Я сделал еще одну попытку обсудить этот вопрос в мае, указав Гейдриху на то, что, даже если предположить, что он на сто процентов прав, все равно будет лучше — в качестве меры предосторожности — рассмотреть другие возможности и подготовиться к другим поворотам событий. И меня снова резко поставили на место. «Прекратите высказывать свои лицемерные, недалекие и пораженческие возражения, — сказал он. — Вы не имеете права так говорить».
С той поры я задавал себе вопрос: возникло ли это априорное неприятие всех этих возможностей из фанатической веры нацистских лидеров в успех планов Гитлера, или не испытывали ли втайне многие из них сомнений, отрицая их при обсуждении из страха, что тем самым они подвергнут опасности свое положение. Тот факт, что столь многие из них никак не обеспечили свою личную безопасность на случай полного фиаско, наводит на мысль, что первое предположение было правильным и они фактически слепо верили в гитлеровское руководство. Однако теперь, как и тогда, я убежден, что интеллект Гейдриха был слишком холоден и расчетлив, чтобы он не продумал все возможности. Тем не менее никто не знал, что на самом деле у него на уме. Так, однажды днем летом 1941 г., когда мы с ним находились в его охотничьем домике, он заметил мне относительно того направления, которое приобретала война: «То, как мы ведем дело, вероятно, приведет нас к неприятному концу. И чистое безумие создавать этот еврейский вопрос». Значение этой ссылки на еврейскую проблему стало мне ясно лишь тогда, когда Канарис после смерти Гейдриха сказал мне, что у него есть доказательства его еврейского происхождения.
Сильная нервозность Канариса в то время из-за войны на два фронта, видимо, была проявлением его глубокого пессимизма. Во время наших разговоров он постоянно перепрыгивал с одной темы на другую. Например, однажды посреди обсуждения производства американцами бомбардировщиков он вдруг начал говорить о политических проблемах на Балканах. Иногда его замечания были настолько уклончивыми, настолько расплывчато и неясно сформулированными, что лишь те, кто хорошо знал его, могли понять, на что он намекает. Особенно это касалось его телефонных разговоров. Однажды я в шутку заметил по телефону, что мне следует рассказать Гейдриху и Мюллеру об этом «пессимистичном» направлении в разговоре. «О господи, — сказал Канарис, — я забыл, что мы разговариваем по телефону».
В конце апреля 1941 г. мне на службу позвонил Гейдрих. Он сделал несколько расплывчатых намеков на приближающуюся войну с Россией, но, заметив, что я не совсем понял, о чем идет речь, сказал: «Давайте пообедаем вместе и сможем поговорить об этом в спокойной обстановке».
Мы встретились в половине второго в столовой Гиммлера. Я только-только вошел в нее, как появился Гиммлер в окружении своих сотрудников. Он благосклонно приветствовал меня и отвел меня в сторонку. «У вас будет очень много работы в течение следующих нескольких недель», — сказал он. Я ответил довольно сухо: «Это не будет неожиданностью, господин рейхсфюрер». Гиммлер засмеялся: «Гейдрих запланировал для вас много чего».
За обедом Гейдрих обсуждал различные проблемы на Балканах, в том числе вопрос о связи с различными армейскими командованиями, и попросил меня обсудить это с соответствующими руководителями вермахта. А затем он начал говорить о войне с Россией. Насколько я помню, он сказал примерно следующее:
«Вы были правы, фюрер не смог удовлетворительно справиться с военной и политической проблемой Великобритании. Сейчас он полагает — так как наступление наших военно-воздушных сил закончилось более или менее полным провалом, — что Великобритания с помощью Америки может получить возможность ускорить свое перевооружение. По этой причине фюрер ускоряет строительство нашего флота подводных лодок. Его цель — сделать наш подводный род войск настолько сильным, что американцы передумают активно вступать в войну, потому что он понимает, насколько опасно тесное сотрудничество США с Великобританией.
Однако он рассчитывает, что, хотя Франко и отказался оказывать нам активную поддержку, мы полностью доминируем в Европе, и можно исключить по крайней мере на полтора года любую попытку западных союзников начать решительные военные действия путем вторжения. И чрезвычайно важно, чтобы мы использовали этот период. И фюреру кажется, что сейчас мы можем напасть на Россию без риска оказаться втянутыми в войну на два фронта. Но если мы как следует не используем это время, то тогда придется учитывать вторжение с запада как неизбежный факт, а тем временем Россия станет настолько сильной, что мы не сможем защитить себя, если она нападет на нас. Россия ведет настолько колоссальные приготовления, что в любой момент Сталин сможет воспользоваться возможной занятостью наших войск или в Африке, или на Западе. А это означает, что он будет иметь возможность опередить любые будущие действия, которые мы можем планировать против него. Так что время для начала решительных действий — сейчас.
Фюрер убежден, что общая мощь вермахта настолько огромна, что сможет выиграть битву с Россией, и Россия может быть завоевана за то время, которое у нас сейчас есть. Но Германии придется рассчитывать только на свои собственные ресурсы, потому что фюрер убежден, что британцы со своими душонками мелких лавочников не обладают достаточно широким видением, чтобы заметить опасность, исходящую от России. Требования России к Финляндии, Болгарии и Румынии, а также ее последние политические интриги в Югославии показывают, что русские вскоре будут готовы довести их до критической точки. Иными словами, Сталин вскоре будет готов сразиться с нами.
Для всех тех, кто надеется сохранить новую Европу, конфликт с Советским Союзом неизбежен; он случится рано или поздно. Поэтому лучше предотвратить эту опасность сейчас, пока мы еще можем положиться на свою собственную силу. Генеральный штаб полон уверенности. По их мнению, мы будем наносить удар по противнику, в то время как он еще будет готовиться к боевым действиям. Элемент неожиданности будет настолько велик, что война должна завершиться победой самое позднее к Рождеству 1941 г.
Фюрер прекрасно сознает важность и значимость этого решения, и именно поэтому он не хочет, чтобы хотя бы малейшая составная часть нашей силы бездействовала. Фактически он не только позволил, но и настоял на том, чтобы были использованы все боевые подразделения службы безопасности и гражданской полиции. Эти подразделения будут приписаны к командованию армии. Они будут использованы главным образом во вспомогательных областях, но и на фронте тоже. Фюрер желает этого, потому что хочет, чтобы контрразведка и служба безопасности (СД) были использованы для защиты нас от подрывной и шпионской деятельности, а также охраны важных персон и архивов — фактически для обеспечения безопасности тыла. Он думает, в частности, о так называемых Rollbahnen (специально построенные автомобильные дороги для тяжелых транспортных средств дальнего следования — колонн снабжения, движущихся по огромным, слабонаселенным русским равнинам). Предполагается, что боевые действия будут развиваться довольно быстро благодаря большому количеству моторизованных подразделений. Это значит, что боевые подразделения службы безопасности тоже должны быть моторизованы, чтобы вести активные действия не только в зонах боев, но и в оперативных зонах. Все это подробно обсуждалось с фюрером, и он лично отдал приказы для осуществления этих планов. Это необычная боевая операция, так что технические аспекты должны быть подробно обсуждены с генерал-квартирмейстером. Фюреру пришла в голову та же мысль, что и мне: впервые эти специальные подразделения будут задействованы на фронте; каждый их служащий получит возможность показать себя и заслужить награду. Это должно, в конечном итоге, развеять ложное впечатление, что личный состав этих подразделений — это трусы, устроившиеся на не связанные с риском должности подальше от передовой. Это чрезвычайно важно, потому что это укрепит наше положение по отношению к вермахту и окажет благоприятное воздействие на решение вопросов, связанных с набором персонала и финансированием.
Обсуждение в армии идет с марта месяца, и я поручил Мюллеру вести переговоры с OKW (Oberkommando der Wehrmacht — Верховное главнокомандование вооруженных сил Германии). Он уже побеседовал с генерал-квартирмейстером Вагнером и его сотрудниками. Но Мюллер очень неловок при ведении таких дел. Он не умеет подобрать нужные слова и со своей типично баварской тупоголовостью проявляет ненужное упрямство в малозначимых деталях, а в конце просто угрожает собеседнику, называя прусской свиньей. Это никуда не годится, конечно. Вагнер был абсолютно прав, когда пожаловался мне на Мюллера. Так что я уже сказал Мюллеру, что он отстраняется от переговоров. Он пришлет вам все соответствующие документы сегодня же днем. Я также разговаривал с Вагнером о вас и сказал ему, что, хотя вы и еще очень молодой человек, я убежден, что он сочтет вашу манеру ведения переговоров более подходящей для достижения благоприятных результатов. Он лично примет вас завтра и начнет прорабатывать все вопросы уже с вами».
Здесь я впервые прервал Гейдриха и спросил, каковы главные интересы, которые я должен буду защищать.
Он мне ответил, обрисовав в общих чертах проблему, которая — если ее выразить самыми простыми словами — представляла собой давнюю историю зависти и вражды между армией и СС. Моей задачей было прийти к компромиссу с генералом Вагнером в отношении каналов и взаимоотношений командования, гражданских и военных властей, транспорта, поставок топлива и других необходимых вещей. Короче, мы должны были найти рабочее решение, удовлетворяющее обе стороны.
В свое время этот результат был достигнут, и Гейдрих был вполне доволен.
Теперь события начали развиваться стремительно. Подготовка такой войны, мобилизация такого большого количества людей и материальных средств требовали невероятной энергии ото всех, связанных с организацией и планированием. Тот, кто не пережил такие дни, не может представить себе, как много требовалось от каждого из нас. Особенно это касалось моей работы начальника контрразведывательного департамента. Для нас война с Россией уже началась, и бои шли на разведывательном фронте. Одним из принципов нашей работы было держать раскрытые шпионские ячейки под плотным наблюдением как можно дольше, чтобы мы могли проникнуть в них до начала реальных военных действий. Самое важное для нас было скрыть лихорадочную активность нашей мобилизации от глаз иностранной разведки. Я отдал своим служащим приказ осуществить превентивные действия, проведя массовые аресты подозреваемых. Эти меры были приняты в сотрудничестве с абвером Канариса и другими ведомствами вермахта, и особое внимание было уделено чрезвычайно «чувствительным» пунктам, таким как железнодорожные сортировочные станции и пограничные посты.