Четырьмя часами ранее Гитлер отдал приказ начать наступление на Польшу. Началась Вторая мировая война.
3 сентября в Польшу выехали три специальных поезда: один был поезд фюрера, в котором находился сам Гитлер, генерал Кейтель, генерал-майор Йодль и весь личный состав штабов трех частей вермахта; другой — «специальный поезд Геринга», в котором ехали маршал ВВС и его штаб; и третий — «специальный поезд Генриха» с Гиммлером, фон Риббентропом и доктором Ламмером — секретарем рейхсканцелярии на борту.
Мне было назначено ехать в поезде Гиммлера в качестве представителя РСХА — Главного управления имперской безопасности, созданного незадолго до этого, под совместным руководством Гиммлера и Гейдриха. Это была организация высшего уровня для координации работы и руководства различными полицейскими департаментами государства, а также государственным, полицейским и разведывательным департаментами партии (СД). Я был назначен руководителем Департамента IV Ε (внутренняя контрразведка) этой организации, и именно в качестве ее представителя я должен был ехать в поезде Гиммлера. Гиммлеру нужен был квалифицированный специалист в своем окружении, который занимался бы поступающей каждый день курьерской почтой, а также поддерживал бы самую тесную и быструю связь посредством курьеров, радио и телефона со специальными поездами и Гейдрихом в Берлине. Также у него должен был быть кто-то под рукой, который на месте мог бы решать срочные вопросы, относящиеся к разведке.
Когда Гейдрих объявил мне об этом назначении, он добавил: «Я хочу, чтобы вы были чрезвычайно осторожны: пол чертовски скользкий. Вам придется работать в постоянном контакте с начальником канцелярии Гиммлера группенфюрером Вольфом. Гиммлер не может жить без своего маленького волчонка. Адъютанты Вольфа — весьма неприятные ребята, но не обращайте на них слишком много внимания: они громко лают, но не кусают». (Зная Гейдриха, из всего сказанного я понял, насколько глубока его неприязнь к Вольфу.) «А самое главное, — продолжал Гейдрих, — вам необходимо лично узнать рейхсфюрера СС. И я даю вам своего собственного секретаря — вы увидите, что у вас будет довольно много работы в этой поездке».
Прошедшие дни вымотали меня, а теперь еще это задание, которое мне совсем не понравилось. Оно отвлекало меня от моей новой работы — руководства департаментом контрразведки, к которой я только-только приступил и которой был полностью поглощен.
Вместе с тем мой интерес значительно вырос, как только я осознал те возможности, которые открывались передо мной благодаря этому заданию. Я буду находиться на высшем командном посту, где смогу узнать, а также наблюдать за теми, кто реально руководит этой мощной машиной.
В «специальном поезде Генриха» меня приняли любезно, но заметно холодно. Меня держали на расстоянии, как будто я был незваным гостем. Я решил, что мне лучше всего, по крайней мере для начала, оставаться незаметным и держаться максимально в тени, а затем понемногу естественным образом стать частью своего нового окружения. Но, к сожалению, секретарша, которую предоставил Гейдрих в мое распоряжение, затрудняла это. Она была чрезвычайно работоспособной и дипломатичной, но она была выше шести футов ростом. Она выделялась над толпой, как маяк, и оставаться незамеченным, когда я был с ней, для меня было практически невозможно.
Я представился Гиммлеру и Вольфу в первый же день. На второй день я сделал свой первый доклад Гиммлеру в 11 часов. Признаюсь, я немного нервничал и чувствовал себя неловко. Он сидел так, что я не мог видеть его глаз за бликующим пенсне, а его лицо оставалось непроницаемой маской. В конце доклада я получил короткое разрешение идти.
Каждый день происходило то же самое. Я не знал, соглашается ли он с мнением, которое я высказывал, правильно ли я все делаю, да и вообще интересно ли ему то, что я говорю. Однако через несколько дней я понял, что именно такова и была его цель: он хотел, чтобы я сам разобрался во всем.
С каждым днем мне становилось все более ясно, что мое назначение сюда имело цель, совершенно отличную от той, которую озвучил Гейдрих. Я проходил плановую и тщательную проверку, и это испытание, казалось, особенно забавляет Гиммлера.
Этот человек, Гиммлер, которого я видел теперь каждый день, был после Гитлера самым могущественным человеком в рейхе, и все же, описывая его архетип, я видел в нем не кого иного, как немецкого школьного учителя. Никакая иная улыбка не могла бы быть более подходящей. Он был похож на школьного учителя, который оценивал сделанные уроки своих учеников с въедливой точностью и за каждый ответ хотел бы ставить оценку в классный журнал. Вся его личность выражала бюрократическую точность, трудолюбие и лояльность. Однако судить Гиммлера только по этому старательно сохраненному фасаду было бы ошибочным, и в этом мне пришлось позже убедиться.
Тем временем «специальный поезд Генриха» привез нас в Бреслау, а оттуда мы поехали дальше в направлении Катовице и в Польшу. Прежняя сдержанность моих новых коллег ушла, я постепенно завоевал их доверие, и к этому времени меня уже встречали дружеским «привет!» всякий раз, когда я входил в «рабочий вагон».
Треск пишущих машинок и громкие голоса диктующих создавали почти невыносимый шум даже тогда, когда поезд стоял, но становился совершенно нестерпимым при шуме колес. Так что я сделал себе рабочий стол с помощью ящика, покрытого одеялом, в просторном спальном вагоне, который был мне отведен. Здесь я спокойно мог заниматься своей работой.
Служба информации и связи в специальных поездах функционировала с поразительной эффективностью. У нас была телеграфная и радиоаппаратура, а на каждой остановке мы могли немедленно связаться с административным офисом в рейхе.
Я регулярно делал Гиммлеру доклады. Сначала он проявлял нетерпение к их продолжительности, хотя я был максимально краток. Затем я придумал тактику, когда высказывал рекомендацию или просьбу в начале, а затем коротко излагал соответствующие детали. Гиммлер одобрил такую форму докладов, но через группенфюрера Вольфа — что характерно, не высказывая ни похвалы, ни критики напрямую кому-либо конкретно.
Позднее я понял эту особенность поведения Гиммлера. В каком-то смысле это была трусость: нет, он не боялся хвалить или осуждать; временами он мог быть довольно жестким. Но выражать какое-либо мнение шло вразрез с его натурой; безопасней было, если виноватым был кто-то другой. Если со временем оказывалось, что какая-то критика была неправильной или вина — не по адресу, всегда можно было найти совершившего ошибку подчиненного. Это создавало для Гиммлера атмосферу отчужденности, он был выше обычных конфликтов. И это делало его последним арбитром. И лишь когда он проявлял эти же черты, принимая важные политические решения, я понял, как это опасно.
Я продолжал делать свои доклады в такой форме, пытаясь максимально укорачивать их. И фактически сам Гиммлер теперь начал удлинять наше общение, задавая вопросы и поощряя дискуссии, и я понял, что, делая это, он преследует определенную цель. Он хотел проверить общий уровень моего образования, изучить мою подноготную и одновременно продемонстрировать широту своих собственных интересов и знаний. У меня было ощущение, что я снова стою перед старым директором своей школы.
Один случай навсегда останется в моей памяти. В то время мы находились в районе Позена. Поезд фюрера и «специальный поезд Генриха» стояли недалеко друг от друга. В 11.30 Гиммлер должен был прийти к Гитлеру для «обсуждения общей ситуации». Я закончил делать ему доклад, и, когда он уже надевал свою шинель, пришел его драгоценный Вольф. «Рейхсфюрер СС должен поторопиться», — сказал он, бросив в мою сторону упрекающий взгляд.
Поезд стоял на открытых железнодорожных путях, и нижняя ступенька вагона находилась на некотором расстоянии от земли. Чтобы заполнить это пространство, начальник поезда поставил ящик под дверью вагона. Когда Гиммлер шагнул вниз, близоруко вглядываясь через пенсне, я увидел, что его ступня провалилась сквозь верхнюю стенку ящика, и он упал головой вперед на землю, а пенсне, перчатки и фуражка со вздернутой тульей полетели при этом в разные стороны. Не без труда удалось вытащить его ноги из ящика; его шинель и фуражка были вычищены, а пенсне возвращено на место. Затем вся группа ушла, окутанная темным облаком неудовольствия разгневанного руководителя СС. За обедом Вольф сказал, что это я во всем виноват, так как задержал рейхсфюрера настолько, что он уже опаздывал и был в состоянии нервной спешки, и что и он сам, и рейхсфюрер мною крайне недовольны.
После обеда Гиммлер спросил меня, достаточно ли у меня работы, чтобы занять себя. Я ответил, что, как правило, в конце дня и по вечерам у меня бывает немного свободного времени.
«Тогда, пожалуйста, подготовьте для меня очень короткие сообщения по следующим темам: милиция или народное ополчение; будут ли массовые армии иметь решающее значение в войнах будущего, или решающие действия будут осуществлять небольшие специальные подразделения сухопутных вооруженных сил, ВВС и флота; военная традиция или милитаризм; ваши собственные мысли о новой организации Департамента контрразведки».
У меня было такое чувство, что я сдаю экзамены. Безусловно, у меня теперь было достаточно работы. А также были еще поездки в прифронтовую зону, на которые меня приглашали и которые я не хотел пропускать, а также специальные поручения почти каждый день.
Я проводил в поезде фюрера как можно больше времени, выясняя все, что только мог, о том, что там происходит. Было увлекательно находиться за пультом управления большой военной машины, несущейся на предельной скорости. Из этого поезда рука нацистского руководства вмешивалась во все области жизни всех слоев населения Германии.
Среди высших ответственных лиц я встречал много талантливых и трудолюбивых людей. Все они были умными и добросовестными, но ни один из них даже и не мечтал, чтобы их роль в управлении Германией была представлена на суд истории. К несчастью для немецкого народа — да и для всей Европы, — люди у вершины власти слишком много думали об истории или, скорее, о том, что они «делают историю», в фантастическом контексте навязчивой идеи Гитлера о создании т