Стараясь не оглядываться в зловещую полутьму брошенной квартиры, Настя распахнула дверцы шкафа в прихожей. И хоть в расширенных, как у кошки, зрачках тут же отразилась его задняя стенка… – «Пусто!»… – всё-таки пошарила рукой, будто не веря обманчивым сумеркам. И на несколько секунд замерла, упершись ладонями в колени.
«Так. Спокойно. Думаем. Куда мать могла переложить пальто? Переложить, чтобы бросить? Зачем? Или отдала? Это вряд ли. Сколько ей говорила отдать для Маруси… А может, какой-нибудь свой бесценный богемский хрусталь завернула? Скорее всего…»
Настя метнулась к окну эркера в глубине гостиной, разбросала в стороны тяжёлые портьеры и, выдернув из гнезда язычок шпингалета, с треском распахнула створки.
– Ма!.. – успела она бросить в тёмный двор звонкую ноту, прежде чем всё остальное смешалось в глухонемое мычание: потная, пахнущая не то дёгтем, не то скипидаром ладонь залепила ей рот.
Впрочем, крик и без того застрял в её горле, когда она увидела…
Чёрные зловещие тени в электрическом зареве уличного фонаря. Они мелькали и кружились вокруг брошенной телеги с их имуществом, точно вороньё над навозной кучей. Над воровато сутулыми спинами отчётливо виднелись контуры винтовочных стволов, хлопали по шинельным полам приклады. Мать её, по-прежнему сидя на бауле, как привязанная, беспомощно озиралась…
– Что вам надо?! Мы ведь заплатили… – сомнамбулически повторяла Ирина, не смея привстать с багажа. – Вы не можете. Ради бога, это старинный фарфор, осторожно…
Блюдо из Ревельской антикварной лавки разлетелось по мокрым булыжникам даже не со звоном, а с апокалипсическим грохотом в ушах Ирины. С отчаянием наблюдая, как бесцеремонно режут ножами багажные ремни и верёвки суетливые безликие фигуры в шинелях и гражданских пальто с белыми повязками на рукавах: «Polizei», она обращалась, по сути, только к одной из них, которую узнала. Которую не могла не узнать, хоть и не помнила ни имени его, ни фамилии, ни даже должности. Но именно в его потных ладонях оставила Ирина поздний цвет и украшение своей увядающей молодости – дворянский, золотой с изумрудами, гарнитур «сутгофф». И вот снова эта лоснящаяся жиром, отвратная физиономия скалилась перед ней в плотоядной улыбке, но в деловитой скороговорке его больше не слышалось и намёка на извинительный, униженный тон, дескать: «время такое, товарищ-мадам Пельшман, что поделаешь?»
– Так мы ж с тебя не твою жидовскую кровь пускаем… – торопливо, с поминутным придушенным смешком, пояснял безымянный как вша экс-чиновник из «Коммунхоза», вскрывая никелированные замки чемоданов плоским немецким штыком. – А свою, русскую, можно сказать, проливаем, которой ты с мужем своим, упырём чекистским, насосались как клопы…
– Может, всё-таки оттараним её в Юсуповские конюшни, к прочей жидовне? – видимо, не в первый раз переспросила его из-за плеча другая, вовсе уголовная, морда с небритой неандертальской челюстью. – Один хрен, немцы их не сегодня-завтра…
– Это тебе не барыга Ада Моисеевна с еврейской слободки, идиот! – яростно зашипел на него «коммунальщик». – Это жена гэбэшника высшего ранга. Они, может, с ней поговорить захотят, в заложники взять на предмет вербовки мужа… – Э… – махнул «коммунальщик» короткой ручонкой, глянув на тупоумное выражение лица уголовника. – Ты хочешь, чтобы она сдуру оберлейтенанту как представителю культурной нации поплакалась, что ты её до панталон раздел… без спросу господина обера?
– Ну… – сдаваясь, замычал «неандерталец».
– «Му-у…» – раздражённо передразнил его старший, оглянувшись на Ирину, окаменевшую не столько от услышанного, сколько от собственных догадок и, отступив к окорокам савраски, яростно зашептал: – Ну, вот и не мычи, не телись, кончай её прямо тут. Бросим с подводой, мало ли сейчас ворья с финками по подворотням шастает…
– А конягу? – удивился «уголовник», с сожалением похлопав по крепкому ещё, без намёка на «стиральную доску», красно-рыжему боку «савраски».
– Нечего жалеть, тут в одном чемодане на тройку таких гнедых, главное – всё это добро сейчас мимо патрулей пронести. Одного только не пойму… – озабоченно перебил сам себя «коммунальщик». – Неужели эта фифа сама подводой править надумала? Она ж коня только с жопы, с сиденья и видела. Поди, и не знает, куда ему овса напихать, чтобы копытами перебирал? Где Петрович, с которым мы уговаривались? Неужто сдрейфил старый?..
«Коммунальщик», скептически поджав толстую, как у сома, губу, оглянулся вокруг. Но во мраке двора, помертвелого от черноты нежилых окон, как будто никогда и не водилось тут живой души – не увидел никого.
– Не нравится мне это… – проворчал полицай. – Жаль, не спросил у Петровича, с какой они квартиры, не подумал. А вдруг там остался кто… Дома остался кто?! – рявкнул он уже вголос на Ирину.
Та крупно вздрогнула и на несколько секунд бессмысленно выкатила на него расширенные зрачки и наконец выдавила:
– Нет. Никого…
– А дочка, а Петрович где? Разве не он взялся вас везти? – раздражённо поторопил её полицай.
– А-а… Дочка… – Ирина рассеянно оглянулась на парадный подъезд дома, на «коммунальщика» и отрицательно покачала головой. – Я их вперёд отправила, без вещей… Чтоб не ограбили… – неожиданно добавила она с привкусом горькой иронии. – И не убили…
Произнеся последнюю фразу без всякого шекспировского пафоса: «to be, ore not to be», Ирина даже как-то выпрямилась, приосанилась на своём бауле, словно в привычном первом ряду партера клуба «им. XX-летия ГПУ». Будущее распахнулось перед дочерью квашевского старьевщика и светской львицей во всей своей драматической простоте, без всякой театральности, с которой смерть воображается в детстве и юности. Совсем просто – словно красный бархат кулис осыпался, траченный молью.
– Врёт, наверное, но и чёрт с ней… – отвёл взгляд от преисполненной достоинства фигурки полицай и, ухватив своего подручного за борт пальто, яростно зашипел в небритую физиономию: – Ну, чего ждёшь?!
– А сам не хочешь спробовать? – брезгливо сбросил тот с лацкана короткие потные пальцы, но послушно полез за голенище сапога, откуда выглядывала гнутая рукоятка «свинореза»…
Глава 10Всё та же июньская ночь
Гурзуф. Керосиновая лавка Марии Казанцевой
– Так это что ж получается, дворник ваш полицаев навёл? – с хрипотцой переспросил Новик, прижав к груди голову Насти и ероша её волосы, так привычно – несмотря на неистребимый керосиновый дух – пахнущие августовским сеном.
Отпрянув на кулачках, Настя замотала головой так, что смоляные локоны рассыпались:
– Нет, что ты. Он меня практически спас. Я когда увидела полицаев, когда они маму… – Настя снова уткнулась в отворот безрукавки на груди Саши. – Когда он ножом…
– Не надо… – невольно зажмурился лейтенант, стиснув зубы. – Не надо, я понял…
– Я вскрикнула… – сглотнув горький комок, продолжила Настя. – Они заметили, старший послал двоих, а Валентин Петрович… – давясь невнятной скороговоркой, забормотала Настя. – Он меня через подвал дворами вывел, а потом сюда, а тут тети Риммы уже нет, её тоже немцы забрали, куда не знаю, но говорят, что под Симферополем их всех…
– Совсем не обязательно… – поспешил остановить девушку Новик, прежде чем голос её сорвался на всхлипывание. – Их и в Германию отправляют, работать.
– А потом меня Мария Васильевна, можно сказать, подобрала. Я в доме тети Риммы пряталась, долго, пошла на базар, что-нибудь на еду поменять, тетя Римма у нас библиофил… была, так я Петрарку, издание Беликова 1830 года, хотела на хлеб и яйца… – подняв влажные глаза, виновато улыбнулась Настя. – Представляешь, Петрарка… кому он сейчас нужен?
– Ну, разве что мне, – не поднимая головы, но так же с улыбкой вставила «баба Маша» из-за спины Новика, разливая круто, докрасна, заваренный чай в сервизные чашки.
– Мария Васильевна такая добрая, она меня пожалела…
– Да не я, – подняла спокойный, чуть ироничный, взгляд на Сашу так называемая «баба Маша», которую так назвать, он уже ни за что не решился бы. – Не я, Надя… То есть Настя, конечно… – поправилась она, вновь сосредоточившись на нехитрой чайной церемонии. – А те недалёкие базарные тетки, что не захотели библиографическую редкость менять на заурядные куриные яйца. Это они сказали мне, что в дом вашей тётушки собирается вселиться румынский офицер. Представления не имею, откуда это им стало известно… – пожала Мария плечами. – Но уже вечером дом вашей тетушки, действительно, был занят каким-то румынским полковником.
– Представляешь, что было бы, если бы Мария Васильевна меня не забрала к себе? – теснее, будто прячась от внезапно набежавшего холода, прижалась к груди Новика Настя.
– Через неделю ты бы приняла румынского полковника, как минимум, в пионеры… – криво усмехнулся Саша, гладя её непослушные чёрные вихры.
– Дурак! – боднула его в ключицу Настя. – Я б его убила…
– В любом случае ему не повезло… Спасибо вам! – будто спохватившись, поблагодарил Саша вдогонку Марию, расставлявшую чашки уже с другой стороны стола, перед насупленным Колькой Царём и его «конвоирами», усевшимися с обеих сторон.
– Так… – сумрачно посмотрел на зачарованную парочку исподлобья Яков Осипович. – Харе тут сопли разводить. А то я ещё расплачусь, чего доброго. Значит, решим так… – Он встал из-за стола и, развернувшись, не без интереса уставился на плотный бюст радистки Аси. – Рация, насколько я понимаю, у вас есть. И аккумуляторы полные… – сделал он двусмысленный вывод из этого осмотра.
– Ну, уж пополнее, чем у вас в отряде… – хмыкнула девушка.
– Как жрём, такие и аккумуляторы! – блеснул бесовскими искорками Яков Осипович.
– И я свои не марципанами наела, – огрызнулась Ася, но довольно легкомысленно, облизнув выступающий рядок «жениховских» зубов.
– Соблюдайте субординацию, сержант, – хмыкнул лейтенант-партизан, заметив краем глаза недовольное шевеление Кольки Царя. – Насколько я понимаю, полковник Гурджава в курсе вашей операции…