вежские судоходные компании, которые все еще поддерживали связи за границей.
Сразу же после нашего прибытия в Осло нас принял рейхскомиссар. Согласно протоколу, Гейдрих как действующий рейхпротектор должен был получить прием на министерском уровне, и сначала Тербовен прилагал к этому все усилия. Но эти двое были злейшими врагами, и мне было любопытно посмотреть, как будет развиваться эта встреча.
После обеда произошла их первая дискуссия. Настоящим гвоздем конфликта между ними была власть, на которую претендовали они оба в высшем руководстве СС и над полицией Норвегии. Должна ли власть Тербовена как рейхскомиссара превосходить сильно централизованную власть главы службы государственной безопасности и СД в центральном офисе в Берлине? Тербовен считал себя полным хозяином Норвегии с неограниченными полномочиями управлять так, как он считал должным. Полицейские части Германии должны были выполнять только его приказы. Указания центральной власти в Берлине игнорировались или осмеивались; он один отвечал перед фюрером за Норвегию. Гиммлер и Гейдрих представляли для него интерес только как личные знакомые. Он мог позволить себе действовать в этой тщеславной и диктаторской манере, так как у него были очень тесные отношения с Герингом, которые начались еще в то время, когда Тербовен был гаулейтером Рура — оба они были замешаны в неких сомнительных сделках, в которых были конфискованы акции немецких сталелитейных предприятий якобы в государственных интересах.
Дискуссия быстро зашла в тупик, и меня пригласили высказать свою точку зрения, что я и сделал, несмотря на скрытую — а позднее и открытую — враждебность Тербовена. Однако некоторый прогресс был достигнут, и встреча закончилась тем, что Тербовен заявил, что, по его мнению, мы смогли прийти к взаимно удовлетворяющему решению.
Вечером был официальный ужин. Тербовен позаботился о том, чтобы ни в чем не было недостатка, так как он во всем подражал своему большому покровителю Герингу. Как мы и предвидели, ужин превратился в банальную пьянку. Тербовен пил невероятно много и заставлял всех окружающих не отставать от себя. Это было его любимое времяпрепровождение. Я чувствовал себя настолько не к месту, что дважды пытался тихонечко уйти, но мне это не удалось. В конце концов Тербовен заставил двух своих секретарей ездить по комнате на велосипедах, что вызвало приветственные крики пьяной компании. Я заметил довольно громко: «Какой цирк!»
Тербовен, вероятно, услышал меня и, очевидно, ждал случая, чтобы устроить сцену. Он внезапно поднялся, подошел ко мне и сказал, стоя передо мной довольно неуклюже: «Эй, ну-ка, возьмите этот бокал пива. — Он протянул мне кружку емкостью две пинты. — Немедленно выпейте это до дна… вы симулянт».
Я сказал, что мне очень жаль, но по состоянию здоровья я должен отказаться. Я еще даже не закончил фразу, как Тербовен попытался вылить пиво мне на лицо. Но Гейдрих быстро вмешался и удержал его, за что получил от меня благодарность. Я остался за столом еще пять минут, а затем ушел, не сказав ни слова.
Рано утром следующего дня мне позвонила одна из секретарш Тербовена и попросила прийти к рейхскомиссару, который хотел, чтобы мы с ним позавтракали. Я немного поговорил с секретаршей, которая сообщила мне много интересных подробностей о жизни и привычках «двора короля Тербовена». Мне было ее очень жаль.
Сначала Тербовен попытался неловко извиниться за вчерашний инцидент за ужином. «По-видимому, вчера было огромное количество выпивки, но видите ли, Шелленберг, проблема в том, что вы были слишком трезвый».
После завтрака произошло еще одно совещание, на котором мы все присутствовали, включая Мюллера, который пришел на него по просьбе Гейдриха. Тербовен сдался по всем пунктам. Во второй половине дня все отправились на прогулку под парусом по Осло-фьорду.
На следующий день у меня была возможность спокойно закончить запланированную работу. На меня большое впечатление произвела деятельность британской разведки, которая, естественно, нашла огромную поддержку среди свободолюбивых норвежцев. Они очень методично использовали норвежское движение Сопротивления в целях политической и военной разведки, а также диверсий. В нескольких случаях была возможность внедрить двойных агентов, но никакой достоверной информации не было получено, хотя я испробовал все, что только смог придумать, чтобы стимулировать и поощрять их действия. Несколько случаев предательства стоили нам ценной помощи, равно как и рыболовных катеров, коротковолновых передатчиков и т. д.
В то время военно-морской флот и военно-воздушные силы очень нуждались в коротковолновой метеорологической станции в Гренландии. Задача поставить ее там на самом деле стояла перед военной разведкой, и меня предупредили о необходимости принять превентивные меры против наблюдения за этим со стороны норвежского движения Сопротивления. Я предложил арестовать тех норвежцев, которые должны были поддерживать наши линии коммуникации и снабжения, и отправить их в Германию, как ненадежных элементов. Это было бы самым лучшим способом помешать членам норвежского Сопротивления заподозрить их в чем-либо. Но эту идею сочли чрезмерно предусмотрительной. К сожалению, я оказался прав. Две попытки установить коротковолновую станцию провалились, и много ценного времени было потеряно. Наконец, третья попытка завершилась успехом, и коротковолновый передатчик хорошо работал некоторое время до тех пор, пока британские радиопеленгаторы не сумели засечь его, и тогда обслуживавшие его люди были взяты в плен.
На одном из вечерних приемов я познакомился с очень привлекательной норвежкой. Она говорила на шведском, английском и французском языках и почти не говорила по-немецки. Я поговорил с ней около получаса, а затем повернулся к одной из наших агентесс и больше не обращал внимания на эту норвежку. Тем не менее я почувствовал, что она заинтересовалась мной, и, конечно же, позвонила мне на следующий день и предложила встретиться.
Когда мы встретились, я заметил, что она чем-то сильно взволнована, и после небольшого разговора она сказала: «Видите ли, я получила специальное задание — против вас. И хотя я знаю вас совсем недолго, я знаю, что вы совсем не тот человек, каким они мне вас описали. Пожалуйста, помогите мне. Я не хочу никого предавать, но не хочу и причинять вам вред».
Это было самое странное откровение, и, естественно, будучи всегда настороже, я тут же подумал: «Таааак, это, безусловно, что-то новенькое». Я не мог принять никакого решения в отношении нее. Я внимательно изучил ее лицо и увидел, что она себя не контролирует. Ее глаза были красны, и она была расстроена, но не было впечатления, что это истерика или актерская игра. Я подумал, что она, возможно, действительно страдает от какого-то внутреннего конфликта, который не может разрешить. Я спросил ее, знают ли ее люди, где она находится в настоящий момент.
«Не думаю, — сказала она. — Я приехала кружным путем и назвалась служащему за конторкой вымышленным именем. Кроме того, меня здесь никто не знает». Я предупредил ее, что она все равно должна быть осторожной и рассказать им, что она побывала здесь, но не сумела выполнить свое задание. Я спросил, есть ли у нее родственники в Дании или Швеции. Она ответила, что есть в Швеции.
«Вы не могли бы уехать в Швецию ненадолго, не привлекая внимания немцев и не вызвав подозрения у ваших людей?» После долгих колебаний она сказала, что, наверное, могла бы. Я устроил так, чтобы с ней связались по телефону по ее домашнему адресу в Упсале, и рассказал, как связаться со мной по конспиративному адресу в Стокгольме. «А если что-то случится?» — спросила она осторожно. «Мой агент будет звонить вам каждые две недели — она будет называть себя Седьмой. Если вы захотите мне что-то сообщить, то можете сделать это через нее».
Позже я снова встретился с этой девушкой в Стокгольме и устроил так, чтобы она жила с одним из наших почетных сотрудников. Я полностью ошибся в своих первоначальных подозрениях в отношении нее. Это была одна из тех особенных случайностей в жизни, когда по непонятной причине эта девушка влюбилась в меня и из-за клеветы, которую она слышала обо мне, отреагировала против тех, кто дал ей задание, и теперь она их ненавидела! Она призналась мне, что уже давно работает против нас. Если я такой человек, каким она меня считала, то я должен был понять, как она ненавидела Тербовена и людей из его окружения.
Когда ей приказали действовать против меня, ей это не понравилось, и она рассердилась, когда ее попытались заставить сделать это. Все это произвело переворот в ее душе, из которого выросло настоящее страстное чувство ко мне, на которое я никогда не смог ответить. Так, хотя она не могла служить мне лично, она сделала лучше — стала служить мне как профессионал, причем очень талантливо. Однажды она даже поехала в Англию от имени норвежского движения Сопротивления и провела там два месяца. Но она не могла снабжать меня какой-либо важной информацией, потому что свобода ее передвижений очень строго контролировалась. В другой раз ее поездка была более успешной. Она одна поехала в Лиссабон и возвратилась на португальском грузовом самолете, привезя мне очень ценные материалы о Королевских военно-воздушных силах. После этого она работала в различных странах, обычно сосредоточиваясь на шпионаже в обществе. Она любила путешествовать и была в моем распоряжении для различных особых поручений. Однако с течением времени ее работа стала ухудшаться. Она открыто признала это и сказала, что ее больше не удовлетворяет такой образ жизни. У нас с ней был долгий разговор, потому что я хотел, чтобы у нее появилась возможность вернуться к нормальной жизни. Но она скептически относилась к этому. Она заработала денег и получала некоторое удовлетворение от своей работы, но она понимала, что никогда не достигнет своей реальной цели; той, что поддерживала ее все это время.
Для защиты я поместил ее под наблюдение. Она уехала в Париж, где жила замкнуто, очевидно потерявшись в придуманном ею мире. Позже мои агенты доложили мне, что она начала принимать наркотики. Что случилось с ней потом, я так и не узнал. Был слух, что она совершила самоубийство в мае 1945 г. А еще говорили, что она покатилась по наклонной и под другим именем и с финским паспортом работала на русскую разведку.