Через два месяца после моего вступления в должность я подготовил памятную записку о задачах политической разведки за границей. Она демонстрировала все возможные связи между Германией и оккупированными территориями, с одной стороны, а с другой — с нейтральными или вражескими странами в сферах политики, банковского дела, промышленности, сельского хозяйства, науки, искусства, литературы и музыки. Эта служба была заинтересована в том, чтобы люди, работающие в этих сферах, устанавливали контакты за рубежом и докладывали о результатах.
Эта памятная записка должна была стать основой для общего приказа, изданного Гиммлером как рейхсфюрером СС и министром внутренних дел для различных частей СС и управленческих кадров его министерства. Гиммлер сказал, что он в принципе согласен с этим меморандумом и даже был готов обратиться к высшему руководству корпусов СС и партии по ее поводу, выступив в качестве пропагандиста моих идей. Вдобавок приказ Гиммлера состоял в том, чтобы обратиться в другие министерства с целью впервые спросить их, заинтересованы ли они в сотрудничестве такого рода.
Я как раз работал над этим однажды вечером, когда мне позвонил Гейдрих и попросил явиться к нему. Я был раздражен тем, что вынужден прервать свою работу, но собрал необходимые документы и поехал на Вильгельмштрассе. В те дни Берлин был еще красивым городом. Когда я ехал по нему, делая большой крюк, я позабыл о большинстве своих забот. Я повернул на Курфюрстендамм к Тиргартену и остановился, чтобы выпить чашечку кофе в «Кранцлере» на Унтер-ден-Линден. Я сидел там и пытался очистить свой разум для борьбы, которая, как я знал, была впереди.
Канцелярия главных адъютантов на Вильгельмштрассе обычно гудела как улей. Поэтому я очень удивился, когда увидел лишь нескольких переутомившихся адъютантов, работавших с обычными стопками депеш; в остальном все было тихо. Мои отношения с адъютантами всегда были дружескими, и теперь один из них шепнул мне: «Шеф сегодня вечером не в рабочем настроении». Я предвидел какой-то выход в свет и подумал, что могу сейчас спокойно войти в логово льва. Однако вскоре я понял, что ошибался.
Когда я вошел к Гейдриху, я заметил нарочитую небрежность его манеры: он продолжал работать с какими-то документами. Когда он увидел, что я смотрю на него, он отреагировал типичным для него нервным пожатием плеч. Наконец он отодвинул бумаги в сторону. «Есть что-нибудь особенно важное?» — спросил он довольно высоким гнусавым голосом. «Нет, ничего особенного», — ответил я. «У вас есть время поужинать со мной?» — спросил он. Это был практически приказ.
Мы поехали в бар «Иден» и там поужинали в молчании, так как я взял за правило всегда давать возможность Гейдриху самому начать разговор. Знакомая мне женщина сидела за соседним столиком, и время от времени мы обменивались дружескими взглядами. Гейдриха, который ее не знал, это раздражало, но его чрезмерное любопытство заставило его спросить, кто она, где я с ней познакомился и как давно знаю ее. Затем внезапно он сменил тему и начал говорить о деле, из-за которого хотел со мной увидеться.
Это оказался долгий и неприятный разговор о передаче некоторых самых щекотливых и важных функций моего департамента департаменту Мюллера AMT IV. Гейдрих применял свой старый принцип «разделяй и властвуй». Мой ответ состоял в том, что я согласился со всем, что он сказал, а затем терпеливо и спокойно указал ему на опасность передачи столь важных функций в столь неловкие и неумелые руки. Он оценил мой сарказм, и на него произвели впечатление изложенные мною факты. Он велел мне уладить это дело с Мюллером. На том и порешили. Далее последовало подробное обсуждение деятельности моего департамента на оккупированных территориях, которое закончилось весьма удовлетворительным компромиссом, предоставившим мне в большей или меньшей степени свободу действий.
Когда с этим мы закончили, мне пришлось сопровождать Гейдриха в различные ночные клубы и делать вид, что хорошо провожу время, пока он ведет глупые разговоры с владельцами баров, официантками и барменами, которые знали и боялись его, но изображали глубокую преданность ему. Наконец в пять часов утра я был отпущен домой.
На следующий день мне нужно было в глаза сказать Мюллеру о решении Гейдриха, и мне потребовались целых два часа, чтобы разъяснить ему, что я пресек его посягательства. И в то же время мне нужно было быть осторожным, чтобы мой отказ не привел к открытому разрыву между нами, так как отношения и без того были напряженными. А Мюллер был противником, который не устоял бы ни перед каким вероломством и использовал бы любое имеющееся в его распоряжении средство войны с предельной безжалостностью.
Тогда он стал сердечным и дружелюбным и начал говорить о важности сотрудничества и взаимного доверия. Но на следующем заседании начальников департамента СД он внезапно без предупреждения раскритиковал меня и обвинил нескольких моих агентов в халатности и недобросовестности. Один пример, который он привел, был действительно нашей грубой ошибкой. В Париже гестапо арестовало корсиканца с фальшивыми документами, удостоверяющими личность, которые ему были сделаны в одном из наших бюро в Бордо. Они не провели его тщательную проверку, и представителю парижского преступного мира, разыскиваемому полицией, было дано сложное задание!
Неожиданно мне на выручку пришел Гейдрих, очевидно, потому, что все это ему наскучило. Он иронически сказал: «Я уверен, что происшествия такого рода также имели место и вашем департаменте, Мюллер. Например, когда важному свидетелю дается возможность выброситься из окна четвертого этажа — и не только потому, что ваши следователи спят на работе, а и потому, что они еще не овладели азбукой проведения полицейских действий».
На этот раз Мюллер действительно обжегся и на три или четыре недели оставил меня в покое.
Читателю, возможно, будет интересно на этом этапе заглянуть в кабинет, который я занимал как руководитель Иностранного отдела разведки Германии.
Вошедший в комнату — большую, хорошо обставленную, с густым роскошным ковром на полу — посетитель оказывался перед моим большим письменным столом из красного дерева. Самым ценным предметом мебели в моем кабинете был большой старинный шкаф с моей личной справочной библиотекой. Слева от стола стоял стол на колесиках с телефонами и микрофонами, соединенными напрямую с канцелярией Гитлера и другими важными ведомствами; один телефон соединял меня напрямую с моим домом в Берлине и загородным домом в Херцберге. Везде были спрятаны микрофоны — в стенах, под столом, даже в одном из светильников, так что любой разговор и любой звук автоматически записывались. Окна кабинета были затянуты проволочной сеткой. Это было подсоединенное к электрической сети средство безопасности, которое включали по ночам; оно входило в систему фотоэлектрических ячеек, которые включали тревожную сирену, если кто-либо приближался к окнам, дверям, сейфу или фактически пытался подойти слишком близко к любой части моего кабинета. Через тридцать секунд отряд вооруженной охраны уже мог оцепить это место.
Мой письменный стол был похож на маленькую крепость. В него были встроены два пулемета, которые могли обстрелять все помещение пулями. Эти пулеметы нацеливались на посетителя и держали его на прицеле при его приближении к моему столу. В экстренной ситуации мне нужно было лишь нажать на кнопку, и оба пулемета начали бы стрелять одновременно. Одновременно я мог нажать другую кнопку и сиреной вызвать охрану, которая окружила бы здание и перекрыла бы все выходы.
Мой автомобиль был снабжен коротковолновым передатчиком, который давал мне возможность разговаривать со своим офисом из любого места в радиусе двадцати пяти миль и диктовать своему секретарю.
Выполняя задание за границей, я должен был, согласно приказу, иметь во рту искусственный зуб, который содержал достаточно яда, чтобы убить меня в течение тридцати секунд, если я буду захвачен врагами. Для подстраховки я носил кольцо с печаткой, в котором под большим синим камнем была спрятана золотая капсула с цианидом.
Глава 21Поездка в Осло
В сентябре 1941 г. Гейдрих был назначен действительным рейхпротектором Богемии и Моравии под чисто номинальным руководством фон Нейрата. Он считал это назначение важным продвижением по службе и был очень доволен, но выразил желание, чтобы я поехал с ним в Прагу в качестве его помощника. Это предложение привело меня в оцепенение, и было очевидно, что нужно положить конец этой идее, прежде чем она станет директивой. Потребовались все мои способности к убеждению, чтобы внушить ему, что в его личных интересах, чтобы я как его заместитель остался в Берлине и перестраивал секретную службу. Наконец он с неохотой согласился.
Изначально я планировал полететь в Мадрид в сентябре 1941 г. с целью инспекции нашей новой тамошней организации и изучения различных проблем. Однако этот план пришлось отложить. Гейдриху внезапно пришла в голову идея полететь со мной в Норвегию. Он хотел прояснить некоторые нюансы конфликта между ним и Тербовеном, который был там рейхскомиссаром. У него также была и другая цель: он хотел тайно совершить несколько полетов в составе эскадрильи истребителей, базирующейся в Ставангере, чтобы у него было достаточно боевых вылетов для получения Железного креста 1-го класса, а затем и Золотого креста от Геринга.
Как обычно, мы летели в его специальном самолете. Во время полета он работал с бумагами и не давал присесть своим адъютантам, главным образом давая им указания о нашем пути следования в Осло. Тем временем он настолько расширил программу своего визита, что он едва ли смог бы выполнить ее половину.
Я решил прочитать две лекции избранным агентам. А еще я хотел изучить работу британской разведки в Норвегии и положение двойных агентов — норвежцев, вступивших в Сопротивление, но на самом деле работавших на Германию. Меня также интересовала возможность использовать в интересах нашей службы определенные нор