Молодость моя, Белоруссия.
В истории нашей страны 1960‑е годы занимают особое место. Это эпоха научно-технической революции, первого полёта человека в космос, открытия сибирской нефти, торжества советского спорта — время интеллектуалов и бунтарей, «физиков» и «лириков», романтиков и мечтателей. Обычно представителей этого поколения называют «шестидесятниками», подчёркивая их идеализм, неприятие мещанства и накопительства и полную духовную свободу как торжество общественной доминанты в противовес дешёвому буржуазному индивидуализму. Я сам прекрасно помню то время, поскольку в 1964 году пошёл в школу, был свидетелем первой тюменской нефти, в 1967 году переехал в Москву, участвовал в коммунарском движении, ходил на Высоцкого и на футбол, слушал Beatles — короче говоря, был неотделим от своего поколения. Однако появившиеся впоследствии политизированные трактовки термина «шестидесятники», как мне кажется, являются попыткой оправдаться перед будущими поколениями за полную духовную несостоятельность «перестройки», за предательство своих идеалов и подвигов своих отцов в угоду раболепию перед насквозь материальной западной культурой и властью денег — да и само слово «шестидесятники» звучит в устах бывших диссидентов скорее как нечто вроде «пятидесятников», по существу всемирной тоталитарной секты, построенной по американскому образцу.
Не скрою, что и меня посещали мысли о неких судьбоносных прозрениях на пути к утраченному знанию. Обычно именно эти состояния вкладываются в понятие той духовности, которая наполняет мозг в ходе весьма сомнительных мистических и психоделических практик типа «расширения сознания». Но в конце концов я понял, что всё хорошее, достигнутое в западной культуре — скажем, лучшие образцы рок-музыки, будь то Led Zeppelin, Jethro Tull или Uriah Heep, созданы не в результате, а вопреки системе, как протест против навязываемой СМИ официальной массовой культуры общества потребления.
Мне безусловно повезло в том плане, что мне было с чем сравнивать западные стандарты и с кого брать пример, поскольку меня всегда окружали чекисты. Даже моя бабушка Мария Фёдоровна родилась и училась в одной деревне с легендарным разведчиком Героем Советского Союза Николаем Ивановичем Кузнецовым, на которого я старался походить ещё в детстве. Ну а в последующие годы, общаясь и с суровыми молчаливыми ветеранами НКВД, закалёнными в схватках с немецкими спецслужбами и всегда окутанными кольцами табачного дыма, и с молодыми подтянутыми и всегда элегантно одетыми интеллектуалами КГБ, обеспечивающими устойчивость государственного управления в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях, я вдруг ясно осознал, что вот это и есть тот самый живительный источник, к которому даже прикоснуться большое счастье, не говоря уж о том, чтобы черпать из него пригоршней. Здесь вам и секреты вечной молодости, и тайные знания, и духовно-исторические традиции русского народа. Ведь сказано: «У кого уши, чтобы слышать, пусть услышит» (Лк 8: 8).
…Скорый поезд Москва — Воркута медленно отошёл от станции Котлас и начал набирать скорость. Глядя на заснеженные поля и перелески, я напевал удивительные строки Ивана Тургенева, пытаясь подыграть себе на гитаре, заимствованной в соседнем купе у ехавших на Север вахтовиков:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Тем временем в моё купе вошла молодая семья: муж средних лет, который держался очень уверенно, судя по всему офицер, хотя и не армейский — нет той резкости. «Сотрудник ФСИН», — подумал я. Когда-то в Котласе находился большой пересыльный пункт, сейчас там четвёртая исправительная колония строгого режима, где заключённые шьют спецодежду под лозунгом: «Честный труд — дорога к дому». Жена офицера была очень хорошо сложена, и купе сразу наполнилось её грациозными движениями. Мне даже показалось, что она могла быть профессиональной моделью, особенно когда она, фотографируя маленького сынишку, как-то непринуждённо заметила: «Внимание, фотосессия начинается!»
На следующий день, подъезжая к Воркуте, жена стала собирать ребёнка, а мы с её мужем вышли в тамбур. Сразу за Сейдой, поднимающихся на фоне белоснежной тундры седых вершин Полярного Урала, вправо круто уходит ответвление железной дороги на Лабытнанги. Мой собеседник задумчиво взглянул в ту сторону и негромко произнёс: «Вот там он и сидит». Речь шла об Евсюкове, бывшем майоре московской милиции, начальнике ОВД «Царицыно», который в апреле 2009 года, находясь в состоянии алкогольного опьянения, открыл стрельбу в московском супермаркете.
В ночь с 26 на 27 апреля Евсюков вначале убил подвозившего его к дому водителя, а затем, пройдя дворами к Шипиловской улице, вошёл в супермаркет «Остров». По пути в супермаркет, перед ним и внутри магазина он несколько раз открывал огонь, убив одного и ранив семерых человек, один из которых потом скончался. В качестве цели он выбирал молодых людей разного пола, самому старшему из которых было 27 лет. Потом он захватил в подсобке заложников и намеревался их расстрелять, но был обезврежен подоспевшим нарядом милиции.
Сейчас Евсюков отбывает пожизненное заключение в колонии «Полярная сова» для пожизненно осуждённых в посёлке Харп, который расположен по ту сторону Полярного Урала на его восточных отрогах в 60 км севернее Полярного круга и в 30 км от города Лабытнанги. Незадолго до этого появилась информация, что он пожаловался на невыносимые условия содержания и психологические проблемы в условиях полярной ночи и написал ряд писем с просьбой расстрелять его или отправить для участия в боевых действиях на Донбасс — всё что угодно, лишь бы не оставаться в тюрьме.
— Вот в этом и заключается суровость наказания, — глядя мне в глаза, произнёс офицер ФСИН…
Через несколько дней мне в Воркуту позвонил генерал-майор Валерий Иванович Красновский, ветеран органов госбезопасности, бывший начальник 4‑го (транспортного) управления ФСБ России.
— Андрюха, привет! — как всегда весело, с небольшим белорусским акцентом, начал Валерий Иванович. — Срочно вылетай в Москву, меня завтра кладут в госпиталь, а нам нужно ещё поговорить о Григории Фёдоровиче Григоренко. Я хочу, чтобы о нём вышла книга. Билет тебе уже выписали, заберёшь его и дуй в аэропорт.
Как начальник транспортного управления КГБ СССР, а потом и ФСБ, Валерий Иванович курировал и «Аэрофлот» и РЖД, дружил с Владимиром Ивановичем Якуниным, был заместителем председателя Совета директоров футбольного клуба «Локомотив» и личным другом его тренера Юрия Павловича Сёмина.
В Москве Валерий Иванович жил в большом комитетском доме на улице Большая Дмитровка — в том же доме жил и легендарный разведчик генерал-лейтенант Николай Сергеевич Леонов, к которому мы нередко заходили. Обычно мы встречались в расположенном на углу Большой Дмитровки и Камергерского переулка кафе «Чехов», где всегда можно было уединиться и спокойно поговорить. «Ну что, Андрюха, — начал как всегда с расстановкой Валерий Иванович, но уже не так бодро, как раньше. — Наверное меня положат, и надолго. Причём причина даже не понятна — что-то неладно с кровью. Поэтому я бы хотел передать тебе все свои записки, мысли и заготовки глав о Петре Мироновиче Машерове, Вадиме Николаевиче Удилове, дело Толкачёва и воспоминания о генерал-полковнике Григории Фёдоровиче Григоренко — ты знаешь, как он для меня был дорог и мне хотелось бы сделать книгу именно о нём».
— Валерий Иванович, — начал я, — если уж дело так серьёзно, давайте напишем книгу о Вас лично. Ведь у Вас такая интересная судьба, Вы же ещё мальчиком начинали у белорусских партизан, прошли послевоенную школу жизни в разрушенной и сожжённой Орше, стали известным спортсменом, спецназовцем, дошли до руководства минским управлением КГБ и затем возглавили управление в Москве — это же целый пласт исторической памяти.
— Но ты же знаешь мой характер. Я вообще не люблю говорить о себе. К тому же я знаю, что они скажут там, — и он жестом показал в окно в сторону Лубянки.
— Валерий Иванович, я обязательно напишу всё, что Вы просите. Но давайте запишем Ваш рассказ о себе под условным названием «Генерал госбезопасности рассказывает». Звучит, не так ли?
И уговорил. На следующий день мы встретились у него дома, потом встречались ещё и ещё, вплоть до его госпитализации. Причём каждый раз он приносил распечатки сделанных мной накануне синхронов, в которых почти всё было вычеркнуто. «Как же так, — кипятился я. — Я пишу, а Вы всё вычёркиваете. Это же Сизифов труд». Но когда в мае 2022 года Валерия Ивановича не стало, я ещё раз прослушал все наши диктофонные записи и понял, что это исторический документ — свидетельство участника многих захватывающих событий нашего прошлого. Поэтому ниже мне бы хотелось привести отдельные выдержки из сделанных мной записей.
«Я родился в 1939 году в Орше в Белоруссии, — начинает свой рассказ Валерий Иванович. — Мой отец Иван Васильевич Красновский был прокурором города, красивым высоким мужчиной. Его рост был метр девяносто. Мама, Ольга Николаевна, обладала великолепной фигурой, густыми пышными волосами до пояса и огромными карими глазами. Они с папой жили душа в душу и очень любили друг друга. Вскоре отца вызвали в партийные органы и рекомендовали на должность главного прокурора города Августов, который был включен в состав Белостокской области Белорусской ССР в сентябре 1939 года. Там, в Августове, нас и застала война. 21 июня 1941 года, около полуночи, отец вбегает домой и взволнованно сообщает маме: “Десять минут на сборы, вы должны срочно уехать”. Когда мама попыталась что-то возразить, отец в небывалой для их взаимоотношений резкой форме оборвал её: “Десять минут — время пошло!” Через десять минут беременная мама со мной на руках села в открытую грузовую машину, которая покатила на восток. Утром по дороге нас уже бомбили, началась война. Мы с мамой с большим трудом добрались до Орши, где жили наши родственники. Никаких средств к существованию у нас не было. Все наше имущество осталось в Авг