Не продержится. Это уже знали да и прочувствовали все…
Там, где, сообразно легенде, должна была быть распахнутая пасть каменного медведя, жадно поглощавшая Чёрное море, картина открывалась довольно неожиданная. Голову зверя, скульптурно правильную, если смотреть со стороны Гурзуфа или Партенита, она напоминала в последнюю очередь. Километр-полтора бесконечных скал и утёсов, каменистых мысов и бухт. Первозданный хаос.
Переплыть от одной скалы на другую, из одной тесной бухточки добраться до следующей и выползти на выступ, куда и шезлонг не примостишь, было несложно.
Было бы. Если бы не адский холод…
Даром что почти лето и море уже тёплого нефритового оттенка. Здешние глубины в «три нуля», усугублённые течением, и на поверхности ощущались ледяной горной рекой. После такой купели шкуры разведчиков, дублёные, казалось бы, морозами партизанского зимовья дальше некуда, за пару минут покрывались синюшными пятнами и мурашками, и самые матёрые мужики тряслись, приникнув к тёплым камням, как детишки, которых некому было взашей выгнать из моря, вот и плескались до посинения…
– Дуба дашь, Царь… – присоединился к сомнениям Новика и Громов, опасливо вглядываясь в тень под скалой, где вода казалась особенно ртутно-холодной. – Тут и десяти градусов нет. Это тебе не на дне ванной пузыри пускать. Трёх минут не продержишься…
– Посмотрю, насколько хватит, – словно не расслышав его, озабоченно пробормотал Колька Царь, разуваясь. – И обратно.
– Попробуй. Вход должен быть неглубоко, – неожиданно поддержал его Войткевич. – Иначе на кой ляд амбразуры? Не бакланов же шугать…
– Считайте до трехсот, – прохрипел Колька Царь, часто дыша, будто впрок насыщая кровь кислородом.
– А потом? – оглянувшись на товарищей, спросил Громов.
– Считайте… – И Колька провалился в хрустальную толщу.
– Коммунистом, что ли? – неуверенно предположил Громов.
– Просто считайте, скильки вмиете… – разогнулся над водой боцман. – Гикнув, як у колодезь…
Если бы Колька не стал уменьшаться на глазах, как в перевернутой линзе, то глубины никто и не почувствовал бы. Вода была прозрачна до самой колодезно-сумеречной синевы, куда лучи солнца уже не достигали.
… 4. старший матрос Романов Н.Н.
Царя, Кольку Романова, ждали, досчитав и до трехсот, и даже бросив считать вообще. Напряжённо прислушиваясь, оглядываясь, оттянув уголок глаза пальцем, и в бинокль, прочёсывая взглядом все скалы вокруг.
– Может, застрял где? – чуть слышно выдохнул Пашка Хохлов. – У нас на верфи якось сталось: в двух шагах от пирса, в двух метрах под водой… Запутався у тросах, и хоч караул…
Новик обернулся.
Лиловый осьминог татуировки уже поигрывал на загорелом плече Пашки краснофлотским гюйсом.
– У тебя ещё меньше времени, Хохлов, – положил лейтенант руку на обнажённое плечо бывшего водолаза. – И до трехсот считать не будем…
… 7. рядовой морской пехоты Хохлов П.П.
Но считали и больше. Их ждали, пока боцман, отпустив уголок глаза, не протёр его кулаком: «Що за чортивня?!», оттянул жменей седые усы и наконец толкнул локтем в бок Войткевича. – Яша, ты ба…
И наткнулся на встречный толчок локтя Войткевича.
Впрочем, сколь бы ни был он ошеломлён неожиданным зрелищем, Ортугай и сам расслышал уже размеренное бухтение двигателя, накатившее со стороны моря. Разведчики распластались на камнях, как камбалы.
В голубоватой дымке над нефритовым зеркалом моря, в остатках утреннего тумана, прорезался тёмный угловатый профиль…
– «Зибель», – прошептал Войткевич.
Приподнятый эсэсовским «зигом», чёрный десантный трап вынырнул из белесых вихрей тумана, сразу за ним – массивный крупнокалиберный пулемёт на турели, бронещиток, над которым виднелась пара голов – одна в каске, другая в капитанской фуражке. Обе целеустремленно вглядывались в утёс, угрюмо нависавший над бухтой. Утёс, в который быстроходный десантный паром, казалось, самоубийственно целил на полном ходу…
Только теперь Яков повернул голову на призывной толчок боцмана.
Утёс медленно и неровно, будто толчками, но и без всякого намёка на геологическую катастрофу, без осыпи и обвалов опускался в воду, потемневшую и забурлившую у его основания белыми бурунами водоворота.
– А вот и вход…
И без того плоскодонный «зибель» едва не загребал низкими бортами собственную волну, просев под тяжестью целой пирамиды – в три яруса! – ребристых тёмно-синих бочек с белой надписью на круглом медальоне днища.
– «Kriegsmarine»… – прочитал Новик, когда, сбросив ход, паром вошёл в тесноватую бухту и развернулся к разведчикам кормой. Тоже угловатой и с точно таким же, как и на баке, сегментированным трапом.
Десятиметровая стена утёса окончательно скрылась в круговом плеске волн, когда, бубня дизелем, «зибель» забрался в тень каменного козырька. Что там было дальше, в чёрном провале, зияющем на светлом фоне скалы, как распахнутая челюсть черепа, видно не было. Только на частый стук двигателя стало отзываться гулкое эхо пещеры…
– Что бы там ни было, оно жрёт топливо. И помногу. Зуб даю, лодки, – первым подал голос Войткевич после задумчивой паузы. – С одной стороны, задание выполнено?.. – вопросительно взглянул он на командира группы.
– С другой стороны – провалено… – мрачно отозвался Новик. – Если фрицы найдут наших ребят, а найдут рано или поздно… – сглотнул он, живо представляя себе, какими найдут немцы Романова и Хохлова, если это произойдет «поздно». – То всполошатся… – закончил старший лейтенант. – И во второй раз мы сюда и на пушечный выстрел не подойдём…
– Що ж до гармат… – вставил боцман, демонстративно оттянув затвор «судаева» и заглядывая в патронник с преувеличенной озабоченностью (как и ППШ, ППС переживал окунание в воду запросто). – Воны тут ничого не зроблять. Сила солому…
Это было и так понятно. Полукилометровая глыба магматических пород, возвышавшаяся над пещерой, чихать хотела даже на массированный налет бомбовой авиации.
– А и не надо… – как бы между прочим, заметил Громов. – Ни авиации, ни артиллерии. Вон, фрицы… – шмыгнув носом, Иван мотнул головой в сторону открытого моря. – Одну за другой мины шлют. Надо только запал вставить.
Солнце уже почти выпарило последние клочья тумана и следующий «зибель», точно так же чернеющий горбом бочек с топливом, виден был издалека…
– Вставим фитиля… – многообещающе похлопал себя по нагрудному кармашку мокрой гимнастерки Войткевич. – Их же производства…
– Я ещё не назначал никого, – напомнил Новик. – Так что…
– А и некогда считаться… – перебил его Яков. – Тебе надо сообщить в штаб, что база 30-й флотилии Розенфельда обнаружена – это во-первых. Во-вторых, тебе надо фашистскую сучку Аську на свою Настьку выменять у наших бравых особистов… – Войткевич бережно переупаковывал коричневый свёрточек парафиновой бумаги в портсигар. – Так что я сам…
– А як же… – скептически буркнул в усы боцман, с сожалением расставаясь с набрякшим чёрным бушлатом. – Сам он… А раптом тебя фриц маклухой[14] по башке, раньше чем вынирнэшь? И вся операция псу пид хвист?
– А я вообще сапёр… – вздохнул Иван Громов, затягивая узел своего особого, с кирзовой прокладкой, «сидора». – Мне положено…
– И в-третьих… – вынырнула на секунду голова Войткевича со слипшимися завитками волос, когда Ортугай уже без всплеска ушел в воду. – Надоело мне с ними, с краснопёрыми, объясняться…
– Я объясню, – покосившись на мокрую голову, натянуто усмехнулся Новик. – Только возвращайтесь. А я-то непременно… – пообещал он, когда голова Войткевича уже скрылась.
И затем обернулся к Громову:
– Ну что, берём на абордаж «зибеля»?
Глава 3В каменном чреве
Медведю в пасть
– Bord 42, подтвердите пропуск… – механическим голосом ожила мембрана переговорного устройства, когда вход в «Der Bär-Felsen, Гора-Медведь», разрастаясь, уже большей частью скрылся за обрезом смотровой щели.
Водитель парома обермаат Хенк обернулся к капитану с традиционной уставной формулой:
– Подтверждаете, герр?..
Но формула так и не выбралась наружу в онемевших губах.
Капитан Бриц сам таращился на него зрачками с немым вопросом: «Aber wie?! – Но как?!» И в его стыдливо раскрасневшееся ухо упирался ствол парабеллума.
Пистолет держал мокрый полуголый мужик… Наверное, русский, потому как при дикой бороде и, вероятно, изрядно пьяный, вот как улыбался. Будто не на немецком корабле в двух шагах от немецкой секретной базы, а где-то у себя в Der russischen Sauna, mit der Ziehharmonika – в бане с гармошкой.
– Он подтверждает… Er bestätigt, – оскалил крепкие зубы русский и Хенке ничего не осталось, как, нащупав не глядя микрофон, пробормотать в него:
– Die Eier in den Korb… «Яйца в корзину»…
– А разве мама вас не учила, что все яйца в одну корзину складывать не очень умно? – криво усмехнулся бородатый русский.
И только теперь до Хенке дошло, что говорит он с ним на чистейшем дойче.
«Уж не проверка ли “SD” или контрразведки армии?» – успел он подумать прежде, чем чья-то рука, схватив его сзади за шиворот, выключила свет в глазах. Только клёпки бронещитка мелькнули перед глазами…
Во чреве Медведя. Обоснование…
– Вот, герр корветтен-капитен… Во время заполнения балластных резервуаров заграждения нашли. Механики доложили о перебоях в работе насосов и механизма ворот. Я приказал проверить. И вот… – повторил старший гидромеханик базы, указывая себе под ноги. На большой свёрток мокрого брезента. В свёртке с отчётливостью криминального протокола угадывалась человеческая фигура.
Гельмут нетерпеливым жестом приказал развернуть брезент. Когда двое солдат охраны сделали это, Розенфельд невольно скрипнул зубами:
– Donnewetter!
Перед ним лежал русский матрос, судя по татуировке на плече – краснофлотский гюйс проглядывал сквозь бронзовый загар, приобретший мертвенно-синеватый отлив. Да к тому же гюйс держал в щупальцах спрут.