– Вспомните даже нашего корсиканского старину Наполеона… – невозмутимо продолжил граф Ленцо. – Император практически всея Европы отлично понимал, что он не может быть её совершенным владыкой, пока над ней нависает пресловутый медведь и в любой момент может намять ему бока из какого-то сентиментального мессианства.
– Из чувства братского долга перед королями-кузенами? – иронически повёл бровью Розенфельд.
– Да, без разницы! – отмахнулся граф. – Мессианство у русских в крови. Собственно, только поэтому мы и воюем вместе с вами.
– Вот как? – хмыкнул Розенфельд. – А я думал – из идеологического родства…
– Оно у нас, прямо скажем, не особенное… – без особых эмоций и даже как-то насмешливо выдал несомненную крамолу граф. – Просто мы отлично понимаем, что, если сегодня мы не загоним этого чёртового медведя в клетку, то завтра он припрётся в этой их… – сеньор Альдо неопределённо повертел над тульей своей фуражки рукой, видимо, подыскивая слова, – …в будёновке, «capshpil», освобождать угнетённых братьев. Кстати, не в последнюю очередь и нас с вами, – уточнил он.
– Не спросив нашего желания обрести свободу на русский манер?
– Они вообще не понимают свободы… – брезгливо скривился граф. – Если помните, Наполеон в 12-м говорил, что он даст русским свободу от крепостного рабства и этот «колосс на глиняных ногах» рассыплется в прах. Так вот, они не поленились в 14-м прошвырнуться до Парижа, чтобы переспросить, что, собственно, он имел в виду. Такие тупые… – театрально развел руками граф Ленцо.
– «Колосс на глиняных ногах»… – задумчиво пробормотал Гельмут, сосредотачиваясь на чём-то своём. – Почти дословно пропагандистский демарш Геббельса. Освободим русских рабов от жидо-коммунистов и Сталина – и «колосс» рассыплется…
– Вот-вот… – кивнул граф, – только в 1814-м эти русские рабы, шатаясь на этих своих… – сеньор Альдо изобразил двумя пальцами. – На «глиняных ногах», добрели до столицы Франции, наваляв из «последних сил» и ей, и всем её союзникам. Так что боюсь… – повернулся он к Гельмуту, – …как бы с именем ненавистного им Сталина и «подламываясь в коленях», они не добрели до Бранденбургских ворот, а заодно и до Колизея…
– Я смотрю, вы не пышете оптимизмом по поводу нашего общего дела… – понизив голос, довольно холодно заметил Гельмут, тоже глядя как будто в другую сторону.
– Я уже объяснил вам, в чём состоит моё дело, – покосился Альдо через плечо. – Я был в Испании и теперь здесь, в России, во имя защиты своей родины.
– Ну, а мы в отличие от Наполеона… – процедил капитан Розенфельд. – Не пришли сюда освобождать русских рабов. Мы пришли делать их рабами! Так что…
Предупредительный жест Ленцо – поднятый палец – его остановил.
– Что? – раздраженно поинтересовался Розенфельд, так же как и граф, ухватившись за поручни и подавшись вперёд так, что пришлось одной рукой придержать походную белую фуражку.
Но не было видно ни зги, штурмовой катер будто висел в чёрном небытие. Да и не слышалось ничего, что могло бы внушать тревогу, – обычные звуки и запахи моря. Дальняя гряда ялтинских гор совершенно растворилась в канцелярских чернилах ночи, чернилах, которыми были прописаны положения военной светомаскировки. Чернилами, которыми был погружён во мрак и потерялся, как допотопная Атлантида, и сам город. Только кое-где, обжигая голубоватым заревом полосатые шлагбаумы порта и кирпичные стены его блокгаузов, плыли по невидимым улочкам, словно спускались с гор, призраки грузовиков и штабных «опелей» с узкими синими глазами будто прищуренных маскировочных фар.
Только вблизи MTSM можно было различить чёрный лоск неуклюжих бронированных катеров с низкой осадкой и синие пятна от притемнённых габаритных огней. Крупная морская рябь плескала в борта итальянских катеров, которыми, собственно, и командовал капитан 3-го ранга граф Ленцо, а на борту флагманского торпедоносца MTSM капитан Гельмут Розенфельд оказался почти случайно.
После сокрушительных бомбардировок русской авиации, немецких «U-Boot-Klasse II» тут никто не видал, а пять итальянских малых подводных лодок 11-й флотилии убрались в далёкую Констанцу, таща на буксире шестую, – зализывать раны на стапелях тамошнего судоремонтного. А что до немцев… Куда они делись – этого в точности не знал и сам Ленцо, да и не стал бы ни за что расспрашивать. Ещё не хватало увидеть на немецкой физиономии презрительную ухмылку «расового превосходства»…
Командир же 30-й флотилии кригсмарине капитан Гельмут Розенфельд, который знал о подготовке секретной базы для подлодок, согласился выпить с ним душистого итальянского вина по поводу бильярдного проигрыша в американку.
Проигрыша, произошедшего тут поблизости, в казино Гурзуфского санатория командного состава кригсмарине «Гелек-Су».
Проигрыша, как ни странно, самого графа, и проигрыша довольно крупного – что, впрочем, никак не отразилось на графском невозмутимом пропечённом личике гардемарина-переростка…
– Ничего не слышу, сеньор Альдо, – нехотя признался Розенфельд. – Что, собственно, привлекло ваше внимание?
– Оно и неудивительно, герр Розенфельд… – пристально щурясь в темноту, пробормотал сеньор. – Вы на своих, простите, жестянках едва ли имели дело с водолазными работами.
– Ну, уж… – возразил было капитан.
– Ну, уж с водолазами-диверсантами – точно не имели.
– Диверсантами? – недоверчиво переспросил Розенфельд. – Быть не может. Слишком далеко…
– Не скажите… – напряжённо прислушиваясь, прошептал Ланцо. – «Марина коммандос» – это публика особая. Во всех странах. И во всех странах у них свои секреты… – Он наконец будто бы чуточку расслабился, но добавил, хоть и негромко, но голосом, полным тревоги: – Не сомневаюсь, есть таковые и у русских…
К сведению…
«ЭПРОН» – Экспедиция подводных работ особого назначения, создана в 1923 году по распоряжению Ф.Э. Дзержинского.
РОН – Первая официальная боевая единица, которую по праву можно назвать подводной разведывательно-диверсионной, – была создана на базе ЭПРОНа согласно приказу № 72 от 11 августа 1941 года, за подписью заместителя Наркома ВМФ адмирала Исакова. Она получила название Роты особого назначения.
– Кстати, сеньор Ленцо, мы, кажется, изрядно отвлеклись от предмета моего визита… – с суховатой улыбкой в тонких губах напомнил Гельмут.
– Вы о вине? – с живостью отозвался граф. – Действительно, увлеклись разговором непростительно. Но что поделать – философские беседы, пожалуй, и есть вино стариков.
Корветтен-капитан хмыкнул:
– Стариков?
– На войне даже по положению о боевой выслуге – год за три… – развёл проворными обезьяньими ручонками граф. – А уж по жизни, думаю, так и все десять. Сколько вы уже воюете? Пора становиться Сократом…
Он сделал приглашающий жест в сторону кают-компании, из которой предусмотрительно была выселена вся свободная вахта катера.
Несмотря на вполне приличные размеры штурмового катера и наличие в нём капитанской каюты, провести там рандеву не представлялось возможным. Какое тут гостевание… Разве что собаку покормить в подобной тесноте. И то, пса не самой почётной родословной, чтобы не побрезговал посидеть под откидным столиком.
Кают-компания в этом смысле была поуютней. А то, что под иллюминаторами легкомысленного вида женщины налеплены с кондитерскими ляжками, так едва ли на немецких подводных лодках одиночество матросов в «сухом доке» скрашивают портреты Гитлера.
– Да у вас тут просто воспитанницы католической школы! – осмотревшись, подтвердил эту прозаическую мысль герр Розенфельд. – По сравнению с бумажными подружками моих ребят…
Граф Ленцо ухмыльнулся самым двусмысленным образом и, картинно отмахнувшись от вульгарных представительниц народного идеала (мол, таков уж у нас тут по ночам «vox populy», что поделаешь?), позвал вахтенного Карлито – расторопного малого гренадёрских статей, исполняющего обязанности стюарда, за неимением в штатном расписании даже кока.
– Карлито, малыш, выньте-ка из-за борта мою корзинку для пикника, думаю, вино уже достаточно остыло для дегустации. А если этикетки отклеились, так это ерунда – я с тринадцати лет знаю, что было в погребе моей матушки… – Продолжил он для капитана Розенфельда и, будто спохватившись, внушительно добавил своему стюарду: – И только не надо мне рассказывать, что всё содержимое корзинки сожрали пираньи, они тут не водятся.
Вахтенный отдал честь и, подобострастно пуча глаза, на полном серьёзе заметил:
– Про пираний не могу знать, сеньор капитан, но пьяного дельфина видели где-то с полчаса назад…
– Отправляйтесь, матрос! – не сумев скрыть улыбку, прикрикнул на него граф.
И провожатые – всё ближе…
В неверном красноватом зареве, размытом подводной мглой, картина, представшая перед пловцами, показалась мистически жуткой. Такое если вдруг приснится – проснёшься в холодном поту, если вообще проснёшься. Ни дать ни взять, переправившись через Стикс на подводной ладье Харона, они повстречали обитателей того, чуждого всему живому, берега. В подсвеченной фарватерным бакеном водной толще плотной и страшной толпой стояли мертвецы…
Покачиваясь в такт чёрным космам водорослей, синхронно зевая отпавшими челюстями, в развевающихся от подводной волны лохмотьях… И вглядываясь в глаза неожиданных визитёров пустыми глазницами черепов…
Картина не была для «роновцев» внезапной. О том, что их ждёт у первого причала Ялтинского порта, в самом начале фарватера, их уже предупредил Николай Романов, он же Колька Царь. Романова привлекли к участию в операции.
«Тут в 41-м немцы столько наших пленных постреляли… – рассказывал Колька, качая головой. – Прямо с причала сбрасывали. Сетевым грузилом связывали по нескольку человек и… Этот адский лес в любую погоду с причала виден…»
«Рота особого назначения», базировавшаяся в Ленинграде (и не где-нибудь, а на подводной лодке «Правда», пришвартованной к легендарному крейсеру «Аврора»), не имела полного представления об акватории Ялтинского порта. Тогда как Николай Романов тут уже кое-что искал, будучи «вброшенным» в водолазную рубаху, в медной манишке, в шлеме с тремя иллюминаторами и в галошах со свинцовой подошвой, по 12 кг каждая…