нберг, — сказал он, — вы не расскажете мне, что происходит? Я начинаю чувствовать себя так, будто нахожусь в сумасшедшем доме. Я только что разговаривал с этим баварским мужланом, — он имел в виду некоего Зудермана из правительственной пресс-службы, — который на своем квакающем диалекте поведал мне обо всем, что он собирается написать об этой окончательной победе в Völkischer Beobachter. Мои люди захотят узнать, что все это значит, а я не знаю, что им говорить».
Я попытался успокоить его. «Нет сомнений в том, что вермахт добился нескольких выдающихся побед в России, — сказал я. — Но оправданы ли выводы Дитриха — это вызывает сомнения, на мой взгляд. У Гитлера есть две идеи: первая — он хочет показать миру и немецкому народу, чего добился вермахт; и вторая — он пытается оказывать давление на Японию. Он хочет заставить японцев почувствовать, что, если они и дальше будут колебаться, они опоздают присоединиться к разделу, а если они хотят получить часть Сибири, они должны действовать быстро. Я понятия не имею, сработает ли это — в конце концов, мы имеем дело не с европейцами, а с непостижимыми японцами. Мы попытались донести все это до Гиммлера и Гейдриха в своих донесениях, но проявят ли они к этому интерес — это уже другой вопрос».
Когда Гитлер прочитал мои донесения об американо-японской встрече и устремлениях Японии в Юго-Восточной Азии, у него случился приступ ярости, и он презрительно отмел все предупреждения, содержавшиеся в этих донесениях. Он совершенно проигнорировал тот факт, что в июле 1941 г. Соединенные Штаты ответили на оккупацию японцами южной части Индокитая замораживанием всех японских активов, что было мерой, к которой немедленно присоединились Британское содружество наций и Нидерланды. Это финансовое эмбарго нанесло удар по и без того напряженной экономике Японии прямо в ее нервный центр, прекратив поставки сырья и, в частности, нефти. Поэтому, когда в августе 1941 г. премьер-министр Коноэ предложил провести встречу с Рузвельтом, Гитлер счел это личным оскорблением. Всеми возможными средствами он пытался сорвать японо-американские переговоры, но его попытки оказались абсолютно неэффективными. Гиммлер и Гейдрих резко упрекнули меня на этот счет, но я парировал их наезд (нападки) на меня, указав на полное фиаско Риббентропа в этой области.
Фон Ритген выслушал эти объяснения с большим интересом. Мы решили вместе пообедать, и во время обеда я получил ценную информацию, которая подкрепляла то, что мы уже знали или о чем подозревали. Согласно информации, полученной из Каира и Стамбула, доктор Райхерт, один из самых компетентных коллаборационистов фон Ритгена, достал документ, который оказался и достоверным, и решающе важным: летом в бухте Гаго у берегов Китая были проведены широкомасштабные маневры специальных подразделений японских ВВС. И военно-воздушные силы, и ВМФ доказали свою великолепную эффективность в совместных операциях, и японские армия и флот договорились начать войну не в столь далеком будущем. Однако их стратегические планы предусматривали продвижение в южную часть Тихого океана и больше ничего. Для их планов было необходимо, чтобы Россия оставалась оккупированной Германией, и с этой целью японские дипломаты стремились получить гарантии нейтралитета от России. Их армия была полностью вовлечена в военные действия в Китае и Индокитае и не была готова брать на себя какие-то дополнительные обязательства.
Эти донесения вместе с сообщением от представителя Немецкой службы новостей в Токио Зорге были вынесены Гейдрихом для обсуждения с Гитлером, Гиммлером, Риббентропом, Кейтелем и Йодлем. Прежде чем Гейдрих отправился на это совещание, у меня была возможность предоставить ему также ряд отдельных донесений из Буэнос-Айреса и Лиссабона, которые еще раз подтвердили наши выводы. В качестве еще одного подтверждения из Токио пришло сообщение о том, что остров Кюсю стал закрытым для всех иностранцев, включая дипломатов, с середины августа.
В конце октября 1941 г. Янке принес сообщение японской разведки, которое ему удалось подтвердить через китайские контакты. В нем говорилось, что Хидэки Тодзё — новый премьер-министр и военный министр Японии — считает, что Рузвельт и Корделл Халл никогда не уступят на переговорах. В качестве последней попытки прийти к соглашению и главным образом исходя из интересов внутренней политики, он отправил бывшего посла Японии в Берлине Курусу, женатого на американке, в Вашингтон с целью поддержать адмирала Номуру на переговорах. По крайней мере, этот шаг был, вероятно, сделан, держа в уме некий альтернативный вариант, и можно было допустить с определенной долей вероятности, что решение нанести удар по Америке было уже принято в середине октября.
Гитлер сначала скептически относился к нашим донесениям, но лишь до тех пор, пока наконец в середине ноября я по его желанию не отправил через Янке сообщение японской разведке о том, что Германия сильно желает участия Японии в войне независимо от ее характера или направления военных действий. Это сообщение было послано после того, как Гитлер принял решение, что не играет никакой роли, где именно Япония вступит в войну, главное — чтобы она это сделала.
Думаю, что это поощрение повлияло на политику Японии, так как немедленно после его получения и безо всяких официальных гарантий японцы завершили свою мобилизацию, и в конце ноября был отдан приказ флоту выходить в Южную Пасифику для десантных операций.
Гиммлер как верный слуга своего хозяина хотел проинформировать фюрера немедленно. Однако он получил суровый выговор, прежде чем смог выступить со своей информацией. Гитлер оборвал его, крикнув: «А сейчас я вообще ничего не хочу знать! Я хочу сохранить полную свободу действий!»
За этим немедленно последовал запрос из Токио, обязуется ли Германия в случае войны между Японией и англосаксонскими державами не заключать мир без Японии. Получив такой четкий запрос, в самые первые дни декабря Гитлер дал указание министерству иностранных дел ответить на него утвердительно.
7 декабря 1941 г. Япония совершила нападение на Пёрл-Харбор. На следующий день Гитлер объявил войну Соединенным Штатам Америки.
Глава 24Соперничество с Риббентропом
Помимо своей ежедневной работы, объем которой продолжал расти, я занимался важной проблемой налаживания связей с различными правительственными ведомствами. Самым важным из них было министерство иностранных дел. Я уже установил хорошие отношения с заместителем министра иностранных дел господином Лютером, когда еще возглавлял контрразведку. Он был начальником Департамента Германии и доверенным лицом Риббентропа, который всегда спрашивал его мнение, прежде чем принимать любое важное личное или профессиональное решение. Настоящая причина таких близких отношений оставалась загадкой.
Гейдрих велел мне поддерживать контакт с Лютером, так как это был наилучший способ связаться с Риббентропом. Если верить Гейдриху, Лютер был холодным, неэмоциональным человеком, скорее толковым, чем умным, которого интересовала только власть. Однако Риббентроп полностью ему доверял. Наверное, он был единственным человеком, кому тот действительно доверял. Он был членом муниципального совета Целендорфа — пригорода Берлина и оказался замешанным в скандале о растрате, но благодаря совместному влиянию Риббентропа и Гиммлера он был оправдан. Лютер был большим противником СС, и Гейдрих и Гиммлер знали, что это он постоянно подогревал подозрения Риббентропа в отношении этой организации, потому что, как они подозревали, боялся, что о нем слишком многое известно. Риббентроп поручил ему работу по полной реорганизации министерства иностранных дел.
Гейдрих предупредил меня: «Вам будет непросто с Лютером. Будьте осторожны, он способен использовать ваши собственные слова против вас. Держите меня постоянно в курсе дел, чтобы я мог помочь вам. Он ненавидит меня, так что, возможно, он ненавидит и вас. В любом случае он, вероятно, попытается использовать вас против меня. Как вы сами знаете, вы склонны быть излишне независимым в своей работе, а мне не хотелось бы, чтобы вы попали в какую-нибудь ловушку Лютера».
Раньше я имел дело с Лютером, когда занимался некоторыми контрразведывательными вопросами, такими как работа полицейских атташе за границей, и тому подобными делами. Благодаря этой моей работе с ним он обрел некоторое доверие ко мне, которое я бережно взращивал, помогая разруливать разные инциденты, возникавшие в результате его общения с СС за границей. Я вел точную запись каждого разговора с ним, которая уходила Гейдриху, а от него к Гиммлеру.
Лютер был совершенно непригоден для работы правительственного служащего. Он был бы больше на своем месте в торговле. Он был энергичным, быстро схватывал суть дела и не был лишен организаторских способностей. У него была впечатляющая голова, но лицо было слишком мясистым. Он носил очки с толстыми стеклами в роговой оправе, а его глаза были постоянно опухшими из-за пазуховой инфекции. Требовалось немалое самообладание, чтобы не возмущаться его агрессивностью. Смены направления его мыслей были внезапными и быстрыми, и он мог сказать или сделать все, что угодно. Он руководствовался исключительно расчетами делового человека, и если об этом знать и это учитывать, то с ним можно было иметь дело, хотя это было и непросто.
Каково же приходилось постоянным служащим, имевшим такого начальника? Он презирал их предупредительность по отношению к другим, их осторожные аргументы и сомнения как признаки их слабости и называл их «ископаемыми». Со своим бойким берлинским акцентом он бегал вокруг них кругами и в большинстве случаев ставил их перед свершившимися фактами. Он был поистине «серым кардиналом» того времени, каким был барон Гольштейн в министерстве иностранных дел при кайзере, но он едва ли мог равняться с бароном как профессиональный дипломат. Он был более хладнокровным и безжалостным, опасным человеком, который мог появиться только при тоталитарной системе.