– О чём это вы, Стефан? Когда это вы умудрились здесь жарить сосиски на горе? Да ещё ночью…
– В детстве, господин гауптштурмфюрер, – бледное лицо Толлера чуть разрумянилось ностальгической улыбкой. – В детстве. И не баварские сосиски, а советскую колбасу «Die Liebhaberische – Любительскую». Хоть я и до сих пор не понимаю, за что её можно было бы полюбить… – И, упреждая ещё большее недоумение своего шефа, Стефан поспешил пояснить: – Видите ли, в 26-м году, во время Веймарской республики, я был пионером. «Спартаковцем – смелым бойцом»… – иронически дёрнул он уголком рта. – И по приглашению советских пионеров попал в первую интернациональную смену детского лагеря «Артек», когда тут жили ещё в палатках и еду готовили на кострах…
– Надо же… – хмыкнул Бреннер, цепляя за хрящеватые раковины ушей дужки очков. – И что ж вы, христопродавец, присягнули тут на верность камраду Сталину?
– Вполне возможно… – немного подумав, согласился адъютант. – Но вряд ли сообразил, когда это случилось. Море, знаете ли, арбузы и виноград, любовные записки в дупле почтового дуба и фройлян Муся из старшего отряда…
– Ваш пионерский партайгеноссе?
– Скорее фюрер… – педантически уточнил Толлер и без запинки выговорил непростое русское слово: – Пионервожатая.
– Бог вам судья, – хмыкнул гауптштурмфюрер. – Раз уж мы вспомнили этого Иванова… – он взглянул на адъютанта поверх круглой оправки очков. – Будьте любезны, Стефан, принесите мне его личное дело и положите на стол, на самом видном месте, чтобы с порога кабинета оно ему глаза мозолило…
На недоумённо-вопросительный взгляд адъютанта он пояснил с лукавой гримасой:
– Пусть помнит, сукин сын, с чьих рук ест… А то вся эта их бредовая сверхсекретность «наследия предков» весьма способствует развитию мании величия.
– Всегда восхищался утончённостью ваших методов, – со сдержанным подобострастием произнес Толлер.
Так что Бреннер до конца и не понял, не было ли в этом подобострастии изрядной доли язвительности.
– Сию минуту! – Стефан направился к дверям и уже взялся за медный завиток ручки, как…
Двери с треском распахнулись навстречу и его чудом не сшиб с ног взъерошенный связист, СС-штурман из шифровального отдела – мосластый остзеец с белой копёнкой непослушных волос.
– Герр гауптштурмфюрер! – завопил он с порога, не удосужившись даже поддержать Толлера, шарахнувшегося от него в массивную стойку-вешалку, и загрохотал сапогами по паркету прямо к столу Бреннера. – Агент «Еретик» вышел на связь! – связист, едва не поскользнувшись на жирной паркетной мастике, опасно затормозил у стола. – Это срочно! И… и совершенно секретно!.. – он перевёл дух, чуть было не вскочив на ореховую столешницу. – Надо срочно всех оповестить!
– Вот как? – иронически взглянул на него снизу-вверх Бреннер поверх очков. – Однако странные у вас представления о секретности, унтер-офицер…
– Идиот! – брезгливо пробормотал Стефан, придержав рогатую вешалку; затем одёрнул полы кителя и вышел.
Не более чем минутой позже из кабинета выскочили Бреннер, даже без кителя, и шифровальщик…
Глава 7Картина маслом. Л.Ф. Лагорио и Я.И. Войткевич
Май 1943 г. Гелек-Су.
Интерьер
– А я вот очень интересуюсь, товарищи… – задумчиво пробормотал Войткевич, обойдя кругом монументальный стол красного дерева на львиных лапах. – А что это за шухер здесь был?
– Переполох? – негромко переспросил Новик и даже раздумал опускать вскинутый наизготовку шмайсер.
Время, проведённое вместе с Яковом Осиповичем на партизанской базе, хоть и не сблизило их особенно, но приучило Новика с доверием относиться к интуиции и наблюдательности коллеги-разведчика. И, несмотря на то, что по-прежнему смотрели друг на друга чекист и морпех довольно косо (хотя чего здесь было больше – неприязни или профессиональной ревности?), тем не менее звали они друг друга теперь почти по-приятельски: «товарищ лейтенант, – сам ты лейтенант», что было большим шагом к сближению по сравнению с «Яковом Осиповичем» и «раз так – Александром Васильевичем».
– С чего ты взял, товарищ лейтенант… – оглянулся Саша вокруг ещё раз, окончательно выйдя из тёмного провала среди шоколадно-ореховых панелей в готической резьбе, – что тут что-то случилось?
В низком, в половину человеческого роста, провале за его спиной виднелся сводчатый кирпичный потолок, подсвеченный копотным огнём факела. «Точь-в-точь, как в старой одесской канализации», – заметил Яков, когда они пробирались от домика садовника сюда, в кабинет Бреннера.
– А вот обрати внимание, товарищ старшой лейтенант… – Войткевич по-хозяйски расположился на стуле, оббитом кожей, и кивнул на столешницу перед собой. – Видишь какие-нибудь признаки рассеянного склероза хозяина или блошиной спешки?
– Да нет… – нахмурился Новик, мельком оглядев стол, на котором и впрямь всё было в идеальном порядке. Даже карандаши в полуоткрытой коробке: «Die Taktik» – отметил Саша – лежат спектральной радугой. – Всё как на шахматной доске: с толком и расстановкой…
– Вот именно… – откинулся на резную спинку стула Войткевич и, по обыкновению, скрестил руки на груди, словно не далеко за линией фронта, в самом змеином кобле он очутился сейчас, а на приставном стульчике летней эстрады довоенного Приморского парка. Слушает Утёсова живьём. – Сразу видно, хозяин кабинета – характера нордического, аккуратист и педант до…
– До хрена болтаешь… – оборвал его Саша, кивнув Кольке Романову на окно.
Колька, кивнув в ответ, скользнул за внушительную, как театральный занавес, бархатную портьеру.
Лейтенант Войткевич хохотнул и, извернувшись назад, поднял с паркета оливкового цвета офицерский китель, валявшийся у задних ножек стула.
– А вот клифт его валяется, как половая тряпка, – продолжил он, как ни в чём не бывало, но сократив психологический портрет обитателя кабинета до минимума. – Почему?
– Потому что сорвался со стула и побёг! – на ухо Войткевичу, но так, что слышно было, наверное, и тараканам под плинтусом, подсказал старший сержант Каверзев и значительно поднял палец. – Без мундира! Что для немца равносильно без порток…
Артиллеристский корректировщик Антон Каверзев, в отличие от своего прямого начальника, Новика, с Яковом сдружился настолько, что Саше и в голову не пришло оставить «ценного кадра» в горах. Проворчал только в ответ на просьбу Антона включить его в состав диверсионной группы: «Мы с Тамарой ходим парой…» – и добавил:
– Ты, главное, о своих прямых обязанностях не забывай. Вдруг увидишь чего, так чтобы мог потом на карту перенести.
– Мало ли чего он мундир бросил… – скорее машинально, чем всерьёз, возразил Новик. Возразил шепотом и прислушиваясь. – Сметаны с огурцами обожрался, вот и подорвался, как на фугасе… скидывая подтяжки на бегу…
– Да они тут все бегают, будто незанятый угол ищут… – подал голос от окна Колька Царь.
– Боюсь, что не угол, – Новик жестом прекратил обсуждение, хоть и негромкое, вполголоса, но….
Но только теперь, когда все замолчали, стал явственно слышен откуда-то снизу, из-под паркета, приглушённый хаотический шум, безошибочно напоминающий команду «Тревога!» на нижней палубе. С поправкой на санаторий для моряков немецких кригсмарине – «Alarm!»
– Боюсь, что не угол, а нас… Что там у тебя? – Новик присоединился к Кольке, но с другой стороны окна, и осторожно отогнул край портьеры.
Во дворе усадьбы между малахитовыми купами стриженого лавра, в развилках липовых крон и в тени резных террас дисциплинированным муравейником рассыпались попарно и группами автоматчики в не по-фронтовому ухоженной чёрной форме, в лаково чёрных касках.
«Эсэсовцы…» – поморщился Саша.
Несмотря на репутацию тыловых палачей и плац-парадный вид, тот, кто сталкивался с фронтовыми частями СС, вроде «SS Panzergrenadier Division», уже знал, что вояки это завзятые и даже отчаянные, и само собой – умелые. Приятного мало…
Несколько более бестолково и суетно топотали по каменным лестницами и балюстрадам усадьбы караульные внешнего периметра, и обслуга – в обычной «фельдграу» вермахта.
Похоже, что во дворце начиналось что-то весьма похожее на панику, тем большую, что пока – на начальной стадии. На стадии, когда об угрозе известно и уже знают, что она близка, но в глаза её ещё никто не видел и, соответственно, как ей противостоять, Der Teufel weiß es, чёрт её знает… А оттого и страшно…
Лейтенант и его добровольный адъютант, денщик и, конечно, друг в портянку, Колька Романов переглянулись.
«Ищут. И ищут именно нас…» – ясно было и без слов.
«Но откуда узнали, откуда могли знать?» – закусил губу Новик…
Впрочем, задумываться над этим было особенно некогда.
«Что там с сейфом!» – молча, но с крайне нетерпеливой гримасой кивнул Саша матросу, топтавшемуся возле отрядного сапёра с «сидором» для мин и зарядов, опустошённым уже наполовину.
Матрос хлопнул скорченную фигуру в камуфляже по плечу. Сапёр Витя с вполне гармоничной для своей военной специальности фамилией Громов, обернувшись через плечо, энергично мотнул головой:
– Можно!
Кумулятивный заряд был установлен навстречу невидимым под сейфовой бронёй замковым ригелям…
Сейф располагался там, где его видел и сам Новик в бытность свою начальником караула Гелек-Су. Тогда, в 39-м, прятать его впечатляющую бронированную дверцу никому не приходило в голову. В шпионов, бродящих по кабинетам наших штабов и парткомов в ластах и глубоко насупленных шляпах, верилось не больше, чем в кинематографических Джонов Смитов и Гюнтеров Освальдов. Особенно тем, кто их так успешно «ловил» целыми эшелонами. Так что младший лейтенант Новик видел закруглённую на углах (чтобы с фомкой не подсунуться) дверцу с алюминиевым гербом Союза, силком налепленного поверх стального имперского орла, всякий раз, когда бывал в личных апартаментах Каранадзе с докладом. Какого чёрта республиканскому наркому не скучно было три раза на день слушать о том, что: «Часовые разведены по постам. Свободная смена караула занимается изучением устава караульной службы…» – этого Саша так никогда и не понял.