– Нечего особенно рассказывать, – буркнул Курило, пряча пенсне в роговом футляре. – «Иосиф Сталин» – самый большой танкер Черноморского пароходства…
– Поэтому и «Сталин»… – вполголоса оборвал его полковник, без тени улыбки. – Я довоенные плакаты видел, товарищ комиссар 1-го ранга. Что по сути?
– По сути… – со вздохом повторил Курило. – По сути, танкер совершал переход из Батуми на Туапсе, имея на борту 14 000 тонн бензина. Шёл в сопровождении БТЩ «Трал». При подходе к Поти, к зоне активного действия немецких подводных лодок, конвой усилили БТЩ «Гарпун» и ещё двумя «Морскими охотниками». С воздуха прикрытие осуществлялось четырьмя истребителями и двумя торпедоносцами…
– Солидно! – хмыкнул Гурджава.
– Ну, так… – пожал плечами Курило. – Имя Вождя всё-таки…
– Ну и как? – подыскивая слова, помахал полковник новой папиросой, вынутой из коробки со всадником в бурке на фоне условного Казбека. – Не опозорили… славного имени?
– Нет! – резко, словно от зубной боли, дёрнулся комиссар, так что испуганно заскрипела под ним кожа. – Танкер благополучно прибыл на базу флота.
– Так в чём же история? – вяло удивился начальник разведотдела.
– А в том, что где-то в районе мыса Лазаревского вахтенный офицер отметил содрогание корпуса, но тогда этому значения не придали, списали на лоцманские эволюции. Фарватер там сложный, да и опять-таки наши минные заграждения. В общем, то «полный вперед», то «полный назад»… – Курило потолкал толстым пальцем туда-сюда по столу роговой футляр пенсне и продолжил: – Потом было замечено протекание бензина на нижнюю палубу. Тоже ничего необычного, бывает. Но вот когда танкер прибыл в пункт назначения и бензин слили в плавучие цистерны… – комиссар звучно чмокнул пухлыми губами, обозначая таким образом, видимо, недоумение. – В правом кормовом танке обнаружили взрыватель немецкой торпеды, так-то…
Курило посмотрел на начальника разведотдела выжидательно, но смуглое лицо Гурджавы оставалось невозмутимым.
– А это, знаешь, что значит, Давид? – сердито закряхтел комиссар 1-го ранга, с геморройным раздражением ворочаясь в кресле. – Как мне потом объяснил капитан «Трала»…
– Я тебе и сам объясню… – задумчиво выстучал папиросу о крышку коробки Гурджава. – Значит, подлодка стреляла с такой короткой дистанции, что вертушка не успела сработать. Взрыватель не взвёлся, и торпеда, как учебная болванка, ударила в борт, пробила его, а взрыватель отломился и попал в танк, так?
Комиссар недовольно кивнул.
– И никто ничего не заметил?
– Мы опросили всех… – со зловещим нажимом на мы подтвердил начальник политотдела. – Всех капитанов и наблюдателей тральщиков, танкера и «Морских охотников». Никто, ничего… – он ударил по зелёному бархату стола ладонью и, валко выбравшись из кресла, подошёл к окну. – Так что об эффективности нашей противолодочной защиты, Давид… – доверительно произнес он, попробовав было положить пухлую ладонь на полковничий погон, но передумал, пока тот не заметил. – …Говорить не приходится. Это тоже, – напоминающе подчеркнул Курило, – информация не для политзанятий.
– Поэтому тебя и попросили в штабе флота поговорить со мной? – хмыкнул начальник разведотдела.
– Догадлив ты, Давид Бероевич… – скривился комиссар 1-го ранга в слабом подобии улыбки. – Догадлив, но подтверждать твои догадки я не стану… – Он направился обратно к столу. – Да и опровергать – тоже. Тут вот в чем суть…
– В том, что потеряли мы из виду немецкие лодки в Крыму… – мрачно и глухо констатировал Гурджава, заправив в угол рта папиросу. – И тут противолодочная оборона как-то не слишком справляется.
– Не слишком… – неохотно согласился Курило, проваливаясь назад, в кресло. – Собственно, поэтому и возникла такая идея в штабе флота.
– Это какая же? – полковник не донес горящую спичку к папиросе.
– А такая, Давид Бероевич… – Курило не спеша раскрыл футляр и нацепил на рыбьи, бесстрастные глаза кружочки пенсне, – …что, если не удается разбомбить или хотя бы блокировать немецкие подлодки на базах, то надо ликвидировать, а по возможности – взять в плен самих подводников. – Он с протокольным выражением уставился на Гурджаву поверх оправы пенсне. – Ведь, насколько я знаю, разведотдел располагает информацией, где именно на крымском побережье проводят экипажи время между походами? – продолжил Курило спустя долгую паузу, отведённую, видимо, Гурджавой на то, чтобы проникнуться важностью «идеи», пока она ещё не оформилась в прямое указание штаба флота. И указание, наверняка согласованное со Ставкой Верховного.
Полковник Гурджава прошёлся вдоль тяжёлых бархатных портьер с тонким золотистым узором, обратно. Мерил шагами кабинет с обстоятельностью агронома.
– Информация-то есть… – пробормотал он, наконец остановившись и закуривая в горсти ладони. – Но что с ней делать?
– Сделай что-нибудь, Давид Бероевич… – погладил зелёный плюш стола ладонями комиссар 1-го ранга. – Я ведь к тому с тобой этот разговор затеял, чтобы были у тебя дельные предложения, когда понадобится.
– А когда понадобится? – вскинул головой, будто прислушиваясь, Гурджава.
– Завтра прибывает представитель Ставки.
– Час от часу… – болезненно морщась, проворчал полковник.
И уже практически не слышал, какие ещё резоны излагал комиссар, начав со слов: «Ты же понимаешь, что тут теперь будет…»
А Курило ещё и добавил с намёком, который вполне можно было назвать двусмысленным, особенно в устах человека при его должности:
– Помнишь, поди, как Мехлис на Крымском фронте разобрался с ситуацией…
«Вот именно… – зубной болью отозвалось в висках начальника флотской разведки. – Начнутся сейчас – срывание погон, полевые трибуналы у ближайшей стенки, а самое главное – бесконечные и бессмысленные разоблачения»…
Он поймал тяжёлый взгляд флотского политрука и невпопад кивнул, поглощённый своими дурными предчувствиями. Звучали они примерно так:
«А если учесть, что Особым отделом проводится то ли проверка, то ли уже откровенное следствие по делу агента абвера, якобы затесавшегося в разведотдел флота… Тут и до “радикальных выводов” рукой подать. Хорошо, что у них пока ничего нет. Вернее, не придумали ещё ничего…»
На этот счёт начальник разведотдела флота основательно заблуждался. У следователя Кравченко уже и было кое-что, и придумал он немало…
Глава 3Зёрна и плевелы
Особый отдел (контрразведка) КЧФ. Кабинет следователя Кравченко Т.И.
«Это уже кое-что!» – незаметно для посыльного радостно оживился Трофим Иванович, едва пробежав глазами содержимое пакета со взломанной сургучной печатью и штемпелем криптографического отдела: «Совершенно секретно».
Это его оживление, профессионально скрытое рыбьей безучастностью на жёлчном лице, выразилось только в скрипучем сучении ног под дубовым столом и жесте «кури», с которым Трофим Иванович подтолкнул пальцами коробку достаточно редких сейчас папирос «Ялта», мол, «Гуляй, босота…»
Папироски-то уже окончательно довоенные. Во всесоюзной здравнице и крымской жемчужине теперь прохлаждается под белыми беседками и пальмами немец поганый, гуляет вдоль гипсовых балюстрад, но не нарисованных на жёлтой крышке папиросной коробки, а настоящих…
– Благодарю, товарищ майор, – с неожиданным достоинством сказал очкастый мальчишка – младший лейтенант из отдела дешифровки, но папирос не взял. И на злобно-недоумённый взгляд Кравченко очкарик ответил даже чуть насмешливо, если не показалось: – Не курю, товарищ майор, вредно.
– Ну, тогда вали… – сердито процедил Трофим Иванович, уставившись в бумаги невидящим взглядом. – Умник…
В сообщении из шифровального отдела радоваться было и впрямь особенно нечему. «Историк» подтверждал внедрение агента абвера в состав флотского разведотряда Тихомирова:
20.05.43
Непосредственно об агенте достоверно известен только позывной, которым он пользовался в осаждённом Севастополе – «Еретик». Точное местонахождение агента на данный момент не обнаружено, но полагаю, он на оккупированной территории. Обратите внимание на все диверсионные группы, заброшенные в Крым с весны-лета 1942 года, поскольку связь с «Еретиком» в Севастополе окончательно прервалась в апреле 42-го.
Историк.
– Значит, всё-таки это не догадки и не фантазии Овчарова… – недовольно хмыкнул Трофим Иванович, немало надеявшийся в последнее время, что дело обстоит именно так.
В последнее время, потому что в положение он попал двоякое. С одной стороны, от него требовалось: «вынь да положь» немецкого агента, а с другой стороны – все кандидатуры на эту роль, которые осторожно предлагал следователь Кравченко, начальником Особого отдела решительно отметались:
– Доказательства! Что ты мне политическую неблагонадёжность тычешь?! Ты мне рацию давай, явки, парабеллум под подушкой!
А если он не находится никак, клятый парабеллум этот, мать его так, то есть папу? Неблагонадёжности у каждого – никакой наволочкой не охватишь, а шпиёнского пистолета в ней не обнаружено… Так что поневоле уже закрадывалась мыслишка в изнурённые кравченковы мозги: «А есть ли он вообще в материалистическо-диалектическом бытие, этот немецкий агент? Или, если он не выдуман, то, может, добросовестно пригрезился подполковнику Овчарову, раз уж ему выдуманные шпионы никак не подходят?»
Оказывается, не выдуман чёртов агент и начальству не примерещился. Существует в природе. И даже кличку имеет – «Еретик».
«Еретик»! Сектант. Ревизионист. А главное, изувер – предатель веры истинной! – Трофим Иванович невольно осклабился в жутковатом подобии улыбки.
А вот второе донесение «Историка» было, что называется, «бальзам на душу».
«Попадание исключительное, в десятку! – решил Кравченко. – Як то кажуть – пидставляй обыдви жмэни…»
Относительно запроса по «Учительнице».
В сотрудничестве с оккупационными властями не замечена, напротив – находится в активной разработке отделом «1С». Тогда как недавно у неё поселившаяся «Ученица» вызывает оправданные подозрения. Как мне удалось выяснить, будучи дочерью чекистского начальника, она организовала (скорее всего по собственной инициативе, а не по поручению органов НКВД) комсомольское подполье. Но сразу по её эвакуации в Гурзуф (!), все члены подполья были арестованы армейской контрразведкой и расстреляны. Сама же она, якобы случайно (!), поселяется у «Учительницы» – партизанской связной и, после проведения операции «Фельдполицай» уходит то ли с партизанами, то ли с флотскими разведчиками.