И тут звякнул телефон. Ирина интересовалась, где он сейчас и что в данный момент видит в городе любви и искусства. Никита сфотографировал фонтан со львами, отослал снимок, сопроводив сообщение перечислением съеденного и выпитого. Ирина восхитилась его способностями и зачем-то добавила, что первый камень в фундамент этого фонтана заложила Анна Австрийская. «Ура!» — написал он в ответ, допил кофе и оправился на набережную Сены. Там зачем-то купил картинку с видом Эйфелевой башни в окружении веток с желтыми осенними листьями, долго ее рассматривал, решил, что ему это не надо, и попытался подарить ее женщине, прогуливавшей белую собачку. Она испуганно отшатнулась, что-то пробормотала и, натянув поводок, поволокла собачку прочь, не дав ей внимательно обнюхать его ботинки. Выбросив картинку в урну, он дошел до собора, увидел длинную очередь желающих подняться на площадку обозрения, решил, что ему туда совсем не хочется, и, сделав снимок торчавшей из стены горгульи, отправился на площадь Вогезов. По дороге съел пиццу, выпил еще огромный бокал пива, дошел до площади, сфотографировал там памятник Людовику XIII, отослал снимок Ирине, получил в ответ «Ура!», сел в сквере на скамейку и задремал.
Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.
— Monsieur, мonsieur, — взволованно говорила пожилая женщина с огромным псом на поводке, — êtes-vous malade?
Он догадался, что его приняли за больного, потерявшего сознание, жестами показал, что со ним все хорошо, посмотрел на часы и понял, что его одиночество в Париже заканчивается. Достал телефон и заказал такси до аэропорта.
— Скучный пейзаж, — сказала Алена, глядя в окно, — я привыкла к холмам с городками на вершинах.
Они ехали в такси в окружении бетонных стен с уродливыми граффити, проносились мимо зарослей кустов с голыми коричневыми ветками, мимо скучных бетонных многоэтажек, таких же скучных башен, складов… Он положил руку на ее бедро, но Алена не реагировала — смотрела в телефон, что-то там печатала, иногда виновато поглядывала на него и снова смотрела на экран, где появлялись длинные фразы на итальянском языке.
— Прости, — вдруг сказала она, — мне нужно успокоить Андреа.
В аэропорту она улыбалась, говорила, что счастлива, что давно не была во Франции, а тут сразу двойная радость: встреча с ним и неделя в ее любимом Париже. Улыбка пропала с ее лица, когда зазвонил телефон. Пятиминутный разговор и все изменилось. Исчезла счастливая женщина, появилась другая — озабоченная, с морщинками на лбу и рассеянным взглядом. До такси она молчала, он пытался рассказывать, какая у них замечательна квартира, о его дневном путешествии по городу и о том, как его приняли за умирающего. Алена слушала, кивала, иногда вежливо улыбалась.
— Что с Андреа? — спросил Никита, когда они въехали в город и начали петлять по узким улочкам.
— Сердце прихватило, — сказала она, глядя в окно. — У него так бывает, когда нервничает.
— Что-то серьезное?
— Не знаю, обычно поболит и опускает. К врачам он ходить боится.
В квартире Алена обошла комнаты, заглянула во все шкафчики, поставила на стол два бокала, попросила открыть вино.
— Самый центр Парижа! — сказала она. — Жаль, что окна во двор. А то представляешь, просыпаешься, подходишь к окну и видишь Лувр.
Они выпили, поцеловались, но тут позвонила Ирина.
— Что делаешь? — спросила она.
— Пью, конечно, — сказал Никита.
— Что собираешься делать?
— Буду читать книги по искусству, тут целая библиотека.
— По-французски? — удивилась Ирина.
— Я хорошо выпил, сейчас и по-русски читать не в состоянии. Буду смотреть картинки.
— Успеха тебе, — сказала Ирина и отключилась.
Он услышал, что в соседней комнате Алена тоже говорит по телефону, подошел к книжным полкам, взял огромный том по истории итальянской живописи, сел за стол и начал листать толстые страницы, пахнущие клеем. Алена подошла, наклонилась.
— У меня дома есть такая, — сказала она. — Только на итальянском. Вот смотри!
Она открыла страницу с изображением мадонны.
— Это Лоренцетти. Мы с тобой поцеловались у этой мадонны.
Не вставая со стула он обнял ее за талию. Она положила руки ему на плечи, прижалась щекой к затылку.
— Никита, прости, но мне завтра нужно улететь домой. Андреа сейчас везут в больницу Пиензы. Похоже, у него что-то серьезное.
Алена
Это была самая страшная зима в моей жизни. Нет, не случилось ничего катастрофического и непоправимого, все было как обычно. Но эта обычность меня и добила. Уборка, готовка, поездки в магазин за продуктами, по вечерам традиционный бокал вина у бассейна. Я пила вино и размазывала слезы по щекам. Иногда я гуляла по дорогам между холмами. Осенью и зимой там страшно, особенно, когда небо затянуто серыми тучами, а одинокие кипарисы кажутся гостями из темного мира. Я шла, смотрела на пожелтевшую траву и казалось, что моя жизнь, как эта дорога. И спереди, и сзади все было похожим. Сзади было недавнее прошлое, которое хотелось забыть, а впереди было будущее, похожее на это прошлое. И становилось страшно, что ничего не изменится, что я так и буду стоять у плиты или бегать с тряпкой по комнатам, что складки у носа станут глубже, будет больше морщинок в уголках глаз, а на попе и бедрах уже не удастся скрыть ямочки от целлюлита.
Да бог с ними, с ямочками, в депрессию меня вогнал Андреа, когда-то живой, веселый, ласковый и любимый. Что с ним стало? Осенью он почти перестал выходить из дома. Столовая и спальня, где стоял стол с компьютером — это его мир, это то, что его устраивало, откуда он никуда не стремился. Он располнел, стал спать еще больше. Иногда он звал меня, чтобы показать новые дизайнерские изыски: сидящие на голых ветках страшные совы, идущие по облакам дети… Я хвалила, говорила о его креативности и таланте, он кивал, отворачивался и снова утыкался в экран.
Нам еще принадлежал небольшой участок земли, заросший сорняками. Иногда Андреа начинал разговор, что неплохо бы посадить там оливковые деревья или разбить виноградник. Я молчала, представляя, какие еще заботы свалятся на мои плечи. Андреа это понимал и разговор затухал. Один раз за зиму мы выехали в гости. У тетки Андреа был день рождения, и она пригласила всех родственников. Жила тетка в Пиензе, в большой старой квартире. Я не любила там бывать. У них всегда пахло чем-то стариковским, кислым. И еще меня там преследовал запах старого дерева и пыли. Нет, пыли в квартире не было, но запах присутствовал, и он выводил меня из себя. Я ненавидела их старую мебель из темного дуба, кресла и диваны с завитушками, обитые красным плюшем, копии религиозных картин в золоченых рамах, тяжелые хрустальные бокалы с желтыми ободками. Казалось, что жизнь в этой квартире протекала так, как будто мир не менялся сто лет. И еще разговоры за столом — вот от этого хотелось выть. Может кто-то представляет итальянцев веселыми, танцующими тарантеллу под гитару или поющими серенады в лунные вечера? Загляните в дом тетки Андреа, и вы увидите молчаливых стариков, сидящих за столом, не спеша обсуждающих рецепты соусов к пасте или свои болячки. Рядом с ними сидит молодежь, внимательно слушает беседу о том, что с возрастом меньше радостей и что надо больше ценить здоровье, вкусную еду и сон. Молодежи отпускались редкие комплименты, обязательно сопровождаемые советами и поучениями.
Что я, даже Андреа с трудом выносил эти семейные сборища. Он рассказал, что когда мужчины уединились на террасе, чтобы обругать политику нового правительства, то разговор быстро перешел на болезни. Когда кто-то начал рассказывать о больной пояснице, то Андреа в шутку предложил лучше поговорить о женщинах. Рассказчик замялся, покашлял и начал рассказывать о своей соседке, у которой на ноге вскочила шишка, а когда ей сделали операцию, то оказалось, что это… Кстати, о пояснице. Андреа в декабре стал жаловаться на боли в спине и начал обертывать поясницу толстым шерстяным шарфом. Представляете картину? Молодой еще мужчина в мятых брюках, вытянутом свитере и с шарфом вокруг пояса. Все мои попытки купить ему для дома что-нибудь приличное, оканчивались разговором об экономии и что ему ничего не надо. «Это надо мне», — говорила я, но Андреа махал рукой и уходил к своему компьютеру.
В общем, как пишут в книгах, тоска сжимало мое сердце. И от этой тоски я начала общаться с Никитой. По вечерам мы болтали по телефону. Он уходил от жены на улицу, рассказывал мне о желтых листьях, шампиньонах и холодных дождях. Романтика, одним словом. Я слушала, хлюпала носом и вспоминала, как мы с первым мужем осенью гуляли в Сокольниках. Влюбилась ли я в Никиту? Скорее нет, чем да. Не могла я забыть, как он воровато оглянулся, когда попытался меня обнять у ворот нашего участка. Не смогу я полюбить такого мужчину, но болтать мне с ним было интересно.
А вот весной пришла настоящая тоска. Впереди лето, гости, в разы больше готовки и уборки. И так мне стало себя жалко, что я захотела увидеть Никиту. Ничего эротического в моей хотелке не было, просто хотелось чего-то нового. Погулять, послушать его рассказы, снова ощутить себя женщиной. Никита предложил встретиться в Париже — отлично, там есть куда пойти и на что посмотреть. Люблю я этот город за его многообразие.
И что? Я прилетела, и тут же позвонил Андреа. Еще перед моим отъездом он реально начал хныкать, что ему будет одиноко и что он будет за меня волноваться. Не знаю, что он представлял. Наверное, темную ночь, когда я голая сижу в окружении десятка разгоряченных мужчин. Иначе, как объяснить, что он выпытывал малейшие подробности моих планов: где я буду жить, где питаться, куда пойду, где живет подруга, которая позвала на помощь… Достал он меня ужасно, я разозлилась, резко прекратила его расспросы, сказав, что буду периодически присылать ему фотоотчеты, чтобы он был спокоен.
Так вот, Андреа сообщил, что ему плохо, у него одышка и болит сердце. Я ожидала нечто подобного. У него всегда болит сердце, когда он меня ревнует или, когда он не хочет заниматься домашними делами. Сначала я решила не обращать внимания на его жалобы, но он сказал, что ему правда плохо, что так сильно сердце никогда не болело и что он, наверное, вызовет неотложку. Когда мы с Никитой приехали в квартиру — шикарная квартира