Коннор врос в диван. Его голос звучал абсолютно индифферентно.
— А ты знаешь?
— Не думаю. В этой книжке про амнезию написано, что в основном психика не меняется. Уходят отдельные моменты, но общая линия неизменна. Видишь ли, я ничего не помню, но и теперь считаю, что воровать нельзя. Просто потому, что нельзя.
Коннор встал.
— Ладно. Давай оставим эту тему. В любом случае ты ничего не можешь сделать, пока память не вернулась к тебе.
Линда слабо улыбнулась, подняв на Коннора усталые и прекрасные глаза.
— Представляешь, проснусь завтра — и все вспомню.
— Будем надеяться, что так и будет.
9
Линду разбудили солнечные лучи и пение птиц. Некоторое время она просто лежала в постели, наслаждаясь тишиной и покоем, потом вздохнула и встала.
Коннора не было рядом с ней, только подушки и смятое одеяло, а за окном стоял непонятный гул… И память, проклятая память, так и не вернулась к ней. Правда, теперь Линду это уже не пугало.
Пустая постель означала только одно: Коннор Брендон больше не хочет заниматься с ней любовью. Он пресытился ею, и для Линды будет только лучше, если она примет это его решение и тоже научится держать дистанцию.
Остров… Райский уголок вдали от людей, где общепринятые правила не действуют, где так легко вообразить, что кроме тебя и твоего мужчины на всем белом свете никого не осталось… Здесь, в прагматичном и чопорном мире, следовало соблюдать приличия да и к здравому смыслу прислушиваться.
Звучит прекрасно, не правда ли? Вот только для Линды поздновато следовать этим разумным доводам. Последние несколько дней подарили ей столько неизведанного блаженства, столько опасного счастья, что все ее тело звенело, словно натянутая тетива. Линда мрачно уставилась на свое отражение в зеркале.
— Итак, на сегодня главная задача — держать дистанцию, дорогуша.
Однако внизу ее ждал Коннор, и при виде расцветшей на его лице радостной улыбки сердце Линды забилось сильнее. Тогда она в полном отчаянии поняла, что неимоверно, просто нереально сильно желает этого мужчину, нуждается в нем… Влюблена в него!
— Привет. Как ты сегодня, красавица?
— Все так же, если не считать того, что я знаю, кто я, где я и с кем я, а это уже больше того, что я знала пару дней назад.
Коннор кивнул, жестом фокусника выудив из тостера превосходно поджаренный тост. Быстро и ловко намазал его маслом и пододвинул Линде. Она еле сдержала дрожь желания, вызванную всего лишь мимолетным прикосновением его руки.
— Отлично прожаренный тост, браво!
— Моя экономка не велит мне выбрасывать деньги на ветер и покупать новый тостер, говорит, что и этот отлично справляется со своим делом, но я-то знаю, что дни старика сочтены. С каждым днем он выбрасывает тосты все дальше и дальше. Если дело так пойдет, мне придется запастись теннисной ракеткой. Да и выглядит он не лучшим образом.
— Не спорю, новый тостер выглядел бы более привлекательно, но ведь его задача — жарить хлеб, а не производить впечатление.
— Ты права. Тем более, что все эти новейшие кухонные комбайны, всякие там миксеры и шейкеры вообще внушают мне недоверие.
Линда лукаво улыбнулась.
— И у тебя в чулане не завалялось ни одной бабушкиной чугунной сковородки?
— Я не сентиментален. Иду по жизни налегке.
Вот так. Все правильно. Ни жены, ни любовницы. Никого он не допустит в свой мир, Коннор Брендон, и все-таки до чего же хорошо сидеть с ним рядом в это солнечное утро на кухне и болтать ни о чем.
— Это твой основной дом?
— Здесь я живу чаще всего и дольше всего.
Они перешли в столовую. Здесь вчера вечером Коннор успокаивал ее, из этих окон они вместе смотрели на ночные огни, такие мирные и спокойные. Линде, конечно, хотелось бы узнать о Конноре побольше, но она все время была настороже. Сексуальная притягательность этого человека не имела границ!
— Коннор, почему ты живешь здесь? Ведь у тебя бизнес едва ли не по всему свету, неужели ты не можешь поселиться где-нибудь в цивилизованном мире?
— Я австралиец. Я родился здесь, вырос, мне здесь нравится. В наши дни, к счастью, заниматься бизнесом можно, не просиживая дни напролет в офисе.
— Но ведь поездки и перелеты занимают уйму времени.
— Я уже давно сумел организовать все так, что это ничему не мешает. Правда, каюсь, теперь я собираюсь подольше здесь жить. Так сказать, обосноваться.
Линда с наигранным интересом уставилась в свою тарелку, чтобы скрыть предательский блеск глаз.
— И чем же ты собираешься здесь заняться?
— Отдать старые долги.
— Долги?
— Когда я только начинал, кое-кто мне здорово помог, и я собираюсь отблагодарить всех, кто поверил в меня и принял участие в моей судьбе.
— Звучит благородно…
Ник Чериш, кажется, тоже был филантропом. Везет ей на них, что ли?
Коннор скептически приподнял одну бровь.
— Не думаю, что это подходящее определение. Я просто верю в справедливость и стараюсь быть безупречно честным.
— Это то же благородство, просто по-другому названное. Как ты собираешься заняться этим делом? Учредишь какой-нибудь фонд?
— Посмотрим.
Коннор совершенно явно не хотел говорить на эту тему. Разговор он перевел вежливо, но твердо.
— Сегодня тебе опять придется посидеть взаперти. Пропавшие деньги твоего мужа до сих пор являются главной темой всех сегодняшних газет. Кстати, тут твоя шикарная фотография.
— Значит, я опять не смогу попасть домой?
— Нет, если, конечно, ты не мечтаешь о битве с журналистами, расположившимися у тебя на крыльце.
— О нет! А что те, все еще на острове?
— Мне позвонила охрана и сообщила, что на берег высадился целый десант фотографов и журналистов.
Аппетит пропал. Линда вяло подвинула себе кофе и принялась за статью. Через некоторое время она заметила:
— Интересно, что все-таки случилось с этими «пропавшими миллионами»? Разумеется, если это не обычная журналистская утка…
— Вот это они и пытаются выяснить.
Коннор откровенно наблюдал за ней, и Линда в замешательстве поняла, что у нее слегка вздрагивают пальцы. Она торопливо поднесла к губам чашку, но кофе показался невыносимо горьким и остывшим. Что ж, будем надеяться, что Линду Чериш, оставшуюся по ту сторону непроницаемого занавеса амнезии, нынешняя Линда Чериш сможет хотя бы уважать…
Внезапно ее обожгла еще одна мысль. Что, если Коннор ее в чем-то подозревает? Тогда становится понятно, почему он так старательно прячет истинное выражение своего лица под этой бронзовой маской хладнокровной и доброжелательной вежливости.
Ты просто ищешь оправдания тому, что он больше не хочет с тобой спать, Линда Чериш!
— Почему ты не ешь?
Она нашла в себе силы взглянуть ему в глаза прямо и смело.
— Я не голодна. Послушай, если вчерашняя статья не липа, то от тех нескольких миллионов должны были остаться какие-то следы. Не так просто украсть такую огромную сумму.
— И ты могла бы предположить…
— Лучше всего подошли бы оффшорные счета, но подписи обеих сторон на счетах должен был заверить кто-то третий.
Все это вырвалось у нее автоматически, и глядя ей в глаза, теперь строгие и лучистые, Коннор неожиданно вспомнил, как они занимались любовью. Что бы теперь ни произошло, забыть эту синеглазую королеву он уже не сможет. Страсть связала их невидимыми, но нерушимыми путами.
Черт, он рискует полностью утратить самоконтроль, и все из-за этих синих глаз! Ведь на крестинах маленькой Элли он успел переговорить с бывшими партнерами Ника, и все они твердо советовали ему держаться от Линды Чериш подальше, так нет же! Коннор Брендон, новоявленный сэр Галахад, ринулся на помощь прекрасной даме, увез ее на остров, спрятал от всего мира, да и сам спрятался, вместо того чтобы досконально во всем разобраться.
Достаточно будет одного ее взгляда, одной улыбки — и он снова потеряет голову.
Испуганная тяжелым молчанием, Линда вглядывалась в это суровое, почти жестокое лицо. Что скрывали золотые орлиные глаза, она понять не могла, зато очень хорошо почувствовала, как разливается по всему ее телу горячая волна желания и любви.
— Надо поесть, Линда. Один тост на весь день — это маловато.
— Похоже, ты собираешься следить за моим питанием и распорядком дня?
— Ты что, хочешь, чтобы я тебя кормил насильно?
— Не думаю, что необходимы такие жесткие методы.
— Тогда поешь! У тебя очень тонкие и изящные кости, но если мне предстоит любоваться только ими… Вот земляника, вот йогурт.
Она ела землянику и йогурт и слушала остроумные комментарии Коннора, вслух читавшего газету. Линда буквально купалась в низком, волнующем голосе. Напряжение отступало, на смену ему приходил покой.
Она готова поручиться, что ей никогда не приходилось переживать из-за невозможности поддерживать разговор. Губы искривились в горькой усмешке. А откуда ты знаешь, какой ты была прежде?!
— Почему ты опять закусила губу?
— Я устала от этого. Вчера мне хотелось поскорее все вспомнить, а сегодня я уже думаю: а может, не надо? Может, когда я все вспомню, мне будет еще хуже?
— Прекрати себя терзать. Доктор же сказал: мозгам потребовалась передышка. Все придет в свой черед.
— А я не могу ждать! Что я буду делать, если я не помню, как надо работать?
— Прекрати!
Истерика так и не успела начаться. Коннор быстро и с силой привлек Линду к себе, стиснул ее дрожащие пальцы.
— У тебя недельный отпуск, так что осталось еще пять дней. За это время память вернется, не волнуйся.
— Я не волнуюсь! Я в бешенстве! Мой мозг не имел права принимать такие решения, не посоветовавшись со мной, даже не предупредив! Я не знаю, кто я, я голой себя чувствую, и это чувство отвратительно. Я хочу поехать домой и снова стать собой!
Его объятия были надежными и теплыми, но Линда отчаянно сражалась. Впрочем, она тут же почувствовала, как тело-предатель начинает сдаваться, как исчезает в туманной дали самоконтроль, как слабеет разум…