– Приготовьте гранаты, сержант, – распорядился Ленцо, загнав новый магазин в воронёное тело беретты и дёрнув на себя затвором. – Я их отвлеку, а вы постарайтесь бросить гранаты в одну и ту же точку, там, где уже осыпалось, La bene?
Граф, обычно задававший в среде офицеров тон учёного нигилизма, неожиданно коротко перекрестился католическим двуперстием и, перехватив понимающий взгляд сержанта, несколько смущенно проворчал:
– В окопах нет неверующих, Рамино, так что видела б меня сейчас моя мама…
– Порадовалась бы? – невнятно промычал сержант, срывая, крепкими по лошадиному, зубами чеку «лимонки».
– В данных обстоятельствах? – хмыкнул граф. – Едва ли…
Вздохнув, как перед нырком в неизведанную глубину, граф вскочил на поджарых ногах пружинисто, как каучуковый le payaso[8], повёл по сторонам грохочущим автоматом, окутываясь сизым дымом пороховой гари – и будто не видя, как закурилась в ответ известковая пыль, выбитая тяжёлым винтовочным калибром…
Следом подхватился и Рамино. Но не успел сержант полностью отмахнуть рукой, как резкий удар в плечо отбросил его назад, а граната едва ли пролетела с десяток шагов. Ленцо сбил с ног покачнувшегося сержанта и отволок его за обвальный слоистый валун, в последнюю из четырёх секунд, отведённых для покаяния.
– Упёрлись, как триста спартанцев, – просипел Ленцо, после того как эхо разрыва заглушила пулемётная очередь со стороны «бастиона». – Хотя я думаю, их тут гораздо меньше… – он привстал на одно колено, но тут же пригнулся – верхний край валуна с визгом иззубрили пули.
– В любом случае… – Рамино сплюнул с зубов скрипучую пыль ракушечника. – Их тут больше, чем нас…
На обезьяньи подвижной физиономии графа промелькнула целая гамма чувств. Амбиции, страх, стыд за страх, гнев за стыд… И даже жалость к старушке-графине Ленцо, которую, в общем-то, терпеть не мог со времени инициации…
– К чёрту! – заключил граф, облизнув пересохшие губы. – Мы и так оттянули на себя больше сил противника, чем весь полк немцев со стороны материка. Пусть дальше сами. Обопритесь на меня, Рамино…
Справка:
Почти две недели после сдачи Севастополя, до 12 июля 1942 года, продолжались бои на всём протяжении береговой линии от Камышовой бухты до Балаклавы. Моряки и солдаты укрывались в гротах и расщелинах камней под обрывами скалистого берега Гераклейского полуострова, и с наступлением темноты, часто – лишь с холодным оружием и даже камнями, – нападали на оккупантов. Наконец, немцы обратились к союзникам, румынам (они уже пригнали три сторожевых катера) и итальянцам, с просьбой подавить сопротивление с моря.
Просьбу выполнили.
Никого из пленных итальянцы не расстреляли. В отличие от румын и, само собой, немцев.
Форт «Горки». 10 июля. Поздний вечер
Взятый ценой немалых усилий и жертв внешний балаклавский форт немцам явно не приглянулся. То ли не понадобился и охранять тут нечего, то ли разрушен в щепу.
Командир разведгруппы лейтенант Александр Новик уже забросил ногу на бак шлюпа-«девятки», когда, обернувшись через плечо, чтобы убедиться – как пришли незамеченными, так и уходим – заметил необычный металлический отблеск на чёрной гальке прибрежной заводи.
Необычный только медной радугой в лунном свете – не похоже на сталь оружия, снарядный осколок, алюминий корпуса противогаза или что-либо в этом роде…
– А ну, погоди… – шепнул верному Романову лейтенант и, стараясь не плескать водой, вернулся на берег.
– Что там? – спросил Колька Царь, когда Новик снова оказался на носовой банке и весла разведчиков взрыли ночной штиль.
– Вот… – раскрыл ладонь Саша.
На ладони командира группы лежал медный знак в виде геральдического щита с гравировкой каравеллы на фоне скрещенных абордажных сабель.
Лента с надписью «commandos marine» обвивала киль каравеллы, словно штормовая волна…
Глава 15Следы на воде
Туапсе. Штаб КЧФ. Разведотдел
– «Коммандос марине»… – прочитал Давид Бероевич, подняв очки на бритый шишковатый череп, и внимательно посмотрел на Новика. – Никуда, значит, они особенно не терялись…
Натолкнувшись на непонимающий взгляд лейтенанта, он махнул рукой:
– Забудь… – и продолжил задумчиво, будто бы сам с собой: – Тут из-за того, что немецкие подлодки из Ялтинской бухты слились как в унитаз, да эта флотилия итальянская чёрт знает куда… как раз перед бомбардировкой, такой сыр-бор разгорелся. Чуть ли не в измене подозревают…
– Кого? – удивленно вскинул бровью Новик.
– Всех, Саша, можно сказать, что всех, – приобнял его сзади за плечи командир 2-го разведотряда майор Тихомиров.
– А они вот, значит, где были… – повертел в пальцах медную бляху Гурджава. – Просто были на задании. Может, и немецкие субмарины где-то так же, а, Сергей Михайлович? – Хотя нет… – остановил он сам себя, прежде чем майор отозвался. – Подлодка – хищник-одиночка, косяками не ходит. Никак они не могли уйти в рейд все разом. А вот быстроходные катера…
– Это их тактика, – подтвердил Тихомиров. – Они так, стаей, внешний рейд патрулировали в последние дни.
– Вот что… – Давид Бероевич решительно бросил медную бляху в ящик стола и задвинул его. – Катера можно гонять из одной бухты в другую, но надолго не спрячешь, не подводные лодки… хотя тем тоже причалы нужны… – поморщился полковник с досадой. – Свяжитесь с группой Войткевича, пусть приложат все силы, чтобы найти базу катеров «МАС». Чувствую…
Видимо, чтобы окончательно оформить свои чувства, полковник тщательно размял мундштук «Казбека», закурил.
– Чувствую, 30-ю флотилию немцев мы за день-два не найдём. В конце концов, входы в их доки могут быть и где-то под водой… – полковник неопределенно помахал папиросой. – Как у нас в Балаклаве были…
– В Балаклаве их нет, – тотчас встрепенулся Тихомиров.
Всё-таки его агентура оставалась на Балаклавском судоремонтном заводе.
– Да верю, Михалыч, верю… – отмахнулся начальник разведотдела. – Не подпрыгивай. Я к тому веду, что надо на хвост этим «коммандос»… – зло процедил он, – …наступить. Во-первых, достали эти пиявки – дальше некуда, никогда не знаешь, где и чего от них ожидать. А во-вторых, всю эту болтовню об агентах абвера у нас за пазухой надо приглушить эффектным и эффективным успехом…
– Прямо, как к 7 ноября… – недовольно проворчал командир 2-го разведотряда. – Пятилетку досрочно…
– До ноября у нас времени нет, товарищ майор, – жёстко, сквозь папиросный мундштук, процедил Гурджава и добавил, смягчаясь: – Так Войткевичу и передайте.
1-й партизанский отряд 2-го сектора
– А вот это, пожалуй, то, что мы с вами ищем, Антон Саныч… – хрипловато пробормотал Войткевич, не отрываясь от окуляров своего трофейного «цейса».
Осеннее предвечернее море казалось кованным из тёмного серебра, только горизонт ещё жарко и бело догорал аврально чищеной корабельной латунью. Только Адалары, «Скалы-близнецы», вспарывали монотонную гладь красными спинными плавниками каких-то неведомых чудищ морских. Солнце, садясь за спиной разведчиков, будто напитало их кровью.
Артиллеристский наводчик Каверзев отнял от глаз отечественный полевой бинокль.
– Полагаете, у меня повылазило, Яков Осипович? – недовольно буркнул он. – Нет ни хрена в бухте…
Такое, шутливое, «по батюшке» обращение и «галантерейный» тон общения повелись между ними с тех пор, как представитель флотской разведки старший сержант Каверзев и штрафной лейтенант 7-й бригады морской пехоты вполне закономерно сошлись, ощущая некоторую свою чужеродность в отрядном окружении, что ли.
Им двоим – нет, конечно, не простым бойцам партизанского отряда майора Калугина, – что делить? Дно общего голодного котла скребли их засапожные ложки. Считанными гранатами и патронами делились – а черноморцы всегда пользовались у партизан заслуженным авторитетом. Да и с Калугиным, настоящим боевым офицером, взаимопонимание у них было, как говорится, с полуслова – война, она, как всё тот же общий котёл. Один на всех, со своей горькой кашей.
А вот как сам Калугин никак не мог найти общего языка с представителями крымского обкома, прикомандированными, на его голову, к штабу 2-го сектора «для укрепления и общего политического руководства», так и они…
Хотя, по правде сказать, черноморцы, по прямоте «полосатой души», этого «общего языка» и искать особенно не рвались. Охотнее занимались другим: то диверсионные, то разведывательные вылазки производили, то участвовали в перехвате спасительных «гондол» – скромной, чтобы не сказать скудной, помощи от «Большой земли» продовольствием и боеприпасами. Гранатами, патронами, медикаментами.
Каждая такая «гондола», сброшенная на парашюте, помогала, а то и попросту позволяла отряду жить и сражаться.
Но татары из окрестных сёл мгновенно оценили положительные стороны падающего с неба довольствия, и охота за «гондолами» превратилась у них в эдакое родовое занятие. Выставляли наблюдателей на все точки, откуда просматривались склоны и яйлы – и хорошо знали, сволочи, эти точки. Так что приходилось устраивать настоящую охоту на охотников, весьма прилично ориентирующихся в этой горнолесной местности, а иногда попросту отбивать «гондолы».
Расходуя драгоценные патроны, а то и теряя товарищей…
– Тут, конечно, глубина такая… аукать ох… охрипнешь… – продолжал Антон Каверзев.
Рязанская его блинная «ряшка» заметно осунулась за месяцы партизанской жизни.
– Но я и по берегу вижу, что бухта чистая, к постою боевых кораблей нисколько не приспособленная. Причалы, прошу пардону за выражение, «гулящие», тут только яхтам швартоваться да яликам с барышнями, да и никаких береговых коммуникаций на предмет регулярного снабжения к ним не ведет. Что, немцу от дороги до причалов бочки с бензином по козьим тропам катать прикажете? Опять-таки, прожекторные установки, прошу обратить внимание: сугубо для обслуживания береговой артиллерии. У них причал в мёртвой зоне остается, угол спуска не тот…