тественные процессы, идущие в любой строительной конструкции: вибрация, циркуляция тепла и водяных паров внутри стен и т. д. Неудивительно, что специальная комиссия сената США, которая анализировала техническую документацию, заботливо переданную Бакатиным, пришла к выводу, что система прослушивающих устройств, установленная КГБ СССР в новом здании американского посольства в Москве, является «самой сложной и умело проведенной разведывательной операцией в истории».
Поэтому подарок Бакатина американцам все нормальные соотечественники расценили как беспрецедентное по своему масштабу и цинизму предательство своей страны. Майор Вячеслав Асташин вскоре умер при невыясненных обстоятельствах. Незадолго до его внезапной смерти его навещали некие представители посольства США в Москве, которые предлагали ему огромные деньги и работу в США.
«Надо мной Бакатин просто издевался — иначе это и не назовёшь, — завершает свой рассказ Валерий Иванович Красновский. — Он, конечно, знал, что я был ближайшим сотрудником Агеева. Поэтому он вызывал меня и никогда не разрешал садиться. Сам сидит развалившись, закинув нога на ногу, и швыряет на стол мои материалы: “Это херня! Это тоже херня!” А этим материалам цены не было. Например, мы получаем тайнописное послание от агента-двойника, на двух листах. Американцы ставят ему задачу по транспорту. Такая информация поступает крайне редко. Я снимаю копию с этого документа и звоню Бакатину, что у меня секретная информация, которую я хотел бы доложить. Он заявляет: “Я сейчас занят”. Часа через три мне звонят из приёмной председателя и говорят, что он меня ждёт. Я прихожу к нему. “Ну что там у тебя?” Я отвечаю, что мы получили информацию об устремлениях спецслужб противника, нацеленных на транспорт. Он посмотрел: “Х…ня, мелочёвка!” И бросает бумагу мне. Но я-то знал, что если бы эту бумагу увидели Крючков или Агеев, они бы её расцеловали. Но я стою. Минуту стою, другую. И смотрю на него. “Ну что, сказать что-нибудь хочешь?” Я говорю: “Да. Вы избрали самую лучшую профессию, но на сегодняшний день Вы напоминаете мне терминатора с ярко выраженными плебейскими наклонностями и с пещерной культурой”. Он аж подскочил: “Иди на х…отсюда!” Я говорю: “Пошёл”. Повернулся и вышел. Иду, а сам думаю: “Ну почему я пистолет не взял с собой, надо было застрелить его”.
Захожу к себе в кабинет. Конфликт с председателем означает увольнение. Я зачистил сейф, оставил в нём только именной пистолет. Потом собрал всех начальников отделов и рассказал, что произошло. Мол, не обижайтесь, скорее всего меня на этой неделе уволят. И строго-настрого приказал спрятать все материалы по железнодорожному ракетному комплексу БЖРК, потому что я знал, что Бакатин к ним подбирается. Он хотел их тоже сдать американцам — так же, как он сдал им систему прослушки их посольства в Москве. На этом и разошлись.
А на следующее утро, 15 января 1992 года, Бакатина указом Ельцина отстраняют от занимаемой должности. Он просто не успел подписать приказ на меня. Это было какое-то чудо свыше. Спасение в последнюю минуту.
Гений Евгеньевич Агеев, несмотря на проведенную ему операцию по аортокоронарному шунтированию сердца, скончался 11 января 1994 года. Последнее время мы много с ним общались. Наши дачи в Новогорске находились через дорогу. Я приглашал его к себе по разному поводу, на день рождения, и он приходил, несмотря на то, что неважно себя чувствовал. Спрашивал, как у меня дела. “Ничего, Гений Евгеньевич. Нормально, всё в порядке, давайте выпьем!” — “Нет, Валера, я не могу”. Мы гуляли, беседовали. У него было очень негативное мнение о тех событиях, которые разворачивались в стране. Он мне говорил: “Это погубит Комитет”. А там начали назначать руководителями тёмных личностей. По какому принципу — непонятно. Наверное, по принципу личной преданности Ельцину и демократам, то есть ставленникам американцев. Я помню, мы идём с Агеевым по дорожке, и он мне говорит: “Ты знаешь, обидно не это. Обидно то, что никто ничего не хочет слушать. И никто не хочет ничего делать. Всё в запущенном состоянии”. Я пытаюсь ему возразить, мол, Гений Евгеньевич, не всё так плохо. Он повернулся ко мне, как-то по-особенному посмотрел мне в глаза: “Валерий, сколько мероприятий мы с тобой провели?” Потом хотел что-то добавить — но лишь махнул рукой…»
Театр одного шпиона
Вошёл же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати…
Поступок Иуды, предавшего своего учителя, настолько поражает своей низменностью и одновременно вероломством, что не имеет никаких оправданий и стал символом измены на все времена. Однако и Иуда в этом качестве был не первым. На самом деле, первым был Люцифер, отпавший ангел, начавший войну против своего Творца и Владыки мира и удалённый от Света Правды — низринутый в бездну с первозданной высоты. Согласно Николаю Яковлевичу Никифоровскому («Нечистики: Свод простонародных в Витебской Белоруссии сказаний о нечистой силе». Вильна, 1907), Люцы́пыр (он же — «Анчи́пыр», «Сато́н дъябольский») — глава бесовской силы, распорядитель злых деяний в мире, сатанинский исполин, с крупными формами и выразительностью, которой страшатся даже подвластные ему бесы. Как и следует ожидать, Люцыпыр имеет видимые отличия своего достоинства — железную корону, прибитую к черепу проходящими насквозь гвоздями, и нечто вроде железных вил в правой, с мощными когтями, лапе. Вот уже несколько веков этот первый человеконенавистник заперт в мрачном аду, за двенадцатью дверями, за двенадцатью замками, прикован двенадцатью железными цепями. Томительная неволя отделяет Люцыпыра от людей, которых он давно не видит и о которых знает по сообщениям подчинённых ему бесов. Но и сами бесы сносятся со своим властелином заочно, чрез двери, и только немногим из них удаётся видеть Люцыпыра. Бесстрашные повсюду, бесы никогда не забывают обаяния страха от скоротечного созерцания своего повелителя. Быть может, это обстоятельство, или же особое на то попущение, не позволяет бесам подступиться к Люцыпыру с помощью, для освобождения от неволи. При всём том, без воли и указаний Люцыпыра, не творится ни одно бесовское дело, начиная от распорядка напастей на людей и кончая распорядком в бесовских расправах. То же и в отношении адских мук грешных душ, воплем и стоном которых Люцыпыр обыкновенно отчасти услаждает свою томительную неволю. В нужных случаях Люцыпыр сзывает бесов особым стуком в дверь, рёвом и свистом, или (по солдатскому сообщению) барабанным боем…
В один из майских дней в начале 80‑х годов, накануне Дня Победы, во дворе ничем не приметной подмосковной дачи жена настойчиво пыталась докричаться до супруга, занятого в доме своими делами.
— Адик! Ааааааадик! — Резкий голос жены оторвал его от тягучих мыслей. Он поморщился, но продолжал молча сидеть, наблюдая за бегущими по сухим дровам языками пламени. Промерзшая за зиму печка долго не хотела разгораться, дымила, гасла несколько раз. От старых газет комната не согрелась, но наполнилась дымом, пришлось открыть настежь окна и двери. Но вот наконец дрова взялись, загудели. Можно было закрывать дверцу, но он не мог оторвать взгляда от огня.
— Адольф! — снова раздался голос жены. — Где ты там? Время-то уходит!!
«Время — деньги», — подумал Толкачёв и крикнул в ответ:
— Что там у тебя — горит, что ли?
— Конечно горит! Если сегодня не посадим картошку, то выберемся сюда только через неделю — тогда уже будет поздно.
«Боже мой, — подумал Толкачёв, — о чем она говорит? Ведь я могу, — он сделал в уме несложный расчёт, — могу купить столько картошки, что можно будет накормить всю Москву».
— Ну, скоро ты там? — не унималась жена.
— Отвяжись! — заорал он в ответ и тихо добавил: «Горит там у неё. Вот у меня действительно горит»…
Он открыл стоящую у ног сумку, достал оттуда пачку денег в банковской упаковке и, злорадно подумав: «Пусть и ей не достанутся», — швырнул деньги в огонь. Купюры нехотя, по одной занимались с боков, скручивались, вспыхивали и исчезали в пламени, но пачка по-прежнему держалась, и он даже забеспокоился, что жена войдет и увидит. Взяв кочергу, он пошуровал ей. Потом достал вторую пачку, третью… и швырнул их в печь. Он молча смотрел, как горели деньги, его деньги, и лишь одна мысль сверлила голову: «…Пусть и ей не достанутся»…
Потом Толкачёв вышел в огород. Жена подняла голову, посмотрела снизу вверх:
— Явился — не запылился. Помог бы раньше — глядишь, и в город успели бы. Люди сегодня День Победы празднуют, а мы до ночи будем в земле копаться.
— Охота тебе…
— Что значит охота — на рынке сейчас по восемьдесят копеек, а то и по рублю. А соберем мешка четыре — до будущей весны хватит.
— Хватит, хватит, — поддакнул муж, а сам подумал: «А доживу ли я до будущей весны? — Откуда-то из памяти всплыли слова: “Не для меня придёт весна…” — Эх, как певали когда-то на День Победы, с ветеранами, друзьями и родными. Где они сейчас? И где я? Что со мной? А может, обойдётся?» — услужливо выскочила откуда-то спасительная мыслишка…
К началу 1980‑х годов советская контрразведка в лице Второго Главного управления КГБ СССР во главе с асом контрразведывательных игр генерал-полковником Григорием Фёдоровичем Григоренко находилась на пике своего успеха. В результате разработанной под руководством Григоренко «Системы комплексных взаимосвязанных оперативных мер управления всеми элементами контрразведывательного процесса», которая в основных чертах используется и в наше время, разоблачалось по несколько агентов иностранных разведок в год, как правило, глубоко законспирированных. Среди них высокопоставленный сотрудник МИД СССР Александр Огородник (псевдонимы Trianon и Trigon), инженер кафедры физики одного из вузов Москвы А. Нилов, техник одного из научно-производственных объединений Ленинграда В. Калинин, сотрудники ГРУ Генштаба А. Филатов и Иванов, работник авиационной промышленности Петров, сотрудник КГБ Армянской ССР Норайр Григорян, сотрудник Аэрофлота Каноян, представитель Минхимпрома Московцев, научный сотрудник Бумейстер, работник Внешторгбанка СССР Крючков и другие. Были захвачены с поличным и выдворены из СССР сотрудники ЦРУ супруги Крокетт, Марта Петерсон и Ричард Осборн, работавшие в Москве под дипломатическим прикрытием.