Там, где работали особенно важные шпионские сети русских, я ранее отложил аресты, но с ними нельзя было уже тянуть. Сейчас было крайне важно перекрыть все каналы информации. Однако одна или две такие сети все еще использовались нами для поставки русским дезинформации, подготовленной вермахтом. Нам удалось передать в их руки сфальсифицированные материалы о возобновленных приготовлениях к операции «Морской лев» — вторжению в Великобританию. Было очень важно, чтобы в Кремле сложилась ошибочная оценка политической ситуации, и принятые нами меры, безусловно, способствовали этому. Например, в крепости Брест-Литовск днем 21 июня русские пехотные батальоны еще ходили парадом под оркестр.
Канарис нервничал все больше. И на него, и на Гейдриха постоянно оказывал нажим Гитлер, требуя больше материалов о состоянии русских укреплений и советских вооруженных силах. Гитлер изучал их доклады во всех деталях. Несколько раз он жаловался Гиммлеру на Канариса. «Абвер всегда присылает мне пачки отдельных беспорядочных донесений. Конечно, все они очень важны и исходят из самых надежных источников, но анализировать материал достается мне! Это неправильно, и я хочу, чтобы вы дали указание своим людям выполнять свою работу по-другому».
Это говорилось мне много раз до самого конца 1944 г., когда наконец Гиммлер сказал мне, что Гитлер вполне удовлетворен нашей работой.
Несмотря на все происходящее, мы с Канарисом продолжали ездить верхом по утрам по крайней мере два или три раза в неделю. И хотя мы договорились с ним не говорить о служебных делах, мы не могли удержаться, чтобы не свернуть на темы, связанные с нашей работой. Канарис был сильно обеспокоен приближением войны. В самых крепких выражениях он критиковал руководителей вермахта, которые, несмотря на свои специальные знания, были безответственными и глупыми настолько, чтобы разделять взгляды такого человека, как Гитлер, который допускает, что мы сможем завершить русскую кампанию за три месяца. Он не хотел в этом участвовать и отказывался понимать, как генералы фон Браухич, Гальдер, Кейтель и Йодль могут быть настолько самодовольными, оторвавшимися от реальности оптимистами. Но любая попытка противодействия была бесполезна; он уже сделал себя непопулярным благодаря своим неоднократным предупреждениям. Всего несколькими днями ранее Кейтель сказал ему: «Мой дорогой Канарис, возможно, вы кое-что понимаете в делах абвера, но вы из ВМФ, и вам не следует пытаться учить нас стратегическому и политическому планированию». Когда Канарис повторял эти слова, он обычно сдерживал лошадь, глядел на меня широко раскрытыми глазами и говорил совершенно серьезно: «Не кажется ли вам все это смешным — если бы это не было столь серьезно?»
Темой, к которой мы периодически возвращались, была позиция Соединенных Штатов и их индустриальная мощь, особенно в самолето— и кораблестроении. Этот вопрос, вероятно, был решающим, потому что он определял, сколько времени у нас есть, прежде чем нам придется столкнуться с угрозой войны на два фронта. Мы с Канарисом сошлись на том, что если вся промышленная мощь Америки окажется позади Великобритании, то нет никаких сомнений в том, что будет вторжение на континент. Высадке войск, несомненно, будут предшествовать мощные воздушные налеты, которые — если ситуация на Восточном фронте будет напряженной в это время — нанесут тяжелый ущерб нашей индустриальной мощи. Поэтому отсутствие у руководителей ВВС четкости в планировании вызывало самую большую озабоченность. Геринг и его люди не разделяли наши взгляды по этому вопросу, и существовала большая неразбериха в производственных графиках выпуска бомбардировщиков и истребителей.
В качестве примера трудностей, с которыми мы сталкивались, пытаясь «достучаться» до руководства, имея на руках информацию, соответствующую действительности, могу привести следующий важный случай: в начале 1942 г. по моему указанию был подготовлен всесторонний доклад, основанный на полученной нами секретной информации об американской военной промышленности, особенно общем объеме производства стали и росте численности ВВС США. На подготовку этого доклада ушли почти два месяца; ведущие экономисты и специалисты в области торговли разработали все детали. Информация была всеобъемлющая и пришла из самых надежных источников, а доклад был написан со скрупулезной объективностью. Гейдрих был им сильно удивлен, и я никогда не забуду его удивление, когда, просмотрев его, он наткнулся на такие цифры, как «общий объем производства стали — от восьмидесяти пяти до девяноста миллионов тонн». Он отнес этот доклад Герингу и Гитлеру; и они оба тщательно изучили и обсудили его.
Разговор с Герингом, состоявшийся позднее, был крайне неприятным, и мне было неловко перед Гейдрихом. Рейхсмаршал не кричал — он говорил короткими, весомыми фразами. Презрительно меряя меня взглядом с головы до ног, он всунул доклад мне в руку и сказал: «Все, что вы написали, полная чушь. Вам следует сходить к психиатру, чтобы он осмотрел вас на предмет душевного здоровья».
На том и закончился разговор, по крайней мере со мной. Гейдрих остался с Герингом еще на некоторое время и, наконец, вышел из кабинета довольно озлобленный. Но он никогда не держал на меня зла за этот постыдный инцидент. Несколько месяцев спустя я услышал от Гиммлера, что под влиянием Геринга Гитлер сильно разгневался на этот доклад. Он раскритиковал его как слишком заумный, написанный только для того, чтобы раздуть самомнение автора, и сказал, что не верит ни единому его слову.
Позднее на Нюрнбергском процессе я две недели находился в камере, расположенной через коридор напротив камеры Геринга. Я видел его каждый день и имел возможность перекинуться с ним парой слов. Лишь тогда я получил от него выражение признательности. Из своей камеры громким голосом он сказал мне: «Однако, оказалось, что вы, в конечном счете, не пороли чушь». Я сразу же понял, что он имел в виду.
Однажды мне позвонил Гейдрих и попросил быть готовым отчитаться Гиммлеру о проводимой контрразведывательной работе против России. Когда мы приехали, Гиммлер сказал, что у него в тот день был длинный разговор с фюрером, в котором обсуждался широкий круг проблем, связанных с грядущей войной. «Для вас, Гейдрих, есть ряд вопросов, которые я хотел бы обсудить с глазу на глаз. А для вас, Шелленберг, у меня есть два особых поручения. Первое: фюрер предлагает объявить о начале нападения в воззвании к немецкому народу. Сообщение Высшего военного командования вооруженных сил и, возможно, также министерства иностранных дел будет добавлено к этому воззванию. И точно так же, как в самом начале войны против Запада был включен и доклад министра внутренних дел, фюрер желает теперь получить аналогичный доклад от меня как начальника немецкой полиции. Доклад в предыдущем случае оказался весьма впечатляющим, и он желает получить в такой же форме доклад о подрывной деятельности Коминтерна. К сожалению, у нас есть всего двадцать четыре часа. Я понимаю, Шелленберг, что вы не волшебник, но попытайтесь максимально проявить себя. Гейдрих проследит, чтобы все, что вам нужно, было предоставлено с величайшей скоростью. Не теряйте времени».
Это было первое задание.
«Второе: в этом воззвании фюрер хочет упомянуть дело Хории Симы[3]. Знаете, — он повернулся к Гейдриху, — это довольно опасная почва для нас. Может, мне стоит попытаться отговорить фюрера или не надо?»
Гейдрих сказал, что считает абсолютно лишним упоминать Хорию Симу. «Какой в этом смысл? — спросил он. — Чего фюрер добьется этим, воюя с Россией?»
Они молча посмотрели друг на друга, а затем повернулись ко мне, чтобы узнать мое мнение. «В данный момент, — сказал я, — когда наши румынские союзники собираются вступить в войну на нашем южном фланге, фюрер, вероятно, хочет убедить маршала Антонеску в том, что такие попытки против его власти больше не повторятся. Возможно, он хочет перевернуть эту темную страницу в наших отношениях, и, без сомнения, это дело будет приписано интригам Советского Союза. Кроме того, это дело должно быть хорошо известно румынской общественности. Я не помню, принимали ли в нем участие коммунисты или нет, но предложение фюрера может быть эффективным только в том случае, если окажется, что они действительно участвовали».
Гиммлер временно приостановил решение этого вопроса, и мне дали понять, что я свободен. Я ушел и начал размышлять, как наилучшим образом приступить к своему заданию. В моем департаменте имелись большинство необходимых мне доказательств, но я решил также обратиться к Мюллеру, который в ответ на мою просьбу приказал всем начальникам отделов предоставить мне любые документы, которые мне могли бы понадобиться.
Был уже конец дня, когда я вернулся к себе на службу. Я отдал необходимые распоряжения, и через полчаса папки с документами начали ложиться на мой стол. Я сидел перед огромной стопкой бумаг, и мне потребовалось некоторое время, чтобы набраться храбрости начать работать с ними. К ночи я уже отобрал самый важный материал, который забрал с собой домой, чтобы поработать над ним в тишине и покое.
Ночью мне несколько раз звонили Гиммлер и Гейдрих. (Оба они всегда точно знали, в котором часу я уехал со службы и где со мной можно связаться в тот или иной момент.) Гиммлер заставлял меня нервничать. Как только Гитлер задавал ему вопрос или говорил что-то, тот бежал к телефону и бомбардировал меня вопросами и советами: «Шелленберг, фюрер хочет, чтобы это было изложено таким образом… и не слишком углубляйтесь в детали, просто опишите методы русской разведки…» и так далее. (Я упоминаю об этом только для того, чтобы показать, до каких крайностей может дойти централизация при тоталитарной системе.)
К счастью, я был хорошо знаком с большей частью материала, так что сумел выполнить это задание за выделенное мне короткое время. Доклад был принят без каких-либо изменений, и воззвание Гитлера к немецкому народу было опубликовано 22 июня 1941 г., оно заканчивалось судьбоносными словами: «Народ Германии, в этот самый момент совершаются военные передвижения, которые по размаху и массовости превосходят все, что когда-либо происходили в мире».