Гиммлер и адмирал Дёниц — новый руководитель немецкого рейха — встретились в Плёне (районный центр в земле Шлезвиг-Гольштейн. — Пер.) и совещались допоздна о политике на ближайшее будущее. Гиммлер убеждал Дёница объявить в качестве своего первого шага о смещении Риббентропа и назначении вместо него графа Шверина фон Крозига министром иностранных дел. Но адмирал и его окружение, полностью состоявшее из офицеров вермахта, не проявили понимания политических шагов Гиммлера в сторону западных держав, и вследствие этого рейхсфюрер находился в самом ужасном настроении. Он обдумывал идею уйти в отставку и даже поговаривал о самоубийстве.
Я попытался отдохнуть полчаса, а уже в девять часов Гиммлер позвал меня позавтракать с ним. Я доложил ему о своих разговорах с г-ном фон Постом, доктором Бестом и графом Бернадотом. Гиммлер сильно нервничал и выглядел расстроенным; он сказал мне, что больше не способен принимать участие в делах, которые я с ним обсуждал. Единственное, чего он сумел добиться, — это снятия с должности Риббентропа и назначения вместо него фон Крозига. Гиммлер хотел немедленно отвезти меня к Дёницу, чтобы я мог действовать как помощник фон Крозига в вопросах внешней политики. Также будет полезно, если я смогу докладывать правительству Дёница о своих усилиях в отношении Дании и Норвегии. Если бы мне удалось убедить их согласиться на мирную капитуляцию этих двух стран, то кого-то другого отправили бы в Швецию, а я остался бы при правительстве.
В одиннадцать часов того же утра мы выехали в Плен, чтобы встретиться с Дёницем. Мы ехали через Любек и после тяжелой поездки прибыли в два часа дня. Среди всех служащих царило большое волнение, и, засвидетельствовав свое почтение Дёницу, Кейтелю и Йодлю, я связался с фон Крозигом.
Днем я узнал, что, хотя фон Крозиг согласился с моей точкой зрения на Скандинавию, Дёниц, Кейтель и Йодль не были готовы сдать Норвегию без борьбы.
Ранее я пообещал г-ну фон Посту немедленно вернуться в Копенгаген с решением. Дальнейшее ожидание в Плене означало бы потерю времени и могло привести к тому, что для меня станет невозможным принять предложение Швеции. Генерал-полковник Бёме, рейхскомиссар Тербовен, генерал-полковник Линдеман и доктор Бест тем временем были вызваны в Плён, чтобы обсудить эту проблему с Дёницем. Поэтому я решил рассказать г-ну фон Посту о новой ситуации, и Гиммлер согласился на то, чтобы я возвратился в Копенгаген с этой целью. А тем временем он и фон Крозиг продолжат настаивать на мирном решении вопроса о Скандинавии.
Я выехал из Плёна в три часа утра и прибыл во Фленсбург в семь. Я пробыл там три часа — работал с доктором Вирзингом над проектом документа, в котором должно было быть отражено мое первое сотрудничество с новым министром иностранных дел. Я предложил распустить национал-социалистическую партию, упразднить гестапо и СД и объявить об этом по радио. Доктор Вирзинг закончил за меня этот проект и отослал его, так как я больше уже не мог бороться со своим колоссальным недосыпом.
Доктор Вирзинг должен был лететь на юг Германии следующей ночью, так что ввиду отстранения меня Кальтенбруннером от должности я попросил его дать указание моим сотрудникам внешне подчиняться его власти, но сохранять свою профессиональную лояльность мне. Вечером я выехал в Копенгаген.
Из Падборга в Дании в мое распоряжение графом Бернадотом была предоставлена его личная машина Красного Креста. В этом было огромное преимущество, особенно при проезде через контрольно-пропускные пункты вермахта, и отличное средство маскировки для меня. Меня приветствовали как шведа и постоянно просили автограф. Я чувствовал себя довольно неловко.
Я прибыл в Копенгаген в час дня 3 мая, а моя встреча с г-ном фон Постом и г-ном Острёмом состоялась в четыре. Я объяснил ситуацию и сказал им, что адмирал Дёниц приказал немецким военным и гражданским руководителям в Дании и Норвегии явиться к нему на совещание. Были веские основания предполагать, что при поддержке и под влиянием графа Шверина фон Крозига и Гиммлера мой план капитуляции будет согласован.
Господин фон Пост сказал, что он уже не в том положении, чтобы заключать обязывающие соглашения. Общая капитуляция была неизбежна в течение ближайших нескольких дней, и в тот момент капитуляция Дании и Норвегии была чисто теоретическим вопросом. Однако он по-прежнему был готов следовать нашему старому плану, и я должен был немедленно передавать ему любое предложение нового правительства Германии. Мы договорились, что я вернусь максимально быстро и позвоню ему по телефону, сказав следующие кодовые слова: «Я буду очень рад увидеть этих господ снова», которые будут означать, что в отношении Норвегии у правительства рейха есть обязывающее предложение; слова «и явиться к вам», прибавленные к сказанному, должны были означать, что это предложение касается также и Дании.
Господин фон Пост и господин Острём подчеркнули, что они не могут больше оставаться в Копенгагене: поддержание секретности делало необходимым их отъезд, так как, разумеется, переговоры велись в обстановке строжайшей секретности. Так что я возвратился во Фленсбург тем же вечером и выехал в Плён следующим утром.
Поездка была одна из самых тяжелых и опасных из всех, которые я совершал. На относительно коротком пути около пятидесяти пяти миль я попал под более чем двенадцать обстрелов на дорогах, полностью забитых отступающими армейскими колоннами и обездвиженным транспортом. На дорогах, покрытых трупами, тянулись длинные вереницы выгоревших грузовиков, там и сям стояли разбитые танки. Нам приходилось пробиваться сквозь все это, периодически укрываясь в канавах и полях от обстрелов с низко летящих самолетов.
Когда мы все же прибыли в Плён, охрана сообщила нам, что заседание правительства перенесено в военно-морское училище в Мюрвике неподалеку от Фленсбурга. Так как моя миссия не терпела промедления, мне пришлось немедленно развернуться и отправиться назад через ад, из которого я только что выбрался. Однако мне удалось приехать в Мюрвик в пять часов дня, а десять минут спустя я уже делал доклад министру иностранных дел и Гиммлеру.
Я снова подчеркнул, что, несмотря на продолжающееся ухудшение ситуации, решение по Скандинавии путем оказания помощи Швеции имеет чрезвычайно большое значение. Затем у нас состоялся разговор с фон Крозигом с глазу на глаз. Он сказал мне, что, если я останусь с ним, он назначит меня своим первым помощником. С другой стороны, он считал, что для меня важно поехать в Стокгольм. Мы оба сошлись во мнении, что время чрезвычайно дорого, так как полная капитуляция совсем близко. Единственное, что задерживало ее, — это тот факт, что в районе Богемии-Моравии группы армий фельдмаршала Шёрнера и генерал-полковника Рендулика, насчитывавшие почти миллион человек, снабженных боеприпасами и продовольствием на семь недель, были все еще целы. Они более чем достойно защищали Восточный фронт.
Приблизительно в восемь часов вечера я явился к адмиралу Дёницу. Сначала он и слышать не хотел о снятии оккупации с Норвегии или интернировании немецких войск в Швеции. Очевидно, его военные советники указали ему на отличную стратегическую позицию армии генерала Бёме. Даже после того, как я доказал ему политическую важность мирного решения и вмешательства Швеции, он все равно потребовал от меня объяснений, какую прямую выгоду это принесет Германии. Я сказал, что это вопрос долгосрочных политических перспектив, разумеется, помимо спасения большого количества немецких жизней. Это улучшит мировое общественное мнение о нас и в ближайшем будущем может иметь значение для проигравшей войну Германии в плане получения поддержки от такой нейтральной страны, как Швеция. Ввиду краха Германии продолжать воевать в Норвегии и Дании будет не только ошибкой, но и совершенно бесполезным делом.
В этот момент наша встреча прервалась, и я поехал ужинать с Крозигом, Кейтелем и Йодлем. За столом мы продолжили дискуссию. И Кейтель, и Йодль хотели, чтобы я остался с ними, так как у меня было больше всех опыта в вопросах внешней политики. Но я указал на важность своей миссии в Стокгольме, и в конце Йодль, по крайней мере, проявил понимание, как мне показалось.
Потом у меня снова был разговор с Крозигом, в ходе которого я посоветовал ему убедить Дёница последовать моим предложениям и распустить партию, гестапо и СД как можно скорее. Затем мы обсудили, в каком качестве мне лучше всего ехать в Стокгольм. Фон Крозиг предложил сделать меня специальным и полномочным послом, представителем или кем я захочу. Я предложил, чтобы он назначил меня посланником, так как это точно соответствовало задачам, к выполнению которых я приступал. В ту же ночь министр иностранных дел вызвал к себе статс-секретарей Штеенграхта и Хенке, которые вдвоем подготовили документы, подтверждавшие мое назначение посланником. Дёниц подписал их на следующее утро 5 мая; в десять я заехал к фон Крозигу, потом попрощался с Гиммлером и отправился в Копенгаген.
Через несколько дней Гиммлер совершил самоубийство.
Прибыв в Копенгаген, я отправился в Дагмархус, так как хотел уведомить доктора Беста о своей миссии. Пока я ждал его, на городской площади собралась огромная толпа в ожидании надвигающейся капитуляции Германии. Раздались выстрелы, подъехали полицейские машины и кареты скорой помощи. Тем временем толпа все росла, пока ее численность не дошла, вероятно, до десятков тысяч человек. Было очевидно, что доктор Бест не сумеет пробраться через такие беспорядки. Я не мог ждать, так как мне непременно нужно было немедленно попасть в посольство Швеции, потому что там, очевидно, не получили мое переданное по телефону сообщение с границы.
После долгих препирательств с охраной СС у Дагмархуса в барьере из колючей проволоки был сделан проход, и я сумел проехать в машине графа Бернадота. И хотя водитель старался избегать людных улиц, мы внезапно оказались окруженными тысячами людей. Они узнали машину графа и столпились вокруг нее настолько, что мы не могли двинуться ни вперед, ни назад. К счастью, я запер дверь изнутри и закрыл окна, иначе меня вытащили бы наружу. Я приказал водителю пробиваться сквозь толпу во что бы то ни стало, и мы медленно, дюйм за дюймом выбрались из плотной людской массы. Те, которые стояли в непосредственной близости от машины, начали кричать, когда те, что находились позади них, продолжали напирать, дико размахивая руками. К этому моменту на машине повисли уже около тридцати человек — на подножках, на крыше, на капоте, и лишь спокойствие и мастерство водителя помогали ей двигаться. Тем временем мы с ним, чтобы умиротворить разошедшихся демонстрантов, продолжали кивать и говорить: «Так, так» и снимать шляпы. Когда же наконец мы добрались до посольства Швеции спустя полтора часа такой езды, мы чувствовали себя, как после паровой бани.