Я уверил его, что могу.
«Очень хорошо. Но откуда вы знаете, что все это не сработает как бумеранг? А что, если это укрепит решимость западных держав объединиться с Востоком?»
Я сказал: «Наоборот, господин рейхсфюрер, если переговоры начать правильно, то это предотвратит такую случайность».
«Хорошо, — сказал Гиммлер, — тогда как именно вы будете действовать?»
Я объяснил ему, что такие действия нельзя осуществлять по официальным каналам обычной дипломатии; они должны идти через политический отдел разведки. Тогда в случае осечки люди, вовлеченные в процесс напрямую, окажутся официально дискредитированными, и от них можно откреститься. Но для другой стороны при этом будет важно знать, что за человеком, с которым она будет иметь дело, стоит реальная власть. Если Гиммлер готов назначить такого человека и одновременно пообещает избавиться от Риббентропа к Рождеству 1942 г., тогда я вступлю в контакт с западными державами. Отставка Риббентропа станет для них доказательством того, что подул новый ветер и у нашего плана есть сильная поддержка. Одновременно слухи о том, что новый министр иностранных дел — сторонник более примиренческой политики, укрепят мою позицию еще больше.
Здесь Гиммлер меня прервал: «Возможно, будет неплохо снова найти Франци. — Он имел в виду Франца фон Папена, который тогда был нашим послом в Турции. Затем он потряс головой. — Нет, забудем об этом пока. Я должен более тщательно изучить все возможности. Вы действительно думаете, что смена министра иностранных дел будет достаточным знаком смены политики с нашей стороны?» Я ответил, что, на мой взгляд, определенно будет.
В целом Гиммлер, казалось, согласился на мой план. Он не сказал этого словами, но продолжал кивать, как будто подтверждая это. Затем он повернулся и начал изучать карту Европы. После паузы он сказал: «До этого момента вы лишь объясняли необходимость такого альтернативного решения и то, как запустить этот процесс. Теперь давайте поговорим о конкретной основе, на которой такой компромисс можно было бы достичь».
Я ответил ему осторожно: «Это именно то, что, как я предполагал, лежит в ящике вашего стола, господин рейхсфюрер».
К этому моменту он был уже в очень дружеском расположении духа. Он не воспринял мое замечание плохо и сказал: «Что ж, тогда давайте начнем с англичан».
Я сказал: «Судя по всей имеющейся у меня информации, похоже, что англичане будут настаивать на том, чтобы мы ушли по крайней мере из Северной Франции. Они не потерпят, чтобы немецкие морские батареи стояли на побережье Па-де-Кале».
«Значит, вы не верите в великий союз с нашим братским народом?»
«Только не в ближайшем будущем, — ответил я. — Путь из состояния войны к великому союзу путем переговоров о мире очень долог».
Гиммлер кивнул: «Хорошо, тогда как насчет германских регионов вроде Голландии и Бельгии?»
«Они должны стать объектами переговоров, — сказал я. — Но я считаю, что мы должны вернуть этим территориям их прежний статус. Однако если вы хотите спасти что-то из уважения к своей расовой политике, то тех, кто оставался верным ей, можно будет переселить на территорию Германии».
Гиммлер нервно рисовал что-то на карте своим зеленым карандашом и уже отметил Голландию, части Бельгии и Северную Францию как договаривающиеся страны. «Ну а Франция?»
«Господин рейхсфюрер, — ответил я, — я думаю о решении, нацеленном на экономическую интеграцию интересов Германии и Франции. Собственный политический облик Франции должен быть восстановлен, но неизбежно Германия и Франция окажутся притянуты друг к другу, и Франция с ее колониальными владениями даст Германии огромные преимущества. Поэтому не следует ограничивать свои действия доктринерскими предубеждениями или политическим негодованием. Возьмем, например, Эльзас — вы знаете, что я сам из Саарбрюккена и по опыту знаю, как не права была Франция, когда пыталась проглотить Саар после Версаля».
Гиммлер поднял голову и сказал неодобрительно: «Но в Эльзасе много немецкой крови, которой едва ли коснулась французская культура». Я предложил оставить этот пункт открытым как тему для переговоров, но если Эльзас будет возвращен французам в качестве компенсации, то между двумя народами должно быть налажено более тесное экономическое сотрудничество.
Гиммлер неохотно обвел зеленым полукругом Францию, затем снова посмотрел на меня вопросительно. «Вы верите в то, что такое решение удовлетворит англичан?» Я ответил, что не могу предвидеть позицию английского правительства, но полагаю, что они могут счесть такое решение достойным обсуждения. Они, вероятно, будут главным образом заинтересованы в форме, которую должна обрести новая Европа.
Здесь Гиммлер прервал меня: «Так, давайте оставим это…» Затем его взгляд упал на Швейцарию, и он ткнул в нее зеленым карандашом. «Оставьте Швейцарию, сэр, — быстро сказал я. — Ее конституция может послужить хорошим образцом для новой Европы. Нам будет нужна Швейцария и как мост на Запад, и как европейский расчетный центр для торговли и обмена валюты».
Гиммлер повернулся к Италии. Он долго смотрел перед собой и затем сказал: «Да, да — Муссолини — мы не можем отказаться от промышленного района на севере Италии».
Я сказал, что, на мой взгляд, промышленность на севере Италии и в Германии хорошо дополняли бы друг друга, но я не думаю, что Италия может потерять какую-то часть своей территории. «Ей придется отказаться от своих колониальных устремлений при заключении любого компромиссного мира». И снова Гиммлер кивнул, как Будда. «Что ж, не могу сказать, что вы меня убедили в отношении Северной Италии». Затем он подскочил к Австрии и сказал голосом, полным решимости: «Но вот эта остается нашей». Я сказал: «Да, я уверен, что никто не будет возражать».
«А как насчет Чехословакии?»
«Судетские территории останутся связанными с рейхом как политически, так и административно. Чехией и Словакией будут управлять свои собственные автономные правительства, но экономически они будут интегрированы с рейхом. Полагаю, что это должно относиться и ко всей Юго-Восточной Европе, включая Хорватию, Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию».
Сначала Гиммлер не согласился, но после обсуждения признал, что эти регионы вряд ли могут быть интегрированы в рамках новой Европы как-то иначе. Пока я объяснял ему это, он прервал меня: «Но в конечном счете это снова превратится не во что иное, как в экономическую гонку с Великобританией, и все старые конфликты сохранятся».
«Господин рейхсфюрер, — сказал я, — давайте не будем думать о конфликтах, которые могут возникнуть в будущем. Давайте прежде всего разрешим существующие конфликты, которые мешают формированию новой Европы. А это означает, что нужно найти основу для принятия компромиссного решения закончить войну».
Большим прыжком он оказался возле карты Польши и сказал: «Но польский народ должен работать на нас!» Я сказал: «Мы должны разработать решение, при котором все будут сотрудничать по своей доброй воле. Мы все должны быть в одной лодке, и тот, кто не будет выполнять свои обязанности, утонет».
Гиммлер перешел к Прибалтийским государствам. «Здесь должен быть создан район для экспансии Финляндии, но финны — умные люди, и этот северный уголок не будет вызывать у меня головную боль. — Он снова поднял на меня глаза. — А как насчет России?»
«Мы должны подождать и посмотреть».
Повисла долгая пауза, а затем Гиммлер сказал: «Если я правильно вас понял, основой вашего компромиссного мира является сохранение Великой Германской империи в ее приблизительных территориальных границах на 1 сентября 1939 г.» — «В общих чертах да». — «Мы должны использовать все наши территориальные приобретения для торга?» — спросил Гиммлер, и я снова ответил: «Да».
Далее я сказал, что в качестве ядра перестроенной Европы Великая Германская империя сможет решать социальные проблемы с обновленной энергией, используя частную инициативу и объединяя ее с руководством и планированием. «Я полагаю, что для создания новой Европы все националистические тенденции должны быть обузданы; но специалисты должны будут скрупулезно изучить все эти проблемы. Для начала, господин рейхсфюрер, имеет значение лишь то, что стоит потратить наше время, чтобы найти компромисс, пока мы еще на пике своей силы. Этот компромиссный мир, если его удастся достичь, создаст правильный фундамент, стоя на котором мы сможем встретить конфликт с Востоком. В настоящий момент мы уже ведем войну на два фронта, а как только США добавят на чашу весов свою гирю помощи, то такой вес будет довольно тяжел для нас». Я напомнил ему слова Лаваля фюреру: «Господин Гитлер, вы ведете великую войну, чтобы построить новую Европу. Но вам следует сначала построить новую Европу, чтобы вести свою великую войну».
Гиммлер улыбнулся. «Да, да, да, — сказал он, — этот Лаваль слишком умен; если читать его имя задом наперед, оно по-прежнему будет Лаваль».
К этому моменту было уже три часа ночи. Гиммлер заметил, что я уже без сил, и прекратил разговор. «Очень хорошо. Я чрезвычайно рад, что мы с вами полностью обменялись своими взглядами. Я одобряю ваш план, однако с условием: если вы допустите серьезную ошибку в вашей подготовительной работе, то я брошу вас, как отбрасывают раскаленный уголек. И конечно, нужно будет еще посмотреть, смогу ли я убедить Гитлера к Рождеству».
Читателю будет трудно понять, как много значил для меня этот разговор в августе 1942 г. Гиммлер предоставил мне все полномочия действовать. Но в то время я не осознавал, что на такое решение позже могут повлиять неподвластные мне факторы и что характер Гиммлера настолько переменчив, что эти влияния могут превратить его лучшие намерения в их полную противоположность. Во всяком случае, прежде чем я ушел от Гиммлера в ту ночь, он дал мне свое честное слово, что к Рождеству Риббентроп уже не будет занимать свой пост.
С этого момента все мои мысли и усилия должны были быть направлены на то, чтобы вывести Германию из сложившейся ситуации с минимальными территориальными потерями. Я все еще был идеалистом и твердо верил, что добьюсь успеха. Но с этого момента началась долгая и неровная дорога разочарований, прерываемых периодически возрождающейся надеждой. Временами я был уверен, что твердо владею ситуацией, но в конце мне пришлось осознать, что я лишь крошечный винтик в огромном механизме исторического развития. На самом деле я мог лишь кружиться по своей собственной заданной орбите.