К концу февраля 1942 г. положение адмирала Канариса уже не было столь устойчивым. Его друзья и подчиненные, наверное, не знали об этом, а я знал, что Гитлер всерьез обдумывает, как избавиться от него. Его падение ускорил инцидент, который приобрел немалое значение в битве умов между техническими специалистами, которая продолжалась на протяжении всей войны.
Начиная с середины 1941 г. мы ввели в эксплуатацию новое средство обороны против вражеской авиации, которое с огромным мастерством было разработано техническим департаментом ВВС и использовалось столь широко, что наша противовоздушная оборона могла точно определить положение и расстояние до всех приближающихся вражеских самолетов. Это средство вместе с нашими автоматическими средствами наведения высокого уровня давало нам возможность наносить тяжелые потери врагу, так как оно охватывало все главные воздушные трассы Северной и Западной Европы.
Одна из самых важных военных баз, с которой осуществлялось управление этим средством, находилась в Капд'Антифер недалеко от Гавра. В полночь на 27 февраля 1942 г. подразделение британских десантников совершило неожиданный налет на эту базу. Им удалось снять с установки важные части и сфотографировать другие ее части, которые невозможно было демонтировать. Перебив немецкий гарнизон, они сумели уйти со своими трофеями. Легко представить себе, что эта дерзкая успешная вылазка не вызвала воодушевления в штаб-квартире Гитлера. Он был в слепой ярости, и на этот раз его гнев был оправдан, так как расследование этого инцидента выявило серьезные недостатки в оборонительных мерах, особенно в части маскировки и защиты установки.
После нескольких дней раздумий Гитлер послал за Гиммлером и потребовал полный отчет об уровне технического развития западных держав в области средств радиообнаружения. Он резко посетовал на Канариса, который до сих пор не давал ему истинной информации на этот счет.
В отделе технических исследований ВВС был составлен доклад, основанный на результатах своих собственных исследований и анализе захваченного оборудования. Однако это было не то, что хотел увидеть Гитлер. Он потребовал разведданные, собранные ведомством Канариса на эту тему. Как обычно, Канарис не сумел предоставить требуемую информацию. Это положило конец доверию к нему Гитлера, и с того момента его судьба была решена.
Это был шанс для Гиммлера и Гейдриха предпринять решительную атаку на Канариса, и Гейдрих спросил меня, сможет ли AMT VI обеспечить лучшие средства защиты, чем абвер — департамент военной разведки под руководством Канариса. Я ответил, что в настоящий момент не могу брать на себя какую-то дополнительную ответственность. Этот отказ, вероятно, способствовал принятию ими решения не пользоваться своим преимуществом перед Канарисом в тот момент.
Позже, когда я обсуждал этот вопрос с Гиммлером, он признал, что мое нежелание брать на себя ответственность не сыграло тут никакой роли; в любом случае было бы легко сместить Канариса, но фюрер не был готов передать управление и организацию объединенной разведывательной службы Гиммлеру.
Тот факт, что я не мог не испытывать к адмиралу симпатию, усложнял для меня эту ситуацию. Канарис был весьма умным и чутким человеком со многими приятными качествами. Он любил своих собак и лошадь почти больше, чем любых других живых существ. Он часто говорил мне: «Шелленберг, всегда помните о доброте к животным. Знаете, моя такса никогда не предаст меня, чего я не могу сказать о любом человеке».
Он был для меня очень приятным компаньоном во многих поездках, а его отношение ко мне всегда было добрым и отеческим. Находясь в Испании, Португалии, Венгрии, Польше, Финляндии или Скандинавии, Канарис всегда обладал запасом знаний о специфике этих стран, а особенно об их кухне и винах. На юге он всегда — несмотря на сильную жару — заботился о том, чтобы я надевал шерстяной нагрудник! И усердно угощал меня всевозможными медикаментами и пилюлями, которые сам постоянно принимал.
Он часто просил меня присутствовать на различных встречах в своем ведомстве, и таким образом я имел возможность познакомиться со слабыми местами в организации военной разведки. В этом огромном, чрезмерно раздутом ведомстве методы Канариса были слишком мягкими. Его подчиненные могли обвести его вокруг пальца, а когда он, в конце концов, был вынужден принимать строгие меры, то всегда старался компенсировать свою суровость впоследствии.
Во многих отношениях у него был почти мистический склад ума. И хотя он был протестантом, он был большим поклонником римской католической церкви, ее организации и силы веры. Огромное влияние на него оказали Италия и Ватикан, и многие его заговорщицкие действия можно отнести на счет этого влияния.
Его первые попытки начать переговоры о мире начались в 1939 г. и были сосредоточены на Ватикане. Именно по этой причине Гейдрих дал делу Канариса — связанному с кругом людей вокруг адмирала и генерала Остера из Высшего военного командования — кодовое название Schwarze Kapelle (по названию Черной часовни в Риме). Гейдрих завел это дело на Канариса, чтобы иметь возможность добиться его смещения в любой момент.
За последние дни мая 1940 г. я глубоко втянулся в эти интриги, в которых заметной фигурой был Канарис. Однажды вечером я находился у себя в рабочем кабинете, когда мне позвонил Гейдрих и велел своим высоким гнусавым голосом приехать к нему на службу. Мюллер тоже был вызван, и, когда мы с ним вошли в кабинет, Гейдрих, не говоря ни слова, жестом велел нам садиться. Почти минуту мы сидели вокруг стола в молчании. Мюллер внимательно наблюдал за дымом своей сигары и нервно барабанил пальцами. Я ждал, что будет дальше.
Гейдрих начал разговор, повернувшись к Мюллеру: «Что там с расследованием дела этих людей из абвера в Мюнхене — Йозефа Мюллера, фон Донаньи (Ганс фон Донаньи — судья — был членом группы Остера-Канариса, казнен в апреле 1945 г.) и других? Разве не ясно, что эта группа начала прощупывать почву для мирных переговоров через Ватикан?» (Позднее выяснилось, что через посредничество отца иезуита доктора Лейбера в Ватикане папа римский предпринял попытку поддержать предложение заключить мир в 1939 г., при котором в правительстве не должно было быть Гитлера. Британский посланник при святейшем престоле сэр Д'Арси Осборн устно заверил папу, что правительство его величества даст свое согласие при условии, что Запад не подвергнется нападениям. Подразумевалось, что Австрия и Судеты смогут остаться в рейхе при согласии правительства Франции.)
Затем Гейдрих обернулся ко мне. «Скажите мне, Шелленберг, помнится, этот Йозеф Мюллер когда-то имел отношение к вашей службе — по-моему, в связи с доктором Кнохеном. Верно?»
Уже не в первый раз меня поражала фантастическая память Гейдриха. Штурмбаннфюрер СС доктор Кнохен ранее докладывал мне, что человек по имени Йозеф Мюллер имел прямой доступ к высшим уровням папской иерархии. По словам Кнохена, этот Йозеф Мюллер был очень умным человеком, и, хотя ему нельзя было полностью доверять, его сообщения были не лишены интереса. Я объяснил это Гейдриху, и тот задумчиво кивнул, а затем, повернувшись к Мюллеру, сказал: «Проследите, чтобы за всей этой группой было установлено плотное наблюдение».
Затем он перешел к другому вопросу: «Фюрер и рейхсфюрер попросили меня расследовать одно из самых важных дел об измене в истории Германии. Некоторое время тому назад были перехвачены два радиосообщения, отправленные бельгийским посланником в Ватикане своему собственному правительству, в которых он указал точные дату и время нашего наступления на Запад за тридцать шесть часов до того, как о нем было официально объявлено фюрером. И эта информация была также передана и правительству Голландии. Фюрер бушевал по этому поводу. Такое состояние дел действительно шокирует, и он требует, чтобы любой ценой предатели были найдены. И тут такой момент: он также привлек к этому расследованию Канариса — чуть ли не самое худшее из того, что он мог сделать, — пустил козла в огород; потому что наверняка группу Канариса придется включить в наше расследование. Я уже разговаривал с ним по телефону и, разумеется, сообщил ему совершенно иное направление работы».
Мюллер, который до этого момента не проронил ни слова, сухо сказал: «Разумеется, Канарис замешан в этом деле. Я предлагаю, чтобы Шелленберг взял все это в свои руки и держал нас в курсе. Он в очень хороших отношениях с Канарисом, так что у адмирала возникнет меньше подозрений в его адрес, чем в адрес кого-либо другого. И я не сомневаюсь, что Шелленберг будет заниматься этим делом с его обычными тактом и умением». Это последнее замечание было сделано, разумеется, с сарказмом.
Гейдрих с минуту мерил Мюллера взглядом, а потом повернулся ко мне и сказал: «Хорошо. Лучше всего будет, Шелленберг, если вы свяжетесь с Канарисом и поговорите с ним». На этом наша встреча закончилась.
На следующий день я нанес визит Канарису. Мы, как обычно, разговаривали обо всем — погоде, верховой езде и так далее, но только не о деле, о котором мы оба знали и которое должны были обсудить. И только тогда, когда я уже собирался попрощаться, Канарис поднял эту тему: «Гейдрих рассказал вам о невероятной вещи — выдаче данных о нашем наступлении?» — «Да, — ответил я, — и я полагаю, что сейчас есть отличная возможность обсудить это».
Тогда Канарис изложил мне все обстоятельства так, как он их знал, но ни слова не упомянул о Риме, посланнике, Ватикане или радиосообщениях. Согласно его версии этой истории, вечером накануне начала наступления служащий немецкого посольства, находившийся на каком-то мероприятии в посольстве Голландии в Брюссел