Вскоре он начал интрижку с фрейлейн фон Н., о чем пребывала в неведении фрейлейн фон Б.
Фрейлейн фон Б. представила Сосновского своей семье. По отношению к ее матери Сосновский проявлял рыцарские качества и такт и вскоре вернул их дому былое великолепие. Их долги были уплачены, и они, по крайней мере, получили возможность поддерживать тот уровень жизни, которого требовало их положение в обществе. Пожилая дама надеялась однажды увидеть этого энергичного и богатого офицера своим зятем и, несмотря на высокие моральные принципы своего класса, даже не возражала против его ночевок в ее доме. Чем крепче становились его эмоциональные узы с ее дочерью, тем увереннее смотрела пожилая дама в будущее.
Тем временем между двумя молодыми женщинами возникла ревность. Это могло быть опасным. Однако Сосновскому удавалось контролировать ситуацию так умело, что, в конце концов, каждая довольствовалась своей частью его любви, а ревность привязывала их к нему еще сильнее.
Сосновский выбрал момент и открылся этим двум женщинам. Он рассказал им, что является польским секретным агентом, описал трудности своего положения и показал им сообщения от своего руководства в Варшаве, которое выражало неудовольствие отсутствием успехов в его работе и решимость отозвать его из Берлина и вернуть в действующую польскую армию. Две молодые женщины и думать не могли о том, чтобы потерять его. А он, играя на их страхе, сказал каждой в отдельности, что если бы он мог успешно выполнить свое задание, то женился бы на ней и они вместе стали бы жить за границей на деньги, полученные им за службу.
Обе девушки согласились работать на него (фрейлейн фон Б. тоже работала в штаб-квартире Генерального штаба, хотя ее должность и не была такой значимой, как должность фрейлейн фон Н.), и во время ночных любовных утех он учил их, что надо делать. Обе стали приносить домой на ночь документы, чтобы Сосновский мог их сфотографировать, и вскоре дом фрейлейн фон Н. стал излюбленным местом встреч нескольких самых очаровательных женщин берлинского общества, имевших связи в политических, военных или экономических кругах. Среди этих женщин Сосновский отбирал кандидаток для своих новых любовных связей.
Сначала в Варшаве оценили присылаемые им материалы отличными, и его руководство было довольно. Но по мере того как доставляемая информация становилась все более важной и поразительной, у его начальства зародились подозрения. Информация была слишком хороша, чтобы быть правдивой, и руководство пришло к выводу, что немецкая разведка «скармливает» Сосновскому ложные сведения. А когда он в конечном счете привез в Варшаву два чемодана, полные чрезвычайно важных документов, его начальство отказалось признать их достоверность и сказало ему, что немцы его одурачили, однако позволило продать эти материалы другим разведкам; во Втором бюро признали их важность и купили часть. В покупке приняла участие и британская разведка. За дальнейшую информацию Сосновскому были предложены большие деньги, и, лишь когда он был арестован, в Варшаве поняли свою ошибку. Но тогда было уже поздно.
За арестом шпионской сети последовал судебный процесс. Фрейлейн фон Б. и фрейлейн фон Н. получили смертный приговор. Прошение о смягчении их приговора было отклонено Гитлером. Приговор был приведен в исполнение, и они умерли, сохранив в своих сердцах любовь к Сосновскому.
Одна из светских женщин, с которой Сосновский также затеял интрижку, отреагировала совершенно иначе. Она была владелицей небольшого магазина элегантных шляп в западной части Берлина. Так как ее причастность к этому делу была незначительной, контрразведка попросила суд отделить ее дело от дел других обвиняемых и прекратить против нее судопроизводство. Мы понимали, что можем ее использовать. Этой женщине было указано, что судебное разбирательство по ее делу можно возобновить в любое время, если она откажется сотрудничать. Но эта мера предосторожности оказалась излишней. Когда ей была открыта правда и она узнала, к своему глубокому удивлению, о суде и судьбе двух ее подруг, ее былая привязанность превратилась в лютую ненависть к Сосновскому, и она приняла решение самым жестоким образом отомстить польской разведке. Следуя нашим указаниям, она продолжила работать на поляков, которые после тщательной проверки приняли ее назад на свою службу. Она стала одной из наших самых ценных и надежных сотрудниц и предала в наши руки по меньшей мере десятерых польских агентов. Сам Сосновский был обменян на нескольких наших агентов, арестованных поляками.
В результате этого дела Генеральный штаб Германии был вынужден перестроить свои планы, и у нас ушло значительное время на то, чтобы оправиться от этой неудачи.
Глава 6Вторжение в Польшу
26 августа 1939 г. на Берлин навалилась гнетущая жара. Днем позвонил доктор Мельхорн и спросил, буду ли я свободен в тот вечер. Он хотел срочно поговорить со мной по личному вопросу и не считал разумным звонить мне на службу. В восемь часов вечера мы встретились в небольшом укромном ресторане. На самом деле эта встреча проходила в месте, полностью находившемся под контролем моего контрразведывательного отдела, и от повара до главного официанта весь персонал ресторана был специально отобранными агентами, находившимися у меня на службе.
Я сразу же заметил, что Мельхорн глубоко встревожен и подавлен. Но я не стал засыпать его вопросами, а дал ему время. Он ничего не говорил, пока мы ужинали, и я терпеливо ждал.
После ужина мы проехали по Западному Берлину. В то время Берлин был красивым городом, находившимся в зените своего могущества и богатства. Броские и элегантные витрины магазинов, ослепительная смесь разноцветных вывесок, бесконечные потоки машин, шумные толпы людей — все это было частью веселой и активной мирной жизни.
Я собирался отвезти Мельхорна в маленький бар и искал парковочное место, когда он попросил меня не останавливаться и ехать дальше. Он сказал, что ему нужен свежий воздух, и хотел побыть вдали от толпы. Поэтому мы отправились к Ванзее — озеру, находящемуся между Берлином и Потсдамом. Там я припарковал машину, и мы вышли из нее и начали свою прогулку. Вскоре Мельхорн расслабился и заговорил, но говорил он словно больше с самим собой, а не со мной. Время от времени с озера налетал свежий ветер и шумел в листве старых деревьев. Потом снова наступала тишина, и звучал только голос моего друга. Он говорил быстро резкими, отрывочными фразами почти без пауз: «Будет война. Ее больше нельзя предотвратить. Гитлер уже давно принял это решение. Все готово. Даже если западные державы или Польша в последнюю минуту пойдут на соглашательство, даже если заступится Италия, это не изменит основной план Гитлера. Самое большее — это может означать небольшую отсрочку, и все».
Его голос становился все более взволнованным по мере того, как он рассказывал мне, как Гейдрих попросил его зайти к нему в кабинет и, к его удивлению, сообщил ему один из секретных приказов Гитлера. По возможности до 1 сентября должен был быть создан абсолютно безупречный повод к войне — такой, какой в истории выглядел бы как полное оправдание и заклеймил бы Польшу в глазах мировой общественности как агрессора в отношении Германии. Поэтому возник план одеть войска в польскую военную форму и напасть на радиостанцию в Гливице. Гитлер поручил Гейдриху и адмиралу Канарису, возглавлявшему армейскую разведку, провести эту операцию. Однако для Канариса был настолько неприемлем этот приказ, что он сумел устраниться от его выполнения, и Гейдрих один отвечал за него. Гейдрих разъяснил Мельхорну детали плана. Польская военная форма должна была быть поставлена по распоряжению Кейтеля высшим командованием Вооруженных сил.
Я спросил Мельхорна, где они возьмут поляков, которые должны были надеть эту форму. «В этом-то все и дело, — ответил Мельхорн, — в этом-то и вся дьявольщина этого плана. „Поляками“ будут заключенные из концентрационных лагерей. Их вооружат настоящим польским оружием, но большинство из них, разумеется, просто поляжет под огнем. Им пообещали, что всякий, кто выживет, немедленно получит свободу. Но кто поверит в такое обещание?»
Мельхорн сделал паузу, а затем сказал: «Гейдрих поставил меня командовать этим нападением». Он крепко схватил меня за руку выше локтя. «Что мне делать? — спросил он. — Гейдрих дал мне это задание, чтобы избавиться от меня. Я это знаю. Он хочет моей смерти! Что я могу сделать?»
Теперь настала моя очередь молчать. Какой вообще совет я мог ему дать? Наконец я сказал: «Весь этот план безумен. Нельзя делать историю, применяя такую тактику. Это невозможно держать в тайне, во всяком случае в течение долгого времени. Где-то каким-то образом вся эта история выйдет наружу. Но вы должны держаться от нее подальше. Попробуйте провести переговоры о том, чтобы вы в ней не были замешаны. Придумайте какую-нибудь отговорку — скажите, что вы нездоровы, или просто откажитесь. Что бы ни случилось после вашего отказа выполнять приказ такого рода, это будет предпочтительнее последствий вашего участия в его исполнении».
На следующий день перед Мельхорном встал самый трудный выбор в его карьере. Он имел мужество отказаться от выполнения этого задания, отговорившись состоянием своего здоровья, которое помешает ему выполнить такое ответственное задание со стопроцентной эффективностью, необходимой для его успеха.
Гейдрих сначала не желал слышать его доводы, но Мельхорн стоял на своем, несмотря на все угрозы Гейдриха. По счастью, Гейдрих в то время был сильно перегружен работой и, в конце концов, принял его отказ. Но через десять минут Гейдрих отдал приказ перевести Мельхорна на трудную и нижестоящую должность на Востоке.
В 10 часов утра 1 сентября 1939 г. Гитлер обратился с речью к рейхстагу и народу Германии. Когда я услышал его оправдание вторжению Германии в Польшу, которое началось в то утро, — «многочисленные нападения поляков на территорию Германии, среди которых нападение регулярных польских войск на радиостанцию в Гливице», — должен признаться, я все еще едва мог поверить своим ушам.