она — урожденная Луиза Чекалова (или Чкалова), дочь небогатого служащего из Ростова-на-Дону. Сама она утверждала, что отец ее прибалтийский аристократ, и последним ее мужем был барон фон Сталь, германский офицер. Но его так и не смогли отыскать.
После ареста доктора Бёртона Лидия сбежала в Париж. Ее характерной чертой была способность извлекать как можно больше выгоды и удовольствий из занятий шпионажем. Фальшивых денег хватило, чтобы обставить роскошную двенадцатикомнатную квартиру на Рю де Шарон.
Как утверждалось в суде, Борис Рашевский стал частым гостем виллы, хозяйка которой была его агентом. Лидия и Рашевский преуспели в получении военной и политической информации. Опытные разведчики, вроде них, вряд ли не могли иметь успеха в Париже. Но случилось так, что изменил один из курьеров Рашевского, и он был вынужден срочно покинуть Париж, даже не попрощавшись с Лидией, своей любовницей и партнершой.
Оставаясь советским агентом, Лидия должна была получать указания и отчитываться перед тем, кто сменил Рашевского. Но контакт стал не столь явным. Он осуществлялся теперь не напрямую, а через почтовый ящик в Брюсселе. Естественно и то, что контроль над ней теперь ослаб.
Лидия жила припеваючи. Она имела отличные, на-холящиеся вне подозрения источники информации, располагала большими деньгами и полной свободой действий. Так она стала двойником. Баронесса поняла, что очень много можно заработать, если сбывать информацию конкурирующим покупателям. А в это время самым выгодным покупателем стал адмирал Канарис, шеф германской разведки. На суде Лидия не отрицала, что работала на с